Многие пушкинисты вслед за ними попали под обаяние этой личности. Хотя такие исследователи, как П. Е. Щёголев и Б. Л. Модзалевский склонялись к тому, что уже в бытность Пушкина в Бессарабии Липранди был политическим осведомителем. Документальных подтверждений тому не обнаружено, но всей своей последующей жизнью Липранди подтвердил, что такие опасения были не беспочвенны.
Заглянем немного вперёд. После восстания декабристов, 17 января 1826 года, он арестован в Кишинёве в связи с подозрением в принадлежности к тайному обществу и доставлен в Петербург, где содержался под арестом в одном помещении вместе с А. С. Грибоедовым. Две недели «сидения» создают ему видимость причастности к заговору. Первые допросы других декабристов подтверждают, что Липранди — один из них, «свой», то есть член тайного общества. Но… спустя две недели, 26 февраля, без всякого следствия, невзирая на полученные показания арестованных, подполковник «за недоказанностью» обвинений освобождён с оправдательным аттестатом. 11 мая ему пожалованы две тысячи рублей. Спустя месяц — ещё две тысячи. А 6 декабря следует производство в полковники.
Всё это наводит на мысль… что порученная работа успешно выполнена. Что с ролью засекреченного сотрудника политического сыска покончено. Что в дальнейшей, уже в открытую, службе правительству именно по части полицейского сыска нет ничего удивительного.
Не случайно в том же, 1826 году один из кишинёвских знакомых писал Пушкину: «Липранди живёт по-прежнему здесь довольно открыто и, как другой Калиостро, Бог знает, откуда берёт деньги».
Немного истории: к концу 1820-х годов Липранди уже настолько видный теоретик и практик военного и политического шпионажа, что именно ему поручают составить записку «О средствах учреждения высшей тайной заграничной полиции», которая была представлена самому царю и получила высочайшее одобрение. В конце 1827 — начале 1828 года он же и возглавил это, созданное по его мысли и планам, учреждение.
Он продолжает знакомиться, видеться, даже дружить с огромным количеством людей, чьи имена знакомы нам по учебникам и энциклопедическим словарям. Он будет причастен ко множеству событий, оказавших заметное влияние на развитие русской истории. Фамилия Липранди хорошо известна пушкинистам и балканистам, военным историкам и историкам религии, исследователям Достоевского и Герцена.
Когда в Западной Европе случается революция, противостояние полиции и III отделения усиливается: кто в погоне за гнусными социалистами первый доложит и быстрее угодит монарху? Сыск же, как и деньги, любят тишину. А тут то ли карта легла не в масть, то ли звёзды расположились не так, но в 1848 году громкое дело, связанное с кружком М. В. Петрашевского — Липранди вёл его разработку — легло тёмным пятном на его биографию и в конечном итоге погубило его карьеру. На последнем этапе уже завершённое дело забирают у МВД и передают жандармам. При этом фамилия Липранди как проводившего следствие разглашается едва ли не намеренно.
И оказывается, что никому не нужно, чтобы петрашевцы предстали на процессе такими, какими их был намерен «преподнести» Липранди. Не нужно жандармам — потому что общество, действовавшее у них под носом, оказалось обширным и опасным. Не нужно министру иностранных дел Нессельроде — получается, что у него в департаменте свила своё гнездо злодейская конспирация. Не нужно министру просвещения Уварову, комитету по делам печати, Святейшему Синоду — выходит, что легально напечатанные книги являлись вреднейшей пропагандой. Никому не нужно: у многих известных людей государства есть подчинённые, а то и родственники, включённые в позорные списки. Даже министр внутренних дел Л. А. Перовский уже сам не рад, что Липранди перессорил его со всем светом. В итоге вместо объявления разветвлённого заговора — чуть ли не подготовка декабрьского восстания — публично объявляется о группке безнравственных молодых людей. Вместо стратегической программы противодействия, предложенной Липранди, — следуют показательная жестокость расправы и столь же показательная монаршая милость.
Чересчур хорошо выполнивший поручение Липранди для одних становится злодеем хуже Петрашевского; для других — проклятым жандармом. Дальше происходит совершенно невозможный скандал в благородном семействе. Липранди обращается за помощью к прессе и печатает «Мнение действительного статского советника Липранди»: «Некоторые из открытых соучастников, казалось мне, могли быть точно заговорщиками <…>; у них видны намерения действовать решительно, не страшась никакого злодеяния, лишь бы только оно могло привести к желаемой ими цели. Но не все были таковы. Наибольшая часть членов предполагала идти медленнее, но вернее, и именно путём пропаганды, действующей на массы. <…> Из всего этого я извлёк убеждение, что тут был не столько мелкий и отдельный заговор, сколько всеобъемлющий план общего движения, переворота и разрушения».
Ответом верному служаке будет несправедливое и бессмысленное презрение. Как в насмешку ему бросят кость — 2000 рублей. (В начале 30-х он получил столько же в награду от императора за одну аналитическую записку об организации военной разведки.) Липранди их примет… и останется без дела, а потом и вообще без места.
Позднее в одной из аналитических записок на имя царя он предложит возродить некогда существовавшую специальную должность генерал-полицеймейстера, удостоится высочайшей похвалы — и только.
В результате интриг ему не останется другого, как покинуть министерство, а затем и вовсе выйти в отставку. «Для меня дело Петрашевского было пагубно: оно положило предел всей моей службе и стало причиной совершенного разорения», — с горечью признавал сам Иван Петрович.
Через пять лет потомок испанских грандов найдёт себе занятие: станет действительным членом Общества истории древностей российских при Московском университете. И обиженный на всех и вся, он начнёт публиковать свои «Записки». За двадцать последних лет жизни Липранди напечатает в «Чтениях…» Общества десятки работ, тысячи страниц. Он будет едко, ехидно писать обо всём, чем он занимался в течение своей долгой жизни, станет восстанавливать историческую справедливость, какой он себе её представлял. Будет делать это не без злорадства, невзирая на лица и приличия, цепляясь к словам и мелочам, порой намеренно искажая или привнося факты, свидетелем которых он якобы был.
Именно этому человеку в его озлобленном на предавших его людей состоянии пушкинистика обязана знанием или кажущимся знанием ситуации, сложившейся вокруг поэта на Юге. Но чего в его записках о Пушкине (они интересуют нас в первую очередь) больше: правды или полуправды, то есть говорит он то, что было на самом деле или врёт как очевидец, узнать не дано. Даже сам дневник Липранди до нас не дошёл. Не потому ли, что изначально профессионалом сыска было определено, что сам первоисточник никогда не должен попасть в печать.
Во время пребывания на Юге Пушкин много и часто находился в компании с Иваном Липранди. Кстати, познакомились они 23 сентября 1820 года — на следующий же день по прибытии поэта в Кишинёв. Быстро и близко сошлись. Что их объединяло?
Молодого Пушкина не могла не привлечь в Липранди слава бывалого воина, отчаянного дуэлянта, человека, ведущего несколько таинственный образ жизни, его действительно богатейшая библиотека. Поэтому поэт стал частым посетителем холостяцкой квартиры Липранди и часами слушал рассказы хозяина о войнах и походах, в которых тот участвовал, о Париже, о ресторанах и театрах, о дуэлях, о румынах, греках и турках. Липранди знакомил Пушкина со множеством людей — от своих комбатантов1 по пяти кампаниям до примечательных аборигенов: молдаван, греков… Позже Липранди передал Пушкину стихотворное послание от содержащегося под арестом Владимира Раевского… Когда у Липранди случались служебные поездки, Пушкин предлагал себя в спутники. В декабре 1821 года они 11 дней «путешествовали» по Бессарабии. Поездка проходила по местам ссылки поэта Овидия, по местам боёв русско-шведской войны, о которой военный историк Липранди мог рассказать немало. В январе 1824 года они совершили совместную поездку в Тирасполь и Бендеры. По дороге, в Варнице, искали могилу Мазепы, а в Бендерах встречались с 135-летним казаком Искрой, видавшим сто с чем-то лет назад Карла XII в шведском лагере под Бендерами. Описание Бендер войдёт впоследствии в эпилог поэмы «Полтава».
1 Лица, принимающие непосредственное участие в боевых действиях в составе вооружённых сил одной из сторон военного конфликта, и имеющие в этом качестве особый юридический статус.
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—210) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 84. Мог ли Николай I называть Пушкина «великим поэтом»?