В свое время Иосиф Сталин рассуждал о необходимости политики Ивана IV Грозного и о том, что недостаточно жесткое подавление им боярства привело к Смутному Времени, вызванному-де «боярской крамолой»: «Иван Грозный был очень жестоким. Показывать, что он был жестоким можно, но нужно показать, почему необходимо быть жестоким. Одна из ошибок Ивана Грозного состояла в том, что он не дорезал пять крупных феодальных семейств. Если он эти пять боярских семейств уничтожил бы, то вообще не было бы Смутного времени. А Иван Грозный кого-нибудь казнил и потом долго каялся и молился. Бог ему в этом деле мешал… Нужно было быть еще решительнее».
Но соответствует ли эта оценка советского лидера — отнюдь не являвшегося, как известно, профессиональным историком! — исторической действительности? Или, возможно, именно опричный режим и его наследие, а вовсе не «боярская крамола», вызвали к жизни самозванческое движение, давшее трёх Лжедмитриев и множество самозванцев помельче? Современная историческая наука даёт больше аргументов в пользу этого мнения, а не оценки Сталина.
Возьмём, например, первого из самозванцев, являвшегося также и наиболее значительным политическим деятелем среди них — Лжедмитрия I.
Такой видный исследователь Смуты, как Руслан Григорьевич Скрынников, в своей работе «Три Лжедмитрия» отмечает как важную роль опричников в окружении Лжедмитрия, так и сходство определённых его политических решений с практиками опричнины:
Одним из ближайших приближённых Лжедмитрия I стал князь Мосальский, семейство которого не входило в высшую знать и возвысилось именно при Иване IV Грозном: «В Путивле Лжедмитрий пытался опереться на людей, которые были всецело обязаны ему своей карьерой. Самой видной фигурой при его «дворе» стал князь Мосальский. В отличие от высокородного Салтыкова Мосальские, несмотря на свой княжеский титул, не принадлежали к первостатейной знати. Они давно выбыли из думы, и при Грозном лишь один из них выслужил чин земского казначея».
Ключевую роль в захвате власти Лжедмитрием I после смерти Бориса Годунова и восшествия на трон его юного сына Федора сыграла измена Петра Федоровича Басманова — внука Алексея Даниловича Басманова, одного из главных инициаторов введения опричнины при Иване IV: «Кроме милостей Бориса, ничто не привязывало Басманова к правящей династии. Переход власти к царице Марии Скуратовой и Семену Годунову не мог не поколебать его верность трону. Между родом Бельских и родом Басмановых существовала кровная вражда. Именно отец царицы Малюта Скуратов положил конец блестящей карьере Басмановых в опричнине. По его навету инициатор опричнины А.Д. Басманов был казнен, а его сын Ф.А. Басманов умерщвлен в тюрьме. П.Ф. Басманов не имел оснований щадить дочь Малюты и его внука царевича Федора Борисовича. Получив предложение примкнуть к заговору, он недолго колебался. Сын знаменитого опричника, Басманов был всецело поглощен собственной карьерой и плохо помнил благодеяния. После взлета в опричнине Плещеевы-Басмановы надолго сошли со сцены, и воеводе предстояла жестокая борьба, чтобы возродить былую «честь» фамилии». Позднее Пётр Басманов также играл важную роль в окружении первого самозванца.
Другим важным участником переворота, отдавшего власть в руки Лжедмитрия I, являлся бывший опричник Богдан Бельский: «После смерти Бориса Годунова его вдова царица Мария Годунова-Скуратова вернула в Москву своего двоюродного брата Богдана Бельского. По словам очевидцев, Бельский в качестве опального сразу оказался «в большой чести у простого народа, и ему, поскольку он больше всех других преследовал Годуновых (в момент восстания. — Р.С.), поручили управление в Кремле от имени Дмитрия». Прошло 20 лет с тех пор, как народ сверг Бельского, видя в нем ненавистного опричного правителя. Теперь любимец Грозного вернулся в Кремль и заявил о своем праве на власть в качестве бывшего опекуна Дмитрия».
Расправу над соперниками самозванца, семьёй Бориса Годунова — его вдовой Марией и его сыном Фёдором — также осуществили бывшие опричники: «Прибыв в Москву, боярская комиссия тотчас выполнила приказ самозванца. Экзекуцией непосредственно руководили дворяне М. Молчанов и А. Шерефединов из бывших опричников».
Опричные практики возродились и в политике Лжедмитрия I по отношению к неугодным ему церковным иерархам, с которыми он был не менее бесцеремонен, чем его мнимый отец: «Самозванец поручил дело Иова той самой боярской комиссии, которая должна была произвести казнь Федора Годунова. Церемония низложения Иова как две капли воды походила на церемонию низложения митрополита Филиппа Колычева царем Иваном и его опричниками. Боярин П.Ф. Басманов препроводил Иова в Успенский собор и там проклял его перед всем народом, назвав Иудой и виновником «предательства» Бориса по отношению к «прирожденному государю Дмитрию». Вслед за тем стражники содрали с патриарха святительское платье и «положили» на него «черное платье». Престарелый Иов долго плакал, прежде чем позволил снять с себя панагию. Местом заточения Иова был избран Успенский монастырь в Старице, где некогда он начал свою карьеру в качестве игумена опричной обители».
В целом в правление Лжедмитрия I можно говорить о возвращении к власти именно тех знатных родов, что выдвинулись при Грозном в эпоху опричнины:
«Надев на себя личину сына Грозного, Отрепьев невольно воскресил тень опричнины. В его окружении появились люди, принадлежавшие к самым известным опричным фамилиям, — Бельский, Басманов, Нагие, Татищевы, Пушкины, Зюзины, Воейковы, князья Хворостинины, Григорий Микулин, Михалка Молчанов и др.
Басманов снискал доверие самозванца, и тот поставил его во главе Стрелецкого приказа. Иначе говоря, Петру Басманову было вверено командование стрелецким гарнизоном столицы.
Не менее важную роль играл поначалу племянник Малюты Скуратова Богдан Бельский, знаменитый опричный временщик Грозного. Вернувшись в думу после смерти Бориса Годунова, он поспешил завязать изменнические сношения с самозванцем и стал передавать ему сведения о планах и решениях московских бояр. Его происки помогли Отрепьеву поставить на колени Боярскую думу.
Даже Иван Грозный не решился пожаловать любимцу высший думный чин ввиду его «худородства». Отрепьев не посчитался с традицией и даровал племяннику Малюты боярский чин».
В какой-то момент речь зашла и о возвращении террора на манер опричного — лишь непрочное положение Лжедмитрия I (не решавшегося настраивать высшую знать против себя казнями бояр) на престоле сорвало этот замысел: «После смерти Грозного Богдан Бельский предложил ввести опричные порядки. При Лжедмитрии он вновь выступил сторонником политики неограниченного насилия по отношению к крамольной знати. Фактически речь шла о возрождении репрессивного режима.
Если бы Бельскому удалось настоять на казни Василия Шуйского [после разоблачения первого его заговора против самозванца], его влияние упрочилось бы. Помилование Шуйского стало для бывшего опричника политической катастрофой».
Самозванец Лжепётр (казак Илейка Муромец), действовавший от имени «Димитрия» до появления второго самозванца в 1606-1607 годах на юге России против Василия Шуйского, в своих владениях проводил террор против неугодных совершенно на манер опричного: «Сначала Путивль, а затем Тула стала главным очагом повстанческого движения в стране. Характерной чертой нового периода Смуты был взрыв насилия, превосходивший все, что происходило ранее. После появления в Путивле «царевича Петрушки» этот город стал для дворян подлинной Голгофой. Кровавые казни на путивльских площадях зловеще напомнили современникам об опричных казнях на Поганой Луже в Москве при Грозном. Тогда опричники резали дворян и приказных людей по суставам, обливали кипятком (варом), рубили головы, сажали на кол. Совершенно так же казнил бояр и дворян в Путивле мнимый внук царя Ивана».
В окружении «тушинского вора» Лжедмитрия II, как и при Лжедмитрии I, также преобладали представители знати, выдвинувшейся во времена опричнины: «Повторное «спасение» мнимого сына Грозного воскресило тени опричнины. Самозванец охотно принимал в свою «думу» выходцев из старых опричных фамилий. Лев Салтыков был опричным дворецким. Михаил Салтыков стал фактически главой тушинской думы. Михаил Черкасский числился первым боярином из опричнины. Князь Дмитрий Черкасский стал видной фигурой в «воровском» лагере. Трубецкие возглавляли «двор» Грозного. Князь Дмитрий Трубецкой получил боярство от «вора». Басмановы-Плещеевы учредили опричнину. Плещеевы слетелись в Тушино стаей. Боярство получили Федор Плещеев, Иван Глазун-Плещеев, окольничество — Михаил Колодкин-Плещеев. Видную роль в опричнине и на «дворовой» службе играли Нагие, Бутурлины и Годуновы. Андрей Нагой, Михаил Бутурлин и Иван Годунов числились боярами «вора». Один из Наумовых был опричным постельничим. Иван Наумов заслужил у Лжедмитрия II боярство».
Отдельно стоит отметить, что и некоторые иностранные покровители самозванцев апеллировали именно к грозненскому периоду и наследию старой династии московских князей, пресекшейся на сыновьях Грозного. Например, одними из главных сторонников Лжедмитрия I являлись Вишневецкие, родичи Ивана IV: «В именин Адама Вишневецкого Отрепьев добился более прочного успеха. Магнат велел прислуге оказывать московскому «царевичу» полагавшиеся ему по чину почести. По свидетельству Варлаама, он «учинил его (Гришку. — Р.С.) на колестницах и на конех и людно». Князь Адам имел репутацию авантюриста, бражника и безумца, но он был известен также как рьяный поборник православия. Семья Вишневецких состояла в дальнем родстве с Иваном Грозным. Родня князя Адама — Дмитрий Вишневецкий — был троюродным братом московского царя. Признание со стороны Адама Вишневецкого имело для Отрепьева неоценимое значение. Оно устраняло все сомнения в приверженности «царевича» православной вере и обеспечивало ему важные преимущества. Вишневецкий признал безродного проходимца «своим» по родству с угасшей московской династией». Родич Адама Дмитрий Вишневецкий в прошлом одно время, с 1559 по 1562 годы, служил самому Ивану Грозному (хотя позднее вернулся в Речь Посполитую, а позднее пошел в молдавский поход против турок, попал в плен и был казнен).
Гетман Лжедмитрия II Роман Ружинский, первоначально руководивший наемниками самозванца из Речи Посполитой, использовал ту же риторику, ведя агитацию в пользу «тушинского вора»: «Вскоре гетман обратился с посланием к князю Василию Голицыну, одному из бояр, посадивших Отрепьева на трон. Литовцы не служат многочисленным лжецаревичам, объявившимся в России, но он, Ружинский, убедился в истинности «царя Дмитрия» и в числе первых стал ему служить, так как его отец, дед и дядя верно служили прирожденным московским государям. (Ружинские пользовались авторитетом в Запорожской Сечи и не раз приводили отряды запорожцев и воевали против татар бок о бок с царскими воеводами.)».
С наблюдениями Скрынникова согласуются и наблюдения такого исследователя русской Смуты, как Игорь Олегович Тюменцев («Смутное время в России в начале XVII века: движение Лжедмитрия II»). В частности, он отмечает, что те репрессивные практики движения Ивана Болотникова и Лжепетра, а позднее и приверженцев Лжедмитрия II (захват владений старой знати холопами — но отнюдь не простыми крестьянами, а «боевыми холопами», то есть служилыми людьми, владеющими оружием), которые некоторые историки принимали за проявление недовольства простонародья аристократией и борьбу с крепостничеством, в действительности восходят к политическим практикам времён опричнины, когда Иван Грозный пытался создать новую элиту (а отчасти — к политике его деда, Ивана III, по отношению к завоеванным новгородским землям):
«Практика освобождения холопов и испомещения их на государственных землях имела место в русской истории задолго до самозванца. Иван III в ходе новгородской поместной реформы в конце XV в. впервые в русской истории прибег к массовому освобождению и испомещению боевых холопов на конфискованных в казну вотчинах «изменников бояр». Они стали прочной опорой московских государей в борьбе за укрепление самодержавия. В середине XVI в. Иван Пересветов в своей знаменитой челобитной настойчиво убеждал Ивана Грозного вернуться к опыту деда. Он ставил царю в пример турецкого Магмета-салтана, который «дал им <воинникам, которые у вельмож царевых в неволе были> волю, и взял их к себе в полк, и они стали у царя лутчие люди». В годы опричнины Иван Грозный широко использовал практику конфискации вотчин и поместий «изменников бояр», дворян и детей боярских, однако не пошел на массовые освобождения и испомещения холопов. Он предпочитал давать поместья худородным детям боярским и ограничился лишь единичными пожалованиями холопов, доносивших на своих господ <…>
Данные Английского донесения позволяют выяснить, кто был инициатором издания указов Лжедмитрия II о холопах — ими были бывшие болотниковцы, явившиеся к самозванцу во главе с атаманом Ю. Беззубцевым. Они в точном соответствии с правом условного владения изымали поместья у изменников дворян и детей боярских и передавали их боевым холопам. Нововведением была попытка оформить передачу поместья по праву наследования через женитьбу бывших холопов на господских дочках и вдовах. Сопоставление этих мер с прецедентами освобождения и испомещения боевых холопов в XV—XVI вв. позволяют выяснить цель, которую царик и его окружение, вероятно, преследовали, проводя в жизнь новые законы. Превращая боевых холопов в помещиков, они, по всей видимости, пытались укрепить корпорации служилых людей в уездах, занятых приверженцами самозванца, и повысить боеспособность изрядно поредевшего в предшествующих боях с правительственными войсками ополчения <…>
Сделанные наблюдения подтверждают гипотезу, что самозванец и его окружение своими указами стремились укрепить дворянские корпорации на занятых ими территориях преданными людьми из обедневших служилых людей, боевых холопов и казаков. Из этих же слоев поначалу создавалась служилая элита в движении самозванца. Именно поэтому современники заявляли, что «чашники и стольники у Дмитрея его же казаки». Факты широких раздач земель и крестьян свидетельствуют, что царик и его советники, вопреки мнению В.И. Корецкого, никогда не проводили «антикрепостнической политики». Указы Лжедмитрия II, как показывает анализ свидетельства К. Буссова и продолжателя Казанского сказания, открывали перспективу создания нового дворянства, которое могло стать прочной опорой самозванца в его борьбе с Василием Шуйским».
Резюмируя социально-политическую программу русских сторонников Лжедмитрия II, а не его наемников из Речи Посполитой, Тюменцев делает вывод: «Важно отметить, что эти радикальные социальные преобразования не выходили за рамки сложившейся системы и проводились в формах и методах, апробированных в годы правления Ивана III, Ивана IV. Борясь с дворянами-изменниками, повстанцы ни объективно, ни субъективно не разрушали прежний государственный строй. Вместо московского царя и бояр они предлагали своего царика и «воровских» бояр вместо прежних дворян — новых из служилых людей по прибору, казаков и боевых холопов. Идеалы повстанцев лежали не в будущем, а в прошлом. Они боролись не за уничтожение существующего строя, а за его обновление по сильно идеализированной модели «доброго царя Ивана Васильевича» времен новгородской реформы и опричнины».
Казаки, поддерживавшие Лжепетра ещё до появления Лжедмитрия II, также апеллировали к Ивану Грозному как образцу справедливого государя: «атаманы сами создали легенду о Лжепетре, а не использовали уже готовую народную социально-утопическую легенду. Вместе с тем, вопреки мнению исследовательницы, самозванческая интрига была рождена казачеством, а не наоборот. Лжепетр, в отличие от Лжедмитрия I, не был инициатором и вождем нового движения, а лишь его символом. М. Перри права и в том, что казаки не выдвигали крестьянской антифеодальной программы. Но нельзя не видеть, что зарождающееся движение имело ярко выраженные социальные черты и отнюдь не было спровоцированным самозванцем стихийным бунтом. Казаки выступили против «лихих бояр», якобы помешавших «царю Дмитрию» жаловать их, как жаловал царь Иван Грозный».
После того, как в начале 1610 года Лжедмитрий II бежал в Калугу и порвал со своими наёмниками из Речи Посполитой, пытавшимися его контролировать, он вернулся к репрессивным практикам опричных времён в духе Лжепетра, приведшим в итоге к его гибели: «К. Буссов, получавший информацию от пастора М. Бера и других немцев, находившихся в Калуге и ее окрестностях, отметил, что самозванец и его бояре после стольких «измен» никому не доверяли. Царик уверился, что сможет добиться своего с помощью татар и турок и даже сделал некоторые практические шаги в этом направлении. Он приказал воеводе кн. И.М. Барятинскому собрать в Воронеже отряды своих приверженцев из Рязани, Арзамаса, Шацка и подготовить в этой крепости свою новую столицу. Одновременно в Астрахань отбыл Я. Кернозицкий с приказом боярину кн. И.Д. Хворостинину подготовить город на случай отступления сюда самозванца. Недоверие и подозрительность пронизали все стороны жизни Калужского двора. Заподозренных в неблагонадежности подвергали нечеловеческим мучениям и казнили без всякой жалости. Волна репрессий захлестнула уезды, контролируемые приверженцами самозванца. В кровавом угаре гибли и правые, и виноватые. В качестве примера все современники приводят случай с Касимовским царем, которого, судя по намекам С. Жолкевского и прямому указанию его ротмистров С. Маскевича и М. Мархоцкого, коронный гетман отпустил из-за находившегося в калужском плену сына. Ураз-Магмет, вероятно, предложил сыну бежать, но тот предал отца, рассказав обо всем царику. Разгневанный шкловский бродяга приказал утопить Касимовского царя, а пытавшегося за него заступиться кн. П. Урусова, бросил в тюрьму. К. Буссов чутко уловил поразительное сходство между калужскими порядками и опричными временами царя Ивана Грозного, назвав их по аналогии «Тиранией Дмитрия». В строгом соответствии с законами террора кровавые расправы в конце концов сгубили самого Лжедмитрия II. Именно террор, развязанный в Калуге, а не случайная месть, как думали историки, явился главной причиной гибели царика и краха его режим».
В результате Лжедмитрий II в декабре 1610 года был убит Петром Урусовым, мстившим за казнённого вторым самозванцем касимовского хана.
Как показал в своей работе Скрынников, именно кризис системы служилого землевладения, окончательно утвердившейся при Иване IV, привёл к тому, что мелкопоместное служилое дворянство России, стремительно обезземеливающееся и нищающее, превратилось в «подрывной элемент», готовый поддержать любого претендента на трон, обещающего его «жаловать», и взорвавший страну изнутри:
«Дворянские семьи были многодетными. Биологический процесс размножения далеко обгонял возможности наделения новых поколений казенными имениями — поместьями. Диспропорция увеличилась в результате разрухи, воцарившейся в стране в конце правления Грозного, и трехлетнего голода при царе Борисе. Поместный фонд в подавляющей своей части запустел.
Помещичьи крестьяне не в состоянии были платить военные налоги и бежали из поместий. Обедневшие дети боярские не могли купить боевого коня, кольчугу, шлем и запастись продовольствием на время похода».
Ситуацию усугубляло начавшееся ещё при Иване Грозном закабаление служилых людей с превращением их в боевых холопов: «Возникла ситуация, при которой знать и дворяне испытывали острую нужду в военных слугах. Государство решительно стало на сторону богатых землевладельцев, жертвуя интересами мелкого дворянства. Оно узаконило практику обращения оскудевших детей боярских в холопство (рабство).
В годы реформ Грозного был издан указ, который подтверждал законность всех служилых кабал на сыновей детей боярских старше 15 лет, не находившихся на царской службе».
Таким образом, самозванческое движение не просто состояло в значительной степени именно из той части аристократии, что возвысилась в опричный период (включая непосредственных выдвиженцев Ивана Грозного) — само его появление стало результатом внутренних проблем системы служилого землевладения, сформировавшейся при последних царях династии Рюриковичей и в особенности при Иване IV.
Автор — Семён Фридман, «XX2 ВЕК».
Вам также может быть интересно: