113-й километр – Покров
Чего мне стоило погасить в зародыше этот никому не нужный спор! Да ещё на столь щекотливую тему! В качестве мировой пришлось пожертвовать остатком водки, пустив стакан вкруговую. И тут нас удивила наша суровая пенсионерка, выставившая откуда-то извлечённую из неведомых недр здоровенную литровую бутыль самогона:
– Пейтя уж, мне всё едино толку от её не видать. Мой-то, как ни прячь, найдёть да высосеть. Аккуратно только, неча об этом светиться…
– Сударыня! – расшаркался Седой. – Да воздастся вам сторицей за вашу добродетель! Не знаю только вашего имени-отчества…
– Мария Степановна.
– От всего сердца, Мария Степановна! От всего сердца!
Чёрт его знает, откуда появилась закуска: то ли студент выудил из саквояжа кое-как нарезанную колбасу, то ли у Седого неожиданно сработала скатерть-самобранка, а только как-то спонтанно произошёл переход качества в количество. Что можно передать почти забытой поговоркой «не было ни гроша, да вдруг алтын».
Нет, как хотите, а хороший самогон достоин отдельной поэмы. О крепость, далеко превосходящая коньячную! О, еле уловимый аромат сивушных масел! О, благородные хрен, анис и шелуха кедровых орехов, поделившиеся с напитком цветом и ароматом! Как исподволь, о самогон, действует твоя сила, как неодолимо обволакивает она мозг, как расслабляет волю и заставляет испытывать неудержимое дружелюбие! Право, Иисусу незачем было произносить Нагорную проповедь, достаточно было бы вместо пяти рыбок растиражировать в нужном количестве эту бутыль. Истинно, истинно говорю вам: все присутствовавшие сразу бы ринулись любить врагов своих и благотворить ненавидящим их…
Тут вы вправе посмотреть на меня укоризненно. Дескать, Веня, что ты такое городишь? Зачем, ну зачем тебе этот эпатаж и паясничанье? И вот это нарочитое выпячивание болезненной алкогольной зависимости своего персонажа: дескать, это не я, я-то не при чём, а что касается убогости и ущербности – это всё он, беллетристический архетип!
Нет, и в самом деле, я-то здесь при чём?! Что, это из-за меня люди пьют? Нет, явление сие бытовало задолго до моего рождения! Между нами: тот же Иисус с чего начал? Самое первое из Его чудес какое? В Кане Галилейской? То-то. Конечно, у него весомый повод был, свадьба. Так ведь и у нас компания вполне приличная подобралась: и студент этот, Витя, и Мария Степановна, и Седой – Илья Маркович, ядовитый старый хрыч, но человек-то хороший. Очень неплохо сидим. Алкогольная нагрузка, правда, в основном на меня с Витьком легла – Маркович не боец оказался, после четвёртой в отказ ушёл, но как-то не вполне твёрдо. Насчёт решения его я не был полностью уверен, уж больно у него блестели глазёнки. Знаю я такой голодный блеск, навидался. А дама наша и вовсе ликёр предпочла.
И как-то незаметно зашёл у нас разговор на тему тотальной коррупции. Как чисто материальном аспекте классовой борьбы.
– Да какая у нас борьба! – махал тонкими ручками Седой. – Вот в Китае – это борьба. Там, если проворовался по-крупному – расстрел. И никто не пикнет, что негуманно.
– А толку? – возражал умница студент. – Много это помогает? Помогало бы, кривая преступлений снижалась бы. А она стабильна.
– Потому как Си ихний за всем не уследит, – констатировала Степановна. – Китайцев-то развелось вон как много, куды ж ему за всеми ими успеть. Вот и наш председатель тоже, сколь не гоняеть Ваську с Петром, а как пьянствовать, дык вместе садятся. Тут тебе и карупция, и грех, и сплошное блядство, прости Господи. Потому как зажрались, ироды, всё им мало!
– Совершенно верно! – поддакнул я. – Народ устал кредитовать доверием свою элиту в ее безумном расточительстве и неге.
– Чего? – она с подозрением посмотрела на меня.
– Очень правильно, говорю, рассуждаете. В народных массах исконно превалирует такой нарратив, что начальство существует исключительно для соблюдения своих личных интересов. И какое бы оно ни было, начальство, всё равно найдётся за что его ругать – не за одно, так за другое. И совершенно справедливо! Ведь ещё апостол Павел сказал римлянам: нет праведного ни одного. Что, думаете, с тех пор что-то изменилось? Появилась справедливость? Как же! С какого бы перепугу ей появиться. Наоборот. Ведь оно, начальство, как рассуждает: если уж ругают, то надо, чтобы обвиняли не зря. Иначе им обидно. Вот и воруют, и лицемерят, и притесняют вдову и сироту, и мерой неправильной меряют, и заграждают рот вола молотящего…
– А что, – кивнул, соглашаясь, Витёк. – Логично. Прибыль им важнее понтов. Ну и пользуются. Козлы.
– И надмеваются, – зажмурив глаза и покачивая головой, добавил Седой. Что-то развезло его не по-детски. Хотя, может, он уже перед этим был того. Так ведь и я тоже был немножко того…
Что, впрочем, не помешало нам продолжить беседу.
Я вообще замечаю, что самые интересные разговоры возникают спонтанно. Судьба как бы испытывает нас, подбрасывая различные ситуации: а вот что ты, голубчик, скажешь на то или это? Сможешь ли достойно ответить на вызов чужой логики? Готов ли, как жёны-мироносицы, возжечь свой светильник? Я имею в виду светильник разума.
Впрочем, я отвлёкся. А между тем студент и Седой уже сцепились на совершенно иную тему:
– Вот ответьте мне, Илья Маркович, Турция нам друг или враг?
– Ну, в чём-то враг, а в чём-то, может, и друг…
– Вот! Есть же реально такие вопросы, на которые нельзя ответить однозначно. Потому что диалектика подразумевает множественность вариантов.
– Да какие там варианты! – бухнула Степановна. – Турок он и есть турок, как его ни крути!
– Не скажите! – вмешался я. – Турция ведь, по большому счёту, исламская страна. И со спиртным там вроде бы должно быть строго. Должно, а что мы видим на самом деле? И можно ли после этого относиться к турку как к такому же пьющему члену общества, как мы? Не требует ли это обстоятельство понимания и снисхождения? Или, напротив, строгости и дополнительной ответственности?
– Да, у магометан совершенно иные духовные практики, – согласился Илья Маркович и громко икнул.
– А вот насчёт духовных практик – это вы неправы! За практиками вам надо в Тибет или в крайнем случае в Индию.
– Не желаю в Индию! – воспротивилась Мария Степановна. – Там слоны вонючие. И эти, как их, обезьяны. Я вот доеду к себе до Купавны и сойду. Неча мне по вашим Индиям шастать.
– Так ведь я фигурально выразился. Бог с вами, не желаете в Индию, можете следовать хоть в Бразилию. Правда, там тоже обезьяны есть.
– А в Купавне нет!
– Кто бы спорил! Нет так нет. Но, может, есть что-то похуже обезьян. Такое ведь тоже может быть?
Степановна немного подумала и насупилась. Отвернувшись к окну, она продемонстрировала нам свой каменный профиль. Ничего так профиль, несколько грузноватый, типичный для женщины шестидесяти лет. Гордость и властность были в этом профиле, и ещё непреклонность. Строго по Некрасову: такая и в избу сможет, и с конём разберётся по-свойски.
Никаких коней, правда, в окно не видно было, да и избы встречались всё какие-то неправильные. Но как хорошо просто смотреть в окно, чувствуя себя любимым сыном Отчизны! Как здорово находиться среди равных с тобой граждан, реализующих на практике конституционные нормы свободы слова! И чёрт с ним, что за окном лупит дождь, а граждан тех порядком развезло – с кем не бывает. Кто без греха, пусть первый бросит… Нет, не пить. Разве я мог бы такое сказать?! Не мог, конечно…
Покров – 105-й километр
Да знаю я, знаю, что недотягиваю по накалу страстей до того Венички! Помните, как он рассуждал о снедающей его мировой скорби? И как жалко это смотрелось для непосвящённого ума! Потому жалко, что показал он следствие, умолчав о причинах – конечно, как бы ему в то время рассуждать о причинах… Да ведь и в наше – тоже, тоже! Кто спорит, хотелось бы мне оказаться эдаким Марксом! Но не дотягиваю я до Маркса. Да и до Венички не дотягиваю тоже. Поэтому буду писать придерживаясь его духа, но о своём. Исключительно о своём.
Да и кто вам обещал обратное? Больше скажу – если б я заподозрил свою музу во вторичности и сопливом самокопании, я б её собственноручно удавил. Утопил в Волге, как Стенька Разин попавшуюся под руку княжну. Рассуждая с точки зрения читателя, зачем ему глупые излияния не вполне трезвого человека? Ведь они скучны и никак не обогащают его внутренний мир.
Так что же, предположите вы, мне присущ эскапизм? Ни в коей мере! Я так же могу трагически рвать сердце и страдать, глядя на пробегающую за окном нашего поезда убогую тоскливую Русь. Повод для бесплодного страдания найдёт в себе любой здравомыслящий человек, надо лишь хорошенько поискать. Но: во-первых – я не подписывался страдать по не мною выдуманным поводам. И во-вторых – раз уж мучиться и безумствовать, то не насухую же! Я проверял: провидение помогает человеку в критические моменты. И поскольку мои запасы спиртного подходили к концу, как по волшебству появилась Мария Степановна с её бутылью. Спасибо, Господи, я буду Тебе должен! А Марию Степановну мы потом, конечно, с почётом высадим на нужной ей станции: мавр сделал своё дело, мавр может уходить. Der Mohr hat seine Arbeit getan, der Mohr kann gehen, если по-немецки.
Кстати, о немецком языке. Не нужно думать, что он мне каким-то боком знаком. Или что я его с любовью изучал в школе. Нет. Конечно, на уровне «хенде хох» и «Гитлер капут» я им владею – как все. Но упомянутое крылатое выражение я в своё время в целях подготовки к последующему хвастовству и показухе перевёл с помощью гугла. И заодно с удивлением узнал, что принадлежит оно не шекспировскому Отелло, а совсем другому мавру, персонажу пьесы некоего Фридриха Шиллера – слыхали про такого?
Однако что-то меня потянуло на умничанье и суемудрие. И чтобы отогнать поднимающийся туман оппортунизма и подбодрить истомлённый условностями мозг, я украдкой глотнул из заветной бутыли.
И тут вошли контролёры. Как обычно, парой: девица неопределяемого возраста и средних размеров мужское тело с тоскливыми глазами собаки, пережившей своего хозяина.
Господи, как примитивно развивается история человечества! Как вырождается дух мечты и авантюр! Вспомните, какими яркими красками живописал Ерофеев явление народу пьяницы Семёныча – это ж просто бенефис и разгульная масленица! А теперь?! У пассажира не возникает никакого возвышенного трепета, нет безбилетных стад, смятенными толпами бегающих от контролёров из вагона в вагон. Люди покорно протягивают свои квиточки, а страдающая меланхолией безликая особа по очереди надрывает их и переходит к следующему купе. Надрывает! Нет, вы только вдумайтесь, насколько профанирован стал процесс проверки! Как низко мы пали! Я ещё помню, ощущаю самым краешком памяти, каким должен быть настоящий контролёр. Нет, личность и внешний вид его не имеет никакого значения. Но компостер! В руках должен быть божественно блестящий компостер, который проделывает в билете аккуратную дырочку, вминая вокруг неё непонятный набор тайных знаков. Ведь для билета такая отметина – как стигматы для святой Терезы. Которая без стигматов вроде бы не такая уж и святая… О, компостер! Атрибут почти сакральный! А тут – простыми пальцами. Это ведь всё равно, что драгоценную бутылку коллекционной массандровской мадеры открывать без штопора, вульгарно пропихивая пробку вовнутрь!
И так горько стало мне на душе, как будто это я виноват в случившемся упадке и оскудении душ. Господи, ты свидетель, что это не так! Ты знаешь, как ребёнком я искренне верил в Деда Мороза, каким чистым сердцем в юности встречал каждый твой день! И кто тому виной, что суррогатом детских грёз стал тот самый пресловутый вермут сомнительного качества! Я даже закрыл глаза и на какое-то время скорбно застыл, почтив былое минутой молчания.
– Венедикт, вы в порядке? – дотронулся до моего плеча студент.
Конечно, я был в порядке. Почему бы мне не быть в порядке? Ведь контролёры ушли, не сделав нам никаких замечаний. Естественно, я же дышал в сторону от них – зачем привлекать к себе излишнее внимание. Хитрый Илья Маркович сделал вид, будто дремлет, Витёк наскоро постарался придать нашей трапезе невинный вид. Какие тут могли быть замечания? А может, проверка просто не посмела иметь дело с грозной Марией Степановной. Или им было наплевать.
Вялую попытку нашего разговора возобновиться прервали громогласные звуки гармони: кто-то из доморощенных вагантов решил осчастливить пассажиров своим исполнением «Рюмки водки» под Лепса. Я поднял голову и нехотя сфокусировал внимание на источнике сего акустического бедствия.
По проходу уверенно вышагивал ражий блондин в кирзовых сапогах с видавшим виды баяном наперевес, собирая мзду с ошалевших от непомерной громкости пассажиров. О, если б я только мог откупиться! Но у меня, как назло, не было мелких денег. А крупные кто ж ему даст? Вы бы, например, дали? Господи, взмолился я, срочно пошли мне веру хоть с горчичное зерно, чтобы я сумел заставить эту гору поскорее перейти куда угодно, пусть даже в соседний вагон! Но тщетна была моя просьба и недоступен Всевышний… Зато я уверовал, что иудеи таки могли звуками обрушить иерихонские стены. И что ангел с трубой в судный день запросто сумеет поднять мёртвых.
А парень всё приближался – неторопливо и неотвратимо, как фатум. И как декабристы разбудили Герцена, так этот малый с гармошкой разбудил Седого.
– Жёлтые штаны, «ку» два раза… – пробормотал тот. Или мне послышалось? Потому что жёлтыми синие джинсы назвать было бы всё-таки преувеличением.
Кто даст ответ, отчего я в такие минуты ощущаю томление духа? Не знаете? А я знаю. От недостатка мудрости. Собственно, не от самого недостатка, а от осознания его наличия. Вот и в этот раз: говорил же я себе много раз, что не пристало истинному философу судить о ближнем по внешности! Пусть этот ближний и с баяном. Не пристало, пока не ознакомишься с его внутренней сутью! Так нет же – осудил. Неправедно осудил в тот самый момент, когда в ожидании остановился он аккурат напротив меня, дабы получить воздаяние по делам своим. И заметался дух мой, решая гамлетовский вопрос: дать или не дать? Если дать, то слишком заметно оскудеет рука дающего, а не дать – это ж какой сволочью и мудозвоном надо быть?!
Выручил Илья Маркович:
– Присаживайтесь, молодой человек, в ногах правды нет, – мягко сказал он. – Составьте нам приятную компанию! Вы с закуской будете или без?
От такого напора радушия и безмятежной простоты пали бы не только стены древнего Иерихона. Гость колебался лишь мгновение, а затем решительно уселся рядом со мной.
– Николай, – представился он, принимая пластиковый стаканчик. – Музыкант и поэт. Ну, за здоровье здесь присутствующих!
Опасался я, что Николай не впишется в уже сложившуюся ауру, витавшую вокруг нас. Оказалось, зря. Более того, тут же выставил он две бутылки креплёного по ноль семь, подчеркнув самодостаточность и обеспечив безусловно уважительное к себе отношение.
Но – поэт?! Должен признаться, никогда я не оценивал достоинство собеседников согласно профессии. Ведь случается, что научное светило, какой-нибудь маститый хирург-кардиолог, запросто хлещет водяру, а рядовому сельскому механизатору подавай престижный массандровский продукт. Чего, интересно, потребует поэтическая натура? Согласитесь, не каждый раз выпадает случай выпить вот так, запросто, с настоящим поэтом! Хотя кто знает, может, просто он о себе излишне высокого мнения. И я бросил пробный шар:
– Скажите, Николай, а вы где-то уже публиковались?
О, каким взглядом он на меня посмотрел! Там было всё: и затаённая боль с каплей наивной ненависти, и оскорблённая романтика безысходности, и упрямое желание дать по наглой морде… Вместо этого поэт вздохнул:
– Да так, по мелочи… В основном в местной прессе. Пару раз в солидных журналах. Но в основном в стол. А хотелось бы написать что-то настоящее.
– Великое?
– Ну… Как бы пафосно ни звучало, да. Великое. А вынужден вот:
Николай развернул меха и рявкнул частушку:
На горе стоит машина –
Без колёс, е…ёна вошь:
Растаскала всю резину
На го…доны молодёжь!
Тут слово взял Илья Маркович:
– Прошу прощения, Николай, – мягко начал он, задумчиво протирая очки носовым платком. – Не то, чтобы я так уж осуждал вашу экспрессивную риторику, но столь гротескное самовыражение представляется несколько утрированным. Слышать такое от потенциального носителя разумного, доброго и вечного странновато. Конечно, в своё время актуальна была и «пощёчина общественному вкусу», и приписываемое то ли Клюеву, то ли Есенину высказывание о том, что «не на мне лежит конфуз от неправильно понятого слова»… Так ведь у того же Есенина полно действительно великих стихов, недаром он кумир многих и многих! Простите, мне кажется, вам следует стремиться к совершенно иной целевой аудитории…
Мне не хотелось спорить с Марковичем на эту тему: особое мнение я уже имел возможность озвучить. Но и на его стороне была какая-то своя правда: одно дело – мои грешные уста, другое – глас поэта. Как прикажете народу духовно возвышаться с такими вот припевками? Да, хотя люди в массе подобное искусство особо не одобряют – но не одобряют как-то чересчур пассивно. Я заметил только несколько косых взглядов – и всё.
Но слова Седого, видно, попали куда нужно. Поэт посмурнел, молча налил сам себе до краёв и выпил залпом. После чего горько выдохнул:
– Вот и я о том же.
Повисла неловкая пауза, которую прервала Мария Степановна:
– Бедный! – погладила она Николая по светлым кудрям. – На-кось тебе огурец, заешь. Да не убивайся ты так, всё пройдёть…
105-й километр – Усад
Наверно, Николаю непременно нужно было выговориться. Поэтому, обретя аудиторию, он обрадовался как пёс, нашедший столбик. Я его прекрасно понимаю: поэты сейчас никому не нужны. Но что делать, если в душе вздымается кипящий гейзер образов? Куда выплеснуть вдохновение, сжигающее душу? Вот и пьют на Руси. Пили и будут пить, потому что только так можно… Что, собственно, можно? Да ничего, собственно. Только пить.
Это я почему так говорю? Потому что читал Николай нам свои стихи. Много читал, да запомнил я только вот это:
Христос на кресте не кричал.
Он плакал совсем не от боли.
И было смешно палачам,
Когда Его в сердце кололи.
А Бог не хотел нам вреда,
Витая в своём абсолюте:
Людей распинали всегда
Такие же добрые люди…
– Не, Колян, не формат, – замотал головой Витёк. – Про бога туса не заценит. Это для ботанов отбитых. Пиплу нужен кринж или рофл, потому что кругом одни козлы.
О, как бы я мог возразить на это! Сколько всего рассказать! Какие привести аналогии и примеры достойных молодых людей! Как он ошибался, наш наивный студент! Ведь если электрон так же неисчерпаем, как и атом, то сколько же непознанного в человеке?! Хоть жопой ешь! Но каждую грань личности каждый индивидуум должен раскрыть в себе сам. Хотите возразить, что нужно подталкивать личность в нужном направлении? Конечно, нужно. Но в случае с нашим студентом я этого делать пока не буду. Нет. Я желаю увидеть самостоятельную работу его студенческого ума. Тем более, что мой ум в данный момент несколько затуманен.
Для упразднения тумана необходимо было срочно выпить. И я предложил тост:
– За будущее!
– Блин, да какое там будущее! – по инерции взъерепенился было Витёк, но быстро опомнился и выпил безропотно.
Очередная волна опьянения подхватила нас и понесла. Вперёд и ввысь, от Петушков к Москве, со всеми остановками, кроме Есино… Я давно заметил, что когда потихоньку начинаешь трезветь и в этот момент добавляешь для усугубления эффекта, усталый разум притормаживает и требует чуточку отдыха. Не знаю, как у кого, а у меня именно так. И во что это выливается в итоге? В смирение и покаяние. Причём поначалу смирение явно преобладает. Тут мне по неведомой аналогии вспомнилось поэтово: «а Он не последний, не первый, кто будет висеть на кресте: у нас искупительной жертвой всегда становились не те»…
В самом деле, ну что я выёживаюсь? Кому пытаюсь что-то доказать? Сядь, Веничка, говорю я себе в такие минуты. Сядь и смирись. У вселенной и без тебя хватает проблем. Посмотри в окно – там забытые Богом просторы сменяются рукотворными постройками из говна и палок. И всё это обильно поливается дождём. И ни одного магазина. Какая тоска! Какое уныние! Вот и Илья Маркович тоже замолчал и сидит, пощипывая куцую седую бородёнку. Наверно, вспоминает молодые годы, когда такая доза была лишь поводом для. Неважно, для чего.
Зато Николай воспрял духом. Теперь он пытался развернуть перед нами громады образов и планов кардинального переустройства общества. Звучный его голосище разносился по всему вагону, перекрывая дорожный шум:
– А представьте себе Китай на месте США: допустим, это у него теперь первая экономика мира, самая сильная армия. Самое большое влияние. И что бы изменилось? Ничего! Только латиницу заменили бы иероглифы. Не думаю, чтобы китайские лидеры вели себя лучше штатовских. Представили Китай гегемоном?
– Предпочитаю представить в этой роли Россию, – отмёл такую возможность патриот Витёк.
– И что? Российские олигархи какие-то другие? Будет то же самое!
– Может, и так. А может и нет.
– Но никто не даст даже попробовать!
– Одна попробовала, шестерых родила, – вмешалась молчавшая до сих пор Мария Степановна. – Ишь ты, опять им Китай подавай! Мало вам, оглоедам, русских баб?!
– Да причём здесь бабы?!
– А притом. Много б вы без баб справили! Поглядела бы я, как ты, скубент, дитё родишь да вынянчишь!
– Успокойтесь, сударыня, – мудрый Илья Маркович принял удар на себя. – Это они так, умозрительно. Желая стране счастья. И бабам тоже… – он вздохнул и добавил совсем тихо. – Главное, чтобы через год мы не вспоминали это время как спокойное и чудесное.
Мария Степановна сникла и покивала, соглашаясь:
– Ага. Я надысь купила по дешёвке цельную упаковку туалетной бумаги. Дай нам Бог столь кушать, сколь мы собираемся срать…
А вагон качало всё ощутимей. И восемь внимательных глаз с дальних сидений неотрывно следили за нами. Это напоминало то славное время, когда со страной на международной арене ещё кто-то считался, а страна не считалась ни с чем.
– И вы по простоте душевной верите, что приватизация при развале Союза была проведена справедливо? – не сдавался поэт. – И откуда-то появившиеся сами собой миллиардные состояния нажиты честным путём? Верите? А то, что собираемый всей страной стабилизационный фонд отдали на сохранение западу – мудрое решение, тоже верите?
– Ничему я не верю, – буркнула Степановна. – А только знаю, что пенсию мне, слава Богу, плотют.
Пенсию! О, убожество! Тут я целиком и полностью был на стороне Николая:
– Продали вас с вашими пенсиями! На корню продали, как поле, засеянное волчцами! И всей-то радости вам осталось – этот вот самогон, который мы уже до половины выпили! Если дальше так пойдёт, то и последнее разворуют. А факт технологической капитуляции подадут как простой переход с метрической системы на дюймовую!
Не так, ох не так нужно было с ней говорить! Для таких ведь и дождь за окном – Божья роса. И снова выручил Седой: ни слова не говоря, он налил всем. И добро, искусительно булькая, в который раз победило зло. Мы вновь сплотились тёплой компанией, и только Николай ожесточённо сопел, переводя взгляд со студента на Степановну и обратно.
– Скучно с вами, – поэт решительно поднялся и приладил на грудь свой потасканный баян. – Да и ладно, подумаешь. Сидите тут. Умнейте. А я пойду.
Как же быстротечно меняются обстоятельства! Вот был человек, и нет человека. Развеялся, как фата-моргана. Остались только две его бутылки: одна полная, другая почти пустая. Пустая, как место в груди, которое непременно когда-нибудь заполнится – но не сразу, не сразу.
Что-то неправильное было в его уходе. Не так должна была завершиться эта встреча. И вновь содрогался вагон, плыла перед глазами бесплодная заоконная хмарь, сама собой хлопала незакрытая дверь тамбура, и из невообразимой дали соседнего вагона сквозь жестокий колёсный перестук еле слышно доносилось:
– То-о-олько… Рюмка водки на столе…
- продолжение не следует -
Автор: Д. Федорович
Источник: https://litclubbs.ru/articles/44427-petushki-moskva.html
Содержание:
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: