-Катя!.. Катюшка!..
Саня ещё не узнал её, – просто почувствовал, что это она. Просто по-другому быть не могло, и сейчас над его постелью должна была склониться только Катя.
Он нашёл её ладонь, чуть сжал знакомые тонкие пальчики.
Строгая медсестра достала Санин градусник, свела тёмные брови:
- Как же ты шёл?
Санька усмехнулся:
- А ничего не оставалось, – кроме как идти.
Шёл Санька через метель. Ранен он был в обе ноги. А от рвущей боли чуть выше виска метель вдруг становилась тёмной. И всё вокруг темнело, – беспросветной ночью. Санька набирал полную горсть снега, подносил к губам, потом прикладывал к ране на голове. Ненадолго метель светлела, и Санька шёл дальше.
Порой останавливался – по звукам канонады старался определить свой путь. А канонада была кругом, доносилась со всех четырёх сторон. И Санька решил, что будет идти просто вперёд.
В темноте как-то угадывал старые окопы – не первый год война в Санькиной степи… Ещё пацаном был, когда копались здесь эти окопы… Бегать сюда было нельзя, только ж такого слова для них, местных мальчишек, не существовало. По степи беспрерывно шла гусеничная техника, а каждую весну снова поднималась полынь, снова вспыхивали огоньки воронцовых лепестков и серебрились под ветром ковыльные волны. Война в неистовом сумасбродстве уносилась дальше, а по краям окопов ясно-жёлтыми соцветиями колыхался молочай.
Санька остановился – снега набрать. В окопе что-то чернело. Санька прислушался. Сам удивился, – не поверил, что расслышал чьё-то дыхание. Идти дальше было нельзя – ну, раз дыхание-то слышится, куда ж идти. Саня прилёг на край окопа, окликнул:
-Братуха, живой? Держись за мою руку. Дальше вместе пойдём.
Боец не откликнулся, но руку Санькину взял. Саня не помнил, как вытащил его. Понял, что рукав куртки бойца потяжелел и смёрзся от крови. Идти боец не мог. И Саня взвалил его себе на плечи: не бросать же среди этой тёмной метели, если он дышит!
Шёл и задыхался. И себе, и ему хрипло говорил:
- Ничего, братуха, дойдём. Ты только дыши. Не переставай дышать. Мы дойдём с тобой.
Говорить было трудно. Но Саньке казалось: пока он говорит, боец слышит его… и дышит.
И рассказывал про Катюшу:
-Глаза у неё… – Саня тяжело переводил дыхание: – Глаза у неё, братуха… Так бы и смотрел в них. Знаешь, так в небо хочется смотреть. Только глаза у Катюхи синее неба. А про любовь… что люблю, не успел ей сказать. Димка Егошин всё время около неё вертелся, ну, я и думал-гадал: вдруг нравится ей Димка… Так и не узнала она, что ромашки ей на парту – это я, а не Димка. За ромашками этими я на велике аж за курган ездил – там ромашки самые большие, глазастые такие… и лепестки – белые-белые. Ты слышишь, братуха?.. Ты, главное, дыши. Да, так вот… И до сих пор не знает Катюша, что это я ей – ромашки. Думает, – Димка. Мне б увидеть её. Сейчас бы я сказал ей, что люблю её – с пятого класса.
Санька радовался, – затылком чувствовал дыхание раненого бойца… И надо было говорить, – чтобы он слушал… и дышал.
-А хорошо было, – да, братуха? – хорошо, когда не было войны. – Я, знаешь, метель любил. Чтоб – как вот сейчас: степь от неба не отличить. Мы тогда в восьмом учились. Уже привыкли – с шестого класса! – что у нас так: урок – в классе, остальные – в подвале. Математичка у нас была… Анна Максимовна. На стенках подвала все эти графики – параболы с гиперболами – чертила нам. А потом у неё была свадьба. Вот в такую же метель. И фата у неё была – на метель похожая: белая-белая, невесомая… Жених, летёха-танкист, всего на день с позиций приехал. Мы, пацаны из нашего 8-го Б, смотрели на него и тоже хотели в танкисты… Выходит, братуха, и нам войны хватило: успели. А девчонки, знаешь… – и Катюшка тоже, – на фату невестину смотрели, глаз не отрывали. А я тогда думал, как танкистом стану, и… свадьба у нас с Катей тоже зимой будет, в метель. Чтоб – красиво… и – белым-бело.
Саня опустился на снег:
-Отдохнём малёхо, и – дальше.
На какое-то время Саня забылся – от усталости и боли. Ему показалось, – забылся всего на мгновение, а пришёл в себя уже в санитарной машине. Приподнялся на локте, тут же прикрыл глаза: сильно кружилась голова.
- Мужики, а как вы нас… – в такую метель! – как нашли нас? – Забеспокоился: – А… где… боец? Он раненый был, в окопе. А потом мы с ним вместе… шли. Где он? Жив?
Фельдшер, что был ненамного старше Сани, кивнул:
- Живой. Без сознания. – Вздохнул: – Ты хоть знаешь, кого нёс?
-Бойца. Раненого. Он там, в окопе, был. Я послушал, – дышит.
Саня проследил за взглядом фельдшера… И только сейчас рассмотрел на рукаве у бойца нашивку – жёлто-синий флажок. Растерянно помолчал. Объяснил:
- Метель… и – темно. В общем, в глазах у меня то и дело темнело. А он… боец, – раненый. А в степи – метель. Земля в окопе промёрзшая. Как же мне было – дальше идти… Я бы дальше пошёл, а он лежал бы в окопе?.. Он же дышал.
Фельдшер закурил, протянул Сане пачку сигарет:
- Дышал и дышит. В госпиталь доставим.
Саня с облегчением перевёл дыхание…
… Катюша присела на краешек постели, устало сняла беленькую сестринскую шапочку. Теперь вместо двух девчоночьих хвостиков с заколками-ромашками у неё была короткая стрижка. А глаза – те же, синее неба. И бровки над ними – вразлёт, тоненькие стрелочки…
- Катюша!.. Кать!.. Я тогда… не успел. Сказать не успел.
- Я знаю, Сань.
- Знаешь?..
- Про ромашки знаю. – Катюша вдруг встревожилась: – Это же ты тогда – ромашки?.. Большие такие. Мне так хотелось, чтобы это ты положил их на мой стол в кабинете литературы. – Бережно опустила ладонь на забинтованную Санину голову: – Я тебе, Сань, варенья принесла, вишнёвого. Сейчас чай заварю.
Через неделю Саня заглянул в соседнюю палату. Почему-то сразу узнал бойца, которого вытащил из промёрзшего окопа. Вроде бы и в глазах темнело, пока нёс его… И метель была, а – узнал. По дыханию, может?..
У него тоже была перевязана голова. Катюша меняла ему перевязку на плече. Саня кивнул бойцу:
- Ты как, братуха?
Братуха, мальчишка лет восемнадцати-девятнадцати, не больше, несмело улыбнулся:
- У мЭнэ вдома тэж Катруся. – А чтоб понятнее было, поправился: – Катюша.
Навигация по каналу «Полевые цветы»