Они познакомились в том заведении, которое в народе зовется просто и грубо – «дур-кой». Оказались в одной палате на троих. Правильнее было бы назвать палату «трёхместной», но «на троих» звучало веселее. Хотя сообразить они тут могли не выпивку, а максимум — семечки. Под семечки можно вести неторопливые разговоры, а можно наслаждаться ими молча, подключившись к космосу.
За окном заканчивалось лето. Стояли те блаженные дни, когда жары уже нет, воздух теплый как собственная кожа, а рябина уже совсем покраснела. Может, когда их отсюда выпустят, будет уже поздняя осень или даже зима. Надежды стать прежними – здоровыми и нормальными — таяли у всех троих.
Саша, она же Сандра, плакала злыми слезами, стараясь, чтобы никто их не увидел. Был бы открыт балкончик, что в торце коридора …. Он маленький как ласточкино гнездо. Там можно всласть и курить, и рыдать. Но дверь на балкончик постоянно заперта. Наверное, кто-то когда-то пытался бро-ситься вниз.
Да что там, размечталась об уединении! Здесь даже туалеты без задвижек…. Ты сидишь по своим делам, а кто-то ломится… Ой! Сандра блокировала дверь ногой.
С сигаретами тоже было сложно. Из дома ей принести было некому. Не отчима же просить. Сандра отчетливо представляла его издевательскую ухмылку и место, куда бы была послана. А мать до сих пор надеялась, что дочь не курит. Подругам Сандра не могла дать знать – телефон отобрали. А на вопрос – нельзя ли сбегать за куревом? – старшая медсестра рассмеялась так издевательски, прямо по театральному, громовым: «Ха-ха-ха!» - что Сандре захотелось двинуть ей той же ногой, только обутой в сапог с железным носком.
Оставалось стрелять сигареты у мужиков. Они это проблему решили. Кому-то таскали курево родственники, кто-то поднимал незаконные передачки по веревке и затаскивал через форточку. К мужикам в пси-хушке вообще относились снисходительнее, считая курение их естественным состоянием.
Из их палаты медички более-менее жалели только Валю с ее послеродовым пси -.хозом. Как-то раз самая молоденькая медсестра – Клара, в свое ночное дежурство задержалась у них в гостях, присела на кровать.
— У меня тоже такое было, — сказала она сочувственно, — Не, девки, правда… Кому б рассказать – я б тут с вами четвертой куковала. Мне снилось, что у меня ребенка е-ст тигр. Вот клянусь, ночь за ночью – один и тот же сон. Большой полосатый тигр лезет в кроватку…. Проснусь – сердце в горле, не могу прям…И ничего, через несколько недель без всякого лечения прошло. И у тебя пройдет.
Перед тем, как уйти, она ободряюще похлопала Валю по плечу. Та ничего не ответила. Она вообще была – вещь в себе. Хрупкая блондинка с нежным розовым личиком, она походила на домашнего любимца – хомячка.
Валя не запускала себя как это делали многие здесь. Ее льняного цвета вьющиеся волосы всегда были чистыми и уложенными в узел, халатик застегнут на все пуговицы…
Валю выдавали руки. Что бы она ни делала, ее пальцы не знали покоя – перебирали что-то невидимое и дрожали, да так сильно, будто молодую женщину трясло от холода.
Месяц назад Валя родила. У нее всё было нормально. Имелся любящий муж Толик и квартира, которую супруги только что купили. С ребенком тоже никаких проблем. Здоровый мальчик – рост, вес, всё по учебнику в пределах нормы.
Словом, рушиться в безумие не было никаких причин.
Но в один из дней Валя вцепилась в малютку мертвой хваткой и стала твердить, что никому его не отдаст. Ребенка вот-вот похитят, она это знает точно, и никто, кроме нее, не сможет за ним уследить. Валя перестала спать, ела на ходу, что придется, могла запереть дверь и не пускать даже своих – не верила, что на лестничной площадке именно они.
После недели бессонных ночей стало ясно, что ситуация – полный аут. Валя была уже сама на себя не похожа – глаза посверкивали, волосы растрепались руки окостенели, сжимая младенца, речь сделалась отрывистой и бессвязной. Малыш плакал, не умолкая, но Валя не соглашалась ни на мгновение передать ребенка даже отцу.
Тогда в полном отчаянье Толик и вызвал бригаду. Он боялся, что в домашних условиях не уследит за женой, и Валя, чтобы «уйти от погони» куда-нибудь сбежит вместе с сыном.
Первые дни ей никак не могли подобрать препараты. Обычные дозы лекарств ее не брали. До сих пор пальцы у Вали еще не зажили. Она в прямом смысле слова лезла на стену. И где-то на белой штукатурке остались красные отпечатки ее ладоней – до следующего ремонта.
Теперь, наконец, эффект наступил – Валя сделалась тиха, молчалива, но заметно было, что она напряженно о чем-то думает. Однако этими мыслями она не желала делиться даже с врачами.
Другую обитательницу палаты – Лену – медсестры не слишком жаловали. Сандра уже раз пять слышала, как они говорили между собой: «Шла бы работать, вместо того, чтобы…»
«Вместо того» – значило: нужно не играть на гитаре, а заниматься делом. Как в фильме: «Идите-ка вы, Шура, в бухгалтерию».
Хотя Лену никак нельзя было считать тунеядцем и трутнем. Она писала стихи, руководила бардовским клубом, готовила вкуснее, чем в ресторане. Ей единственной из них троих разрешили оставить телефон – об этом главврача попросили ее влиятельные ученики. И Лена показывала фотографии. «Это бискотти, – звучали непривычные для Сандры слова, - Это прованская пицца с анчоусами…» Блюда были оформлены красиво, как в глянцевом журнале.
Но в палате Лена не находила сочувствующих. Вале ни до чего не было дела – даже если телефон держать прямо перед ее носом, она скользнула бы по нему отрешенным взглядом.
Сандра смотрела мельком, и уголок рта у нее презрительно дергался. У нее дома не готовили разносолов. Отчим бы, конечно, не возражал, если бы она встала к плите, но порадовать его – это последнее, что пришло бы ей в голову. А в тех компаниях, где она тусовалась, часто было вообще не до еды.
Сандра вспомнила как еще недавно, когда все бу-хие в ду-пеля заснули в чужой хате по разным комнатам, она неожиданно проснулась часа в три с чувством лютого голода. Квартира напоминала поле брани. Переступая через тела, Сандра пробралась на кухню в поисках какой-нибудь жра-твы. Но тщетно она открывала сначала холодильник, а потом шкафчики. Из съедобного обнаружились только сырые кабачки. Ей так хотелось есть, что она стала жарить их на большой сковороде. Переворачивала и, не в силах дождаться, когда они будут готовы, подцепляла ножом и ела – огненно-горячие и еще похрустывающие на зубах.
Потом все же тарелка стала наполняться, и тогда, на запах готовящейся снеди, потянулись из комнаты ребята. Поднимались и брели как зомби. Вскоре в доме не осталось ни крошки съестного – только переполненное бутылками ведро напоминало о недавнем веселье.
С Леной, пожалуй, можно было бы и поговорить, да слишком разные они были. По характеру, по воспитанию, по всему…
«Интеллигентная женщина, - мягко говорил Лене врач, — Да у вас просто воображение разыгралось»… Медсестры выражали это короче: «Доигралась. До-брень-ка-лась»
Большей частью Лена казалось совсем нормальной. Ей звонили подруги, звонили ученики – и она всех слушала, о чем-то спрашивала, давала советы… А потом вдруг начинала с лихорадочно трогать стены. Точно она была слепой и пыталась куда-то ощупью идти. Или хотела удостовериться, где она сейчас находится.
В такие минуты она считала, что заблудилась. Оказалась на ночь глядя в незнакомом городе, а может, и в чужой стране. На улицах – никого, ни одного человека, чтобы спросить дорогу… Черный пустой город. В кармане – ни копейки денег, и нет телефона, чтобы позвонить по первому же знакомому номеру и закричать: «Спасите!» Поэтому друзья Лены и уговорили врача оставить ей мобильник. Для Лены он был чем-то вроде якоря в море безумия и паники.
Теперь Сандра. Ей только-только исполнилось восемнадцать, но она всегда казалась матери старше своих лет. Это может быть, какая-нибудь другая мама с любовью говорит: «Какая ты у меня большая выросла! Я и не заметила».
Не тот случай.
— Очмана! — кричала мать, — Патлы подбери!
В переводе это означало: «Ошалевшая ты моя, расчешись и сделай нормальную прическу».
Сандра видела, что мать орет, снимала наушники и движением головы просила – повтори. Мать давала ей подзатыльник и хлопала дверью. Девушка снова надевала наушники, слушала тяжелый рок. Музыка была фоном ее жизни, только под эти ритмы она могла существовать.
Порой Сандра думала, что не настоящая ду-рка была приютом для умалишенных, а ее собственный дом.
Матери не нравилось в Сандре всё – в пятнадцать лет девочке можно было дать восемнадцать. А в шестнадцать — по словам матери — она уже выглядела как «прож-женая…»
Рыжие волосы курчавились проволокой, Сандра всегда в черном, всегда с сигаретой…
Больше всего мать устроило, если б дочь была незаметной серой мышкой, не доставляющей хлопот. Тихонько окончила школу и сли-няла учиться дальше в какой-нибудь далекий город. А потом общение с нею – до конца жизни – свелось бы к редким телефонным звонкам.
Сандра знала, что было причиной этой острой завистливой неприязни. Отчим.
Он появился в их доме несколько лет назад. По возрасту находился на половине дороги – между матерью и дочерью. Сильно старше Сандры и сильно моложе матери. Все тетки вокруг твердили матери: «Красивый муж – чужой муж. Ой, смотри, у тебя дочка подрастает…».
Но хоть в этих скорбных стенах, хоть в церковь ее приведи на исповедь, Сандра могла бы поклясться, что она с отчимом — ни-ни… И он тоже не делал никаких попыток. Сандра давно уже дала мужику оценку. Он был труслив и умен, мелочным таким умом отличался – важнее всего для него было собственное благополучие.
Мать не признавалась, где познакомилась с ним. Дочь презрительно думала, что мать подобрала этого красавче-Г-а где-то на улице. Но что известно точно – своего жилья у отчима не было. И рисковать тем, что он вдруг сделался настоящим хозяином в этой уютной квартире, а баба его кормит, обстирывает и в рот заглядывает – рисковать этим ради какой-то девчонки он бы не стал.
Он вык-аблуч-ивался по-другому.
Мать всегда мало интересовалась жизнью дочери. Впрочем, это было взаимно. Давно прошло то время, когда маленькая Санечка пыталась залезть матери на колени и бежала к ней со своими детскими радостями и горестями. В памяти остался отстраняющий жест и резкие слова: «Не лезь, ты помнешь мне юбку!» «Не мешай – видишь, я разговариваю!», «Уйди, не до тебя!» И всё в таком роде.
Мать работала продавщицей в магазине женских товаров. Он назывался «Весна». Сандра считала это название подхали-мажем. Так на улице к пятидесятилетней тетке обращаются: «Девушка».
Покупательницы сюда приходили, в основном, осеннего возраста. Молодежь не зарится на такие товары. Недорогие, но и немодные – гуляй, ретро! Тетки и бабуськи перебирала дешевые тапочки и безразмерные трусы.
Когда у продавщиц выпадали свободные минуты – они заводили нескончаемые разговоры – о мужьях и любовниках. С появлением молодого друга – мать Сандры стала центром этого женского клуба.
Она была уверена, что товарки в душе завидует ей. Сандра считала, что над матерью смеются, не могла этого сказать. Тогда она огре-бл-а бы такую затрещину, что пришлось лечиться от сотр-ясения мозга.
Если бы Сандра жила где-то в другом месте, а отчима видела только со стороны – она бы над ним тоже смеялась. Но вынужденная ютиться в маленькой комнатке (поскорей бы остался позади этот выпускной класс), она была в его власти. Мать не знала, чем живет дочь, но отчим каким-то чудом всё вызнал. Ему было известно, какие сигареты курит девушка, где ночует, когда говорит, что уходит к подруге, кто подарил ей кожаный браслет с шипами и многое-многое другое.
Сандра знала – если он когда-нибудь откроет матери глаза, та просто выгонит ее из дома. Скажет: «Тебе уже восемнадцать лет, пошла вон, и чтобы я никогда в жизни тебя больше не видела». В принципе, мать, кажется, не имела на это права – она обязана содержать дочь, пока та не окончит школу. Но – гордость, у Сандры же была своя гордость!…. Если мать и вправду так сделает, придется идти куда-то пахать, чтобы заработать на кусок хлеба.
А доучиться Сандре хотелось. Жизнь ее была убогой, но воображение – богатым. Она понимала, что со своими тройками вряд ли попадет в институт, да и нечего ей там делать. Но вот пойти проводницей на поезда дальнего следования… Мир посмотреть….Попроситься куда-нибудь на самые далекие рейсы. До Владивостока, например… Сколько городов промелькнет за окном, скольких людей она увидит….
Но, как ни крути, для этого надо получить хоть среднее образование. Без аттестата, без опыта – ее точно не возьмут.
И Сандра терпела. Порой ей казалось, что в собственном доме она – последняя служанка, если не раб-ыня. Отчим же называл это «игрой».
— Принеси мне кофе, — командовал он.
Это значило – полная сервировка. Поднос, на нем любимая чашка, сахарница, сливки.
— А теперь на колени, - командовал отчим.
И она от двери до его кресла кое-как шла на коленях с подносом. И только опустив его на низкий столик - имела право подняться.
— Поклонись – и можешь идти, — слышала она.
Для отчима она была чем-то вроде дрессированной собачки – она сам об этом говорил. Безопасное развлечение – при этом он ничем не рисковал, он же пальцем к Сандре не прикасался – ему просто нравилось проявлять свою власть.
— А иначе скажу матери, что ты планы строишь, — говорил он, вальяжно раскинувшись в кресле, — Увести меня от нее, а ее из квартиры выкинуть. И про дружков твоих -нар-ко-манов тоже все выложу. Тебе тогда мало не покажется.
Сандра вынуждена была опускать глаза и «ходить на задних лапках». «Последний учебный год, - твердила она себе, — Всего несколько месяцев. Я выдержу. Вы-дер-жу!»
И вонзала ногти в ладони так, что долго не исчезали их отпечатки.
Но то, что привело ее сюда, случилось раньше.
*
— Если б не этот чертов автобус, — один раз вырвалось у нее.
Сандра совершенно не ожидала, что эти слова вызовут такую реакцию у ее соседок по палате.
— Автобус? — переспросила Лена, расширив глаза, — Ты попала сюда из-за автобуса? Это был серый автобус?»
Валя же молча вцепилась руками в волосы и стала раскачиваться на месте. И застонала, точно у нее заныли зубы.
Сандра переводила взгляд с одной на другую.
Продолжение следует