Сорок три года моей жизни связаны с работой на одном предприятии – Свердловском заводе резиновых технических изделий. Как я связал свою жизнь именно с этим заводом? И почему, связав, навечно застрял в Свердловске? За этот период было много таких моментов, когда я должен был рвать и с этим заводом и с этим городом. Но почему-то не рвал и не бежал. Объяснить это я никогда не мог, не могу и сейчас. Возможно, это черта характера: нерешительность в поступках, боязнь перемен, отсутствие тяги к смене места жительства и работы. В Свердловске и на этом заводе я оказался случайно, по стечению обстоятельств. Точнее: выбирал не сам.
Находясь за штатами в ожидании приказа МО на увольнение из армии, все мы в шутку тыкали с закрытыми глазами в карту Союза, выбирая места, куда поедем. Однако поехали не в выбранный наобум город, а в места проживания родителей, своих или наших жён. Я подчинился желанию жены и оказался в Свердловске, городе, где жили её родичи, где она родилась и училась.
Сейчас уже я могу точно признать: я никогда не планировал своей жизни, никогда не предпринимал попыток что-то в ней изменить, всё происходило без моих усилий. Скорее даже вопреки моим желаниям и усилиям. Впрочем, каких усилий? Я как фаталист всегда плыл по течению.
Предопределило моё поступление на этот завод несколько моментов. Надо было изменять материальную сторону жизни. Ежемесячное пособие в сто рублей, определённое Указом о сокращении, могло бы поддержать, если бы мы жили отдельно. Но предоставление жилья по Указу затягивалось, жили мы у тещи, и я чувствовал себя полнейшим нахлебником. Надо было устраивать дочь в детское учреждение, искать временное жильё. Эти все вопросы легли на меня: Дина быстро нашла работу на другом конце города, её устраивало устранение на 12 часов от семьи и домашних забот. А именно столько уходило на работу и поездку к месту работы и обратно. На обратном пути она ещё не отказывала себе в удовольствии прогуляться по центру города.
Попытка устроиться на престижный оборонный завод в «Доме промышленности» не удалась: запрос отослали в Москву на согласование, ответ ожидался через месяц. А уже припёрло: тёща отказывалась сидеть с дочерью, пока я бегал по Отделам кадров предприятий. Причём нигде, в том числе и в засекреченном радиозаводе мне не обещали детские ясли. На многих предприятиях и не было детских учреждений. А устройство дочери стало задачей номер один.
И вот я в ОК завода РТИ. Висит объявление: «приёма на рабочие специальности нет». Требовались какие-то узкие специалисты со стажем. Нет, так нет. А было бы хорошо: завод рядом.
По пути заглянул в спортзал, а там тренировка волейболистов. Я ещё ходил в форме и ребята заинтересовались: что ещё за вояка наблюдает их тренировку? Разговорились. Когда узнали, что я кое-что понимаю в волейболе, пригласили сыграть за команду в очередном матче на кубок города.
На следующий день я уже играл. Играл впервые в очень большом зале и, признаюсь, не смог освоиться. Особенно мешал свет, идущий с потолка. Но для заводской команды я оказался находкой и как пасующий и как защитник.
После игры, узнав мои проблемы, ребята пообещали устроить на завод. Когда я появился в ОК, там уже была персональная заявка от Главного механика.
С работой решилось быстро. Так же быстро мне выделили место для дочери в яслях. Уже через пару недель я заносил дочь в ясли и бежал через проходную в механический цех ОГМ.
С жильём получилось не сразу. По Указу мне должны были предоставить жильё в течении трёх месяцев после увольнения. В военкомате предложили варианты: комната в коммуналке сразу или ждать окончания строительства дома для офицеров запаса и получить квартиру. Конечно, мы выбрали второе.
За год сменили несколько съёмных комнатушек и в октябре 61-го получили квартиру на улице Сухоложской.
Так я окончательно закрепился в Свердловске: работа слесарем в отделе Главного механика завода РТИ и двухкомнатная квартира в десяти минутах ходьбы от работы.
Я не думал, что это на всю жизнь. И вообще не заглядывал в своё будущее. Планировать и определять свои поступки на годы вперёд считал бесполезным занятием.
Гегемон
Бывший офицер, военный лётчик, по прихоти судьбы пополнил ряды пролетариата, по-советски – рабочего класса, «гегемона» общества. Взял в руки молоток и зубило не как домашний инструмент, а как орудие производительного труда.
Слесарь на сборке узлов различных механизмов – профессия индивидуальная, я бы сказал, уникальная. Требует умения разбираться в чертежах, системах допусков и посадок, иметь изобретательскую жилку. Это кроме работы на различных станках. Всё это с неба не валится, нужно обучаться.
Меня прикрепили к слесарю высшего разряда Николаю Орлову. Обучать нужно было практическим приёмам, так как чертежи и вся теория не представляли для меня сложности, технической подготовки хватало. И всё же Николай был слегка недоволен: если бы я числился учеником, ему полагались бы какие-то денежки за обучение. Впрочем, начальник цеха без вознаграждения его не оставил, компенсировал разными премиями его наставничество.
Работа не была монотонной: за смену приходилось многократно переключаться с тисов слесарного верстака на фрезерный, шлифовальный или сверлильный и расточной станки, механическую пилу и «гильотину». Ведь моя задача состояла в обработке грубых заготовок, их опиловке, сверлении и фрезеровании и сборке уже доработанных деталей в конечный узел механизма.
Кто представляет, как из отливок, валов и шестерён собрать редуктор? Думаю, немногие. Мне довелось собирать и более сложные узлы. Вначале вдвоём с наставником, потом стал получать и самостоятельные задания. Через два месяца сдавал экзамен и выполнял практическую работу на очередной, четвёртый разряд.
Для высшего, шестого разряда требовались годы или получение специального технического образования, не менее техникума. И я поступил на вечернее отделение СХМТ, правда, не по профессии: место нашлось только на отделении «технология резины», группы механиков по эксплуатации оборудования химических производств были переполнены.
Так я влился в ряды рабочего класса, передового и привилегированного, по официальной идеологии, класса советского общества. Я не имел оснований не верить идеологии. Да я и не чувствовал, что меня как рабочего в чём-то затирают: сразу присвоили разряд, вскоре дозволили получить очередной, вне очереди предоставили место в детских яслях, посреди учебного года зачислили в техникум, без всяких ограничений приняли кандидатом в члены партии. (Для ИТР и других «нерабочих» профессий существовал лимит).
Через год я уже числился в передовиках, правда, по общественной линии: стал редактором стенгазеты отдела, членом бюро комсомольской первички, засветился как рабкор в «Резинщике», был избран в комитет ВЛКСМ завода. Проявил активность и в спорте: создал и тренировал команду по ручному мячу, играл в сборной завода по волейболу, а когда ушёл с завода тренер команды Марк Гофман, стал её играющим тренером.
Расти бы мне как яркому представителю рабочего класса, но шило в попе не позволило: влез с осуждением начальства по факту несправедливого премирования, потом по произволу отдела техники безопасности, потом ещё по таким же, в сущности, персонально меня не касавшимся вопросам. Меня задевала несправедливость по отношению к кому бы то ни было. Ну, а назначение в передовики зависит, как известно, от благосклонности начальства. От начальства же сыпались тычки, правда, не всегда жёсткие. Как правило, я их порой и не замечал.
Долго в «гегемонах» мне числиться не позволили – перевели на должность мастера «жестянки» – участка изготовления вентиляционных систем. Но через год вернули в работяги – Главному механику шустрый молодой человек на итээровской должности был не нужен: слишком часто выступал «за справедливость».
Через год пришлось вообще покинуть Отдел Главного Механика – по правилам техникума я должен был перейти в основные технологические рабочие. Так я оказался в цехе №9. Обучился на прессовщика. После защиты дипломной работы моя рабочая стезя закончилась: начальство не намеревалось держать технолога-реЗаводская карьера. зинщика в прессовщиках, перевели в ИТР. Быть «гегемоном» мне отказали.
Заводская карьера.
Слово карьера я всегда считал постыдным. У меня оно ассоциировалось с производными словами: карьеризм, карьерист, причём, в отрицательном их понимании. Отожествлялось с незаконным посягательством на место тобой незаслуженное.
Но как коротко назвать рост по служебной лестнице? Или по профессиональной? В смысле роста тарифной квалификации или продвижения по управленческим ступеням производства? Синонимов нет. Только карьера, как бы ни было неприятно мне это слово.
Приняли меня на завод учеником слесаря. Впрочем, и в слесаря попал только благодаря звонку Главного механика в отдел кадров. На завод приёма не было.
О какой карьере мог я тогда думать? Только о совершенствовании слесарных навыков и продвижении по разрядной сетке – зарплата повременщика зависит от присвоенного разряда. А зарплата – основа благосостояния.
Впрочем, были и другие мнения. Через несколько дней в цех наведался инспектор отдела кадров. Попытался меня разговорить, выведать истинную причину моего «падения». В прошлом уволенный из СА старший лейтенант, он не мог даже мысленно представить, что бывший офицер, военный лётчик, может пойти в «работяги», а не добиваться какой-то должности. Военное училище за плечами, полагал он, обязывало искать службу в любом отделе заводоуправления. А тут, на тебе – добровольно в слесаря!
Мы с ним друг друга не поняли. Может, он и был прав, – не знаю. Уж очень был я идейный и бесхитростный в житейском плане. По молодости, а больше – по незнанию реальной жизни. Откуда было мне её знать? Школа, авиационное училище, короткая служба военного лётчика. Мировоззрение – по книгам, газетам, радио.
Карьера началась сразу. В кадрах меня приняли учеником, а Главный механик Михаил Фёдорович Лабунский в приказе по отделу определил слесарем третьего разряда. Сам бывший военный техник, он посчитал, что военного образования достаточно, чтобы не ходить в учениках. К тому же человеку взрослому и семейному. Как содержать семью?
На этот приказ начальник механического цеха Эдуард Романович Попенко отреагировал сразу же: – «У меня в учениках по году ходят. А этот? За какие заслуги!» Однако против начальства не пошёл, решил присмотреться. А через месяц пошёл к Главному с предложением присвоить мне четвёртый разряд.
Он же посоветовал мне поступить на вечернее отделение Свердловского химико-механического техникума: – «Получишь диплом механика по оборудованию, шестой разряд тебе сразу обеспечен. А без диплома годы уйдут на это».
Я сунулся на приём к директору вечернего отделения, понимая, что запоздал: укомплектованные группы занимались уже два месяца. Потёмкин меня вежливо принял, посочувствовал, что я не успел к первому сентября и пригласил поступать в следующем году.
Уже в конце беседы попросил аттестат зрелости. Узнав, что аттестат затерялся в училище, решил посмотреть диплом. Возможно, просто из любопытства. «Красный» диплом выпускника лётного училища и приложение к нему, в котором в перечне двадцати с лишним дисциплин госэкзаменов не было ни одной оценки ниже пяти, его сразил.
Тут же я был зачислен в группу «технология резинового производства» (неожиданно нашлось место) и на следующий вечер уже сидел на занятиях. К недоумению многих педагогов: зачислен в конце первого семестра, – не иначе как по блату.
В ОГМ тоже не смотрели на меня как на слесаря, считали в перспективе итэровцем. Ну, не впмсывался я в понятие "работяга"
Через год ушёл в Замы Главного инженера Толя Строев – освободилось место мастера участка вентиляции.
Таких участка было два. Один занимался обслуживанием вентсистем завода, другой изготавливал эти системы в «жестянке» и монтировал в цехах. Вот этот участок и достался мне. Это была первая моя должность ИТР.
Длилась итээровская работа недолго: проштрафился перед Главным, и должность ликвидировали – объединили оба участка в один. Я не огорчился, Попенко снова взял меня слесарем-сборщиком в мехцех. А спустя полгода участки вновь разделили: очень уж разными они были по выполняемым функциям.
В техникуме потребовали искать работу в основных цехах, ближе по будущей специальности: технология резины. Пришлось перейти в цех №9, закрытое производство формовой и неформовой техники, полностью работающий на ракеты и космос. Изготовление деталей для авиации и танков считалось там чуть ли не ширпотребом, продукцией второстепенной. Правда, с той же технологической требовательностью.
Лабунский моему уходу из механиков не противился. Зачем ему было держать у себя в отделе человека, способного восстать против любого факта мздоимства и стяжательства и даже напечатать об этом в газете?
Цогоев, начальник цеха 9, знал меня как спортсмена и принял с удовольствием. Они с Лабунским конкурировали в заводском спорте.
Поставили учеником вальцовщика, но проработал я на вальцах менее двух недель, даже азами этой сложной профессии не овладел. Не нужен был я Павлу Марковичу Ходорову, вальцовщиков у него на участке хватало.
Перевели на участок Константина Григорьевича Устанина, учеником прессовщика. На изготовление мелких манжет – уплотнителей на валики моторчиков, работающих в узлах управления баллистических ракет.
Назначение этих, как и прочих, деталей было ведомо только военпреду, да ориентировочно одному – двум из руководителей цеха. Прочий люд любознательности не проявлял, знал: работаем на космос. С правилами поведения на режимном производстве знакомили в Первом отделе под расписку.
Подошло время защиты дипломного проекта. Преддипломной практикой мне засчитали работу в цехе на прессах. Руководителем практики и дипломной работы назначили Ольгу Григорьевну Леонтьеву, начальника специального конструкторского отдела.
Узнала она об этом только накануне защиты, когда я пришел к ней за подписью. Дипломный отпуск я бездельничал. Побродил по Закарпатью по путёвке, затем месяц рыбачили и охотились с Матушкиным у него на родине под Серовом. Приступил к оформлению проекта за две недели до защиты.
Возмутившись моей «расхлябанностью» О.Г. отказалась от руководства, но обсудив со мною идею проекта всё же согласилась подписать и руководство практикой и руководство дипломным проектом. Дипломная работа к этому времени уже вырисовалась в черновиках и чертежах.
Проект я защитил с блеском и по итогам учёбы получил ещё один «красный диплом», уже гражданского среднего учебного заведения.
После защиты дипломного проекта с прессов меня убрали: Устанин заявил, что не может техника-технолога держать на рабочем месте. Поставили инструктором на участок клейки шлангов герметизации. Назначения этих шлангов ни кто не знал, но считали что они герметизируют люки в переборках подлодок и отсеки в высотных бомбардировщиках. В принцыпе, так оно и было.
Кроме шлангов здесь изготавливали рукава высокого давления и разделительные ёмкости для ракет ПВО. Такой ракетой в недалёком прошлом сбили Пауэрса; несмотря на недостатки, она котировалась и постоянно модернизировалась.
Инструктор, числившийся по рабочей сетке, практически выполнял здесь работу мастера. Мне было безразлично, в какой должности исполнять итээровские обязанности. Главное, что я узнал технологию изготовления сложных РТИ, и даже освоил некоторые операции по изготовлению рукавов навивочной конструкции. Через несколько месяцев снова оказался на участке прессов, назначили мастером.
В это время начался период расширения и модернизации спецпроизводства, смены руководства и рокировок мастеров, начальников участков и цеха. Предстоял переезд на новые производственные площади. За забором внутри завода достраивался громадный корпус, где на базе 9-го цеха создавалось четыре новых.
Вначале ушёл на повышение начальник цеха Цогоев. Вместе с семьёй уехал в Индонезию в торгпредство. Весь натуральный каучук поставлялся тогда из Индонезии. Там президент Сукарно строил, якобы, социалистическую республику. Это усиленно подчёркивалось в нашей прессе, хотя было ясно, что никакого социализма там нет, есть тоталитарное государство националистов.
Чрез несколько лет там сменилась власть, усилилась религиозная и племенная война, дружба с Союзом и экономические связи стали угасать. Торгпредство отозвали, Цогоев оказался в Волжске.
Затем начальником создаваемого цеха №8 был назначен Устанин. Меня назначили начальником формового участка на его место; мастером здесь я пробыл менее полугода. Начальником цеха был уже Ходоров, уделяющий основное внимание своему бывшему участку – вальцовке.
Когда началось перебазирование в новый корпус, освоение нового производства легло на меня. Участок был громадный. По какой-то прихоти проекта он объединял все бывшие самостоятельные участки – заготовку, латунировку с испытательной станцией, комплектовку с термостатной и упаковкой – в один. Не только по площади, но и по численности он превышал весь бывший девятый цех. Было где развернуться.
И я развернулся…. До поры, до времени. Принимал, переделывал и запускал даже первый этаж цеха – будущий участок СКТ и СКФ. Наконец, Паша Ходоров переехал в новый корпус, отпало телефонное согласование. За пусковой период я дважды замещал его на период отпусков. Поварился в шкуре начальника цеха.
С пуском нового подготовительного цеха, Паша перебрался начальником туда. Гордеева, новый директор, на освободившееся место начальника прислала своего выдвиженца – Фомкина. Мы с ним не сошлись, уж очень был он далёк от технологии. Просто управленец. Может и хороший мужик, даже наверняка хороший, но некоторые его методы управления я не принимал. Что-то было в нём от партийного босса и сотрудника КГБ одновременно.
Чтобы меньше вникать в производство, он попросил в замы по технологии Виктора Бесклинского, выпускника Днепропетровского института, бывшего в этот момент мастером, уже не помню какого цеха. Этих днепропетровцев на завод пришло более десятка. Некоторые к этому времени работали уже техноруками цехов, как Толя Судников у нас, сменивший Елену Романовну Сединкину, возглавившую СКО. Но Судников быстро слинял «по семейным обстоятельствам». Вот вместо него и пришёл Бесклинский.
Его появление не облегчило работу начальника т. к. новый зам технологии не знал. Да и институт окончил, двигаясь по партийной линии: вначале комсоргом факультета, затем парторгом.
Вот с ним у меня отношения действительно не сложились. Доходило до прямой ссоры прямо в кабинете начальника. Порой он давал такие несуразные рекомендации и советы, что я не выдерживал и взрывался. Со временем мне это аукнется.
Новый технорук рвался к власти. И когда вместо Фомкина начальником стал Андрей Григорьевич Филимонов, зам посчитал себя обойдённым и как только мог, подсиживал его. Это было просто: Андрей страдал запоями. Возможно, с тех времён, когда был у Цогоева замом по снабжению. Спирт проходил тогда через него.
Филимонова сняли, понизив до начальника участка. Витя Бесклинский стал начальником цеха, пригласив на своё место технорука Риту Логинову из НИИРПа. Новый начальник был типичным хитрожопым хохлом, хорошо владевшим приёмами подковёрной борьбы. Он уже нацелился на должности заводского масштаба.
Чувствовалось: ради карьеры он не пощадит никого. Свалил начальника цеха, подкопается и под кого-нибудь повыше. Не забывал повергнуть и неуживчивых подчинённых, пнуть их побольнее. Многие не видели его мстительности и поплатились за ранее высказанное недовольство его методами работы. Это когда он ещё не был начальником.
А скоро грянул гром и надо мной.
Был выезд итээровцев на уборку моркови в совхозе. Новый технорук заметила меня за обедом рядом с выпивающими мастерами. Я не пил. Но и не препятствовал другим: на уборочной выпивка – обычное дело. В четыре вечера мне предстояло играть в гандбол на первенстве завода.
После обеда я уехал на завод. Встречу выиграли. Но дама донесла, что я не только не прекратил выпивку подчинённых, но сам напился и после обеда исчез.
Утром начальник вызвал меня и предложил идти в отдел кадров. Причём, достал записную книжку и начал читать все мои грехи за последние полтора года. Даже когда он не был начальником – он всё записывал. По датам, по времени. Таких грехов у меня накопилось много. Уезжал с работы на соревнования пожарных команд растянувшиеся до вечера. Опоздал, застряв с Бенейчуком на мотоцикле, возвращаясь с соревнований на Ревуне. Просидел полдня в шурфе под Пильным, свалившись туда ночью. И ещё множество мелких «правонарушений», типа: видели выпивающим в «Мелодии» после работы. Ни разу, зная, что я опоздал на работу или ушёл раньше, он меня не спрашивал, почему и зачем? Просто помечал в книжечке, копил компромат. А тут выложил всё. Накопилось достаточно. Столько, чтобы звонить в кадры: такой ему в цехе не нужен.
Слух о моём снятии разнёсся по заводу. Всполошились все. Понимали, что место имеют личные счёты.
Начальник кадров, Шаламов предложил мне место технолога в СКТБ. Была вакансия. Тут же созвонились с начальником этого недавно созданного бюро. Начальник сказала: – «Возьму с удовольствием, мне технологи с таким опытом нужны!» Назначила встречу через два часа. А при встрече начала мямлить: – «Вакансия уже занята, зам пригласила свою подругу.… Отказать неудобно….»
Я не расстроился. Я знал, что за шарашка это специальное бюро транспортёрных лент. Там работал мой приятель Володя Трофименко. На вопрос, чем же они занимаются, только отмахнулся: – «Чего пристал? Ну, ездим иногда в командировки, проверяем ходимость лент,… наблюдаем соблюдение технологии в цехе,… читаем техническую литературу….» Обрисовать круг своих обязанностей так и не смог. Бюро бездельников, созданное как буфер для отписок по рекламациям. А как же без большого штата?
Возвращаюсь в отдел кадров. Рассказываю об этой непонятной перемене ситуации. Шаламов по секрету сообщает, что В.М. звонил в СКТБ, узнав о моём направлении туда. Всё становится ясно: шеф не только хотел от меня избавиться, но и решил сделать невозможным трудоустройство на заводе. Постарался меня охарактеризовать. Чтоб не заблуждались, кого принимают.
Всё решилось вопреки воли шефа. Начальник 8-го, Валя Туришина, и ещё пара начальников цехов, поехала в Шабры, где в это время лежал в больнице Зверев. Поехали навестить директора, а заодно и рассказали о моём конфликте с начальником и его поспешных действиях. Оттуда последовал звонок: – «До моей выписки Емельяшина не трогать!» Мне об этом Бесклинский сам и сообщил. Что ж, подождём директора.
Однако карусель закрутилась: срочно собрали партсобрание, влепили строгач с занесением в учётную карточку, утвердили его на парткоме. Всё до приезда директора. С его появлением смута закончилась, всё заглохло. Но я знал, что постоянно нахожусь под прицелом, случись оступиться – грянет выстрел. Витя даже подсадил в мой кабинет технорука. Наверное, для постоянного надзора – до этого технорук находился вместе с технологами.
Через год проходила партконференция. Бесклинский претендовал на должность второго секретаря парткома. Сколачивал группу единомышленников, заручался поддержкой парторгов цехов. Но его прокатили, даже в партком не попал. А на должность секретаря прислали из партийной номенклатуры, Задорожного В.И.
Тут же Витя подал заявление на уход с завода. Представил справки на несовместимость здоровья ребёнка с уральским климатом. Все, в том числе его институтские сокурсники, понимали истинную причину его ухода с завода и открыто это обсуждали.
Меня этот вопрос не интересовал. Но я оказался единственным, кто мог принять у него цех. Зверев не рискнул направить в цех спецтехники кого-то из других заводских цехов, считал, что принять столь сложное производство должен человек, хорошо знающий производственный процесс. Таковым был я.
В приказе по заводу я был назначен «исполняющим обязанности начальника». Я считал свою новую должность временной, не был уверен что справлюсь и на уговоры Зверева принять цех постоянно отвечал отказом. Но искать мне замену директор и не собирался. Приказ он издал без моего согласия.
За неполные десять лет, без института, от ученика слесаря до начальника крупнейшего цеха – это разве не карьера? Вот так, сам того не желая, я стал карьеристом.
Три месяца я сопротивлялся, числился «исполняющим обязанности». А потом Зверев издал приказ и без моего согласия. Утвердить должны были на бюро райкома. И тут обнаружилось, что на мне висит строгач. Пришлось Звереву совместить на одном заседании два вопроса: снятие выговора и утверждение в должности начальника. Получилось как в анекдоте: «орден дать, судимость снять».
Моё назначение большинство ИТР цеха приняли с одобрением, не говоря уж о рабочих. Но Логинова, технорук, подала заявление о переводе. Не захотела со мной работать, подчиняться человеку, за которым ещё недавно следила.
Пришлось искать нового технорука. Не думал, что это хлопотно. Тут же посыпались звонки от жаждущих пристроить своих родственников или знакомых. Я отказывал, мне нужен был работник, грамотный как технолог и, желательно, не очень глупый. А иногда продвигали таких….
Характерный случай с Н.Н.Пилиным, бывшим тогда замом главинжа по спецпроизводству. Он предложил в техноруки жену Бориса Лебедева, его приятеля по преферансу. Я отвёрг кандидатуру т.к.знал эту вечно сонную даму ещё по контактам с НИИРПом. Она там руководила какой-то группой.
Это мне потом аукнется: в компании преферансистов Пилин обижено заявил: – «Я, начальник, и не могу устроить жену приятеля?»
Я был в дальнейшем обречён на придирки и Пилина, ставшего Главным инженером, и Лебедева, назначенного его замом по ТБ. Впрочем, я никогда не осторожничал и не гадал, чем могут обернуться мои поступки в будущем.
Со Зверевым мне работалось легко. Но жизнь крутится. Зверева забрали в Главк. Главинж Попович стал директором, Пилин переместился на его место. Соответственно произошли и другие подвижки.
Я уже немного разбирался в кадровой кухне и не удивлялся когда замечал, что почти все повышения в должностях проводятся по принципу кумовства.
С новым руководством и их выдвиженцами контактов не получалось. Мы по-разному воспринимали и методы управления и экономические новшества. Они вообще первое время упивались своим новым статусом, пыжились, как говорится.
Это первой заметила Валентина Михайловна Туришина, начальник цеха 8, на первом же совещании: – «Смотри, как они щёчки надувают! Будто министрами стали». Валентина допускала мысль, что министрам положено пыжится. Она так и не сработалась с новым руководством и ушла в «Резинпроект».
А в цехе работалось хорошо. Оказалось, что вопреки моим сомнениям я соответствую должности. И по техническим знаниям, и по умению руководить большой массой людей.
С переходом на новые площади цех вырос вдвое по всем показателям. В цехе к этому времени было уже более пятисот работников, из них – полсотни ИТР. По численности он был самый крупный. По разнообразию и сложности технологических процессов с ним так же не мог сравниться ни один цех.
Оборонка давила, космические программы росли, продукции этого назначения требовалось всё больше и больше.
Я старался вникать во всё: в технологические тонкости процессов, техническое обслуживание оборудования, изучал методики текущего и перспективного планирования, технического нормирования, расчёта мощностей и прочего.
Зачем я это делал? Ведь ни кто из руководителей моего ранга, да и заводского, не утруждают себя этими знаниями. Предпочитают возлагать решение всех тонкостей на руководителей служб.
Для чего мне всё это? Готовился ли я занять более высокую должность? Конечно, нет. Я не видел себя в должности заводского масштаба, как не видел ещё пару лет назад руководителем цеха. Я, видимо, не был предрасположен к карьерному росту.
Я полагал, что мои обязанности не только руководить, т. е. давать указания и спрашивать выполнение их, но и советовать подчинённым как решать возникающие сложности. Подсказывать там, где руководитель мог быть и некомпетентен. В общем, старался стать грамотнее руководителей цеховых служб даже в вопросах их компетенции. Уже позже понял, что «хотел объять необъятное».
За время работы начальником участка и цеха дважды обучался в ИПК (Ярославль и Москва), где нахватался новинок и в технологии резинового производства и в тенденциях общего экономического развития. Понял, почему провалились косыгинские попытки экономических реформ. Много шумели и говорили, а кончилось «пшиком» – не могла экономика противостоять политике.
Осенью 74-го меня сняли с должности. А было так. Я вернулся из очередного водного путешествия. Кроме впечатлений от сплава по горной реке мы привезли много солёного хариуса. Друзья решили отметить удачный поход в «Мелодии». Под закуску из нежной рыбы выпито было сверх нормы. Пьяной толпой переходили дорогу, мешая транспорту.
В это время на «волге» ехал Попович. Как мы помешали проезду директора, стала свидетелем Е.Р.Сединкина. Естественно, возмутилась и созвонилась с Поповичем. Вместе решили примерно меня наказать: как мог начальник цеха в пьяной компании брести по улице?
Через четыре дня отпуск кончился, и я вышел на работу. А по заводу уже шли слухи о моей пьянке. Первой со мной беседовала Е.Р., пожурила, повозмущалась и сказала, что партком и директор решают как меня наказать. Выговор обеспечен.
Неделя заканчивалась, я впрягся в работу и чуть не забыл о происшедшем. Не забыли другие: Валька Смирнов и Гена Николаев, почувствовав, что события развиваются вяло, сговорились их ускорить.
Много лет спустя по пьянке они сваливали друг на друга инициативу доносительства. Так что точно не знаю, кто был инициатором обращения в партком. Но остаётся факт: они боялись, что всё замнётся и исчезнет их единственная возможность продвинуться вверх. В парткоме они заявили: – «Все ИТР цеха возмущены, что начальник-пьяница продолжает руководить цехом».
Позже секретарь парткома Вася Задорожный мне расскажет, как это было. Не будь этих «ходоков», мне бы просто влепили строгача. Так было уже решено.
Пришлось переиграть, раз ИТР цеха просят. Мне сообщили о предстоящем снятии и спросили, кто из цеха может меня заменить. Дефицит был на начальников цехов – честолюбивые днепропетровцы уже ушли на другие заводы с повышением, другие из резерва ОК были пристроены.
Я предложил кандидатуру Смирнова. Я его продвигал вслед за собой: вначале – в мастера, когда он поступил на вечернее отделение СХМТ, став начальником цеха, предложил его в начальники участка. Понимал, что участок – это его предел, но почему не помочь, если подвернулось возможность. Знал, что он рвётся в начальники, вернее, продвинуть его выше стремиться его не менее честолюбивая супруга. Много раз предупреждали что она «копает» под меня везде, где только можно.
О его и Геннадии роли в моём снятии я тогда не предполагал, но не думаю, что предложил бы другую кандидатуру, её просто не было.
Для моего торжественного снятия в актовом зале корпуса собрали всех ИТР цеха. Видимо посчитали, что так будет показано согласие с их пожеланиями. А получилось всё как в анекдоте.
Собрались все ИТР, даже из ночной смены и кто-то из отпуска. Оглашать вердикт дирекции и парткома прибыли Н.Н.Пилин и В.И.Задорожный. Зачитали приказ, объявили, что вопрос о моём трудоустройстве решается.
И тут от имени ИТР слово попросил механик цеха Андрей Иванович Щукин. Смысл его речи заключался в том, что весь коллектив сожалеет о расставании, что мы отлично сработались,… и прочее,… в том же духе. И в конце вручил мне подарок от ИТР цеха – дорогой по тем временам транзистор с именной гравировкой.
Я был тронут. Это было почти неповиновение заводской администрации и парткому. Открытое непринятие их решения.
– «Что вы, братцы, – только и сумел вымолвить я, – не на повышение меня провожаете, и не на пенсию. Меня же снимают. Какие подарки?» Но зал загудел, выражая поддержку словам механика.
Секретарь парткома сидел, закрыв лоб рукой, уткнувшись в бумаги. Пилин, ничего не понимая, крутил по сторонам головой и надувал щёки. Не такой реакции они ожидали. Шли ведь выполнять волю ИТР! А ИТР были готовы встать горой за опального начальника!
И в это время сорвалась задвижка запёртой двери, и вошло несколько рабочих.
– «Почему рабочих не пригласили на проводы?» – был их первый вопрос. И тут же Фая Булатова, пожилая прессовщица, зачитала «приветственный адрес» от рабочих и вручила памятный подарок – фотоаппарат «Зенит», тоже с гравировкой.
Снятие обернулось торжественными проводами. Я не ожидал такого проявления признательности.
Через несколько лет Задорожный мне расскажет, что сидел как на угольях. Он только здесь понял подоплёку «жалобы ИТР».
– «Знал бы, что у тебя такой авторитет – не допустил бы снятия. Сожалею, что заранее не пришел в цех побеседовать».
Нашли мне работу быстро. Шла очередная подвижка руководства. Начальник цеха №2 М.А.Антонов ушёл на должность зам директора по производству, на его место переставили С.П.Скворцова, просидевшего более года в замах у начальника цеха №8 Жени Новосёлова. Вот на это освободившееся место и назначили меня.
Новосёлов принял моё назначение как какой-то подвох и даже обмолвился в узком кругу:
– «Два медведя в одной берлоге не уживутся». Вероятно опасался, что я буду претендовать на его должность. Подсиживание в цехах (да и выше) было нередко, многие замы «копали» под своих начальников. Его опасения были напрасны: мне чуждо даже понятие о возможности такого передвижения. Да и не прельщала перспектива вновь оказаться в шкуре начальника цеха, хотелось отдохнуть, отсидеться в некотором отдалении от заводского начальства.
Моего опыта и знаний вполне хватало, чтобы взять на себя многие производственные вопросы. Это в первую очередь спецпроизводство, которое всё в большем объёме передавалось из девятого цеха, взаимодействие с военпредами, помощь механической службе и формовому участку.
Работы хватало, но она не тяготила: не нужно было что-то доказывать вышестоящему начальству, а Женя полностью доверял моему опыту и поддерживал. Естественно, с оглядкой на мою лояльность: а вдруг посягну на его должность? Оттого предпочитал, чтобы на время отпуска замещала его зам по технологии, а не я – зам по производству.
Долго отсиживаться за спиной Новосёлова мне не дали. Снова возник дефицит начальников цехов. Шустрые днепропетровцы разбежались по другим заводам, доморощенных кандидатов на эту должность тоже не осталось: кто понапористей – умчались в Сарань, где цех за цехом вводился в строй новый комбинат РТИ. Надо быть справедливым: уезжали туда не только за большими должностями, многие решали этим жилищную проблему.
Я не чувствовал угрозы до тех пор, пока не ушёл из десятого цеха Петя Дятлов. Заручившись медициной, он сменил место начальника цеха на спокойное кресло начальника Первого отдела. Многие годы главным заводским «особистом» был Вертягин – «СМЕРШовец» времён войны.
Вот и вспомнили, что болтается без дела опальный бывший начальник цеха девять. Вызвали в партком на беседу. Я категорически отказывался, ссылался на незнание этого производства, другие несущественные обстоятельства. Дали срок подумать, но в это время принять цех согласился Селиванов, бывший зам Дятлова, а сейчас и.о.
Моё упорство не обошлось без последствий: должность зама в цехе 8 сократили и ввели для меня должность старшего инженера-технолога. Временную.
Я понял, что в следующий раз не увильнуть. Я уже засветился: вначале в комиссии по работе второго цеха, потом в комиссии Главка по развёртыванию формового цеха на карагандинском комбинате. Прослыл консультантом высокого масштаба. А тут ещё на защите реферата о планировании заработал аплодисменты полного зала ИТР. (Ввели такую форму экономической учёбы – написание реферата группой ИТР). Реферат я написал в одиночку, чтобы не отрывать людей от работы. Как можно было не использовать такого грамотея на практической работе начальника?
И гром грянул – меня заставили принимать третий цех. Сняли по «несоответствию» Ивана Усова. А я уже был на крючке, куда было деваться?
Я принимал цех, понимая, что долго в этой шкуре не удержусь. Да и не хотел я жить двойной жизнью, не хотел «толкать» то во что уже не верил. Я уже почти прозрел: видел и подковёрную борьбу за власть в верхах и на местах, видел всё нелицеприятное, происходящее в управленческих структурах завода. И всё больше задумывался о странностях экономического развития страны. Шестидесятнические иллюзии испарялись. Мне уже не хотелось участвовать в общенародном балагане. Но и протестовать я не мог и даже не предполагал, что это возможно.
Отказаться принять цех было невозможно. Ещё бы! Для этого надо было выложить свои взгляды, своё понимание экономики и политики государства. После этого могло последовать исключение из партии с клеймлением на всех уровнях. Исключение по моральным и бытовым статьям – это одно, по политическим – другое. Здесь всего можно было ожидать. Вплоть до вмешательства КГБ. Выставили бы меня как пособника антисоветских идеологов, а то и наймита чужих разведок. И народ бы скушал эту клюкву. Быть опозоренным я не хотел. Всё это было бы ужасно.
Кто знал, что ожидает нас впереди. Кто мог предвидеть, что через десять лет начнётся разгром советской идеологии, ломка всех старых представлений и убеждений? Что бросаться партбилетами начнут люди из партийной обоймы? Этого не могло даже присниться.
А если бы подсмотрел в щелочку историю вперёд на пару десятков лет? А ничего: эти годы надо было бы ещё выжить, не исчезнуть в неизвестности. Этого удалось избежать немногим диссидентам и то лишь засветившимся на Западе. А я был мелкая сошка, ни какой не диссидент моё исчезновение ни кто бы и не заметил. Это задним числом, в 90-х многие себя объявили диссидентами. В первую очередь те, кто в печати превозносил торжество социализма.
Пришлось согласиться: надо же где-то работать? Временную мою должность старшего технолога сократили, я оказался «за штатами». Дальнейшее упорство привело бы только за проходную.
Стал я снова «начальником» в неудачное время: партия бросила новый лозунг – «реконструкция предприятий силами самих предприятий!» Как бы без дополнительных капитальных вложений. За счёт снижения себестоимости продукции. Мыслящие экономисты понимали, что это очередная «липа». Перекладывание из одного кармана в другой. Будто карман – не общий!
Пришлось и на этой стезе потрудиться: ещё до меня была разработана обширная программа «реконструкции» цеха. Безграмотная и бессмысленная. Любая попытка изменить что-то в этой программе, была невозможна. Как же, её разработали лучшие умы завода и цеха! И утвердил Главный инженер!
Противно было заниматься внедрением «новшеств», зная, что они в производстве не пойдут. Было несколько стычек с разработчиками преобразований, с Пилиным и Поповичем. Под меня, не скрывая, «копала» мой зам по технологии, безграмотный парторг разъясняла политику партии.
В личной жизни тоже надо было принимать решения. И посложней производственных.
Сняли меня осенью 1978 года. На этот раз пробыл в начальниках полтора года, но намучился как за десятилетие. Как это произошло я написал отдельно. Сняли с переводом на рабочую сетку.
Работал я оператором на «Сольвеере» почти два года. Конечно же ни о какой карьере не помышлял, тем более об итеэровской. Зарплата не устраивала, подрабатывал, где только мог.
Самым удачным был год, когда я тренировал женскую команду «Резинпроекта». Спасибо Туришиной, это она уговорила руководство принять на работу платного тренера. Должность такую, конечно, ввести в штаты института не могли, поэтому приняли в должность МНС по-совместительству. Причём, та же Туришина сделала так, что устроила на эту должность Людмилу. Понимала, что если устроюсь я, то даже этих денег полностью получать не смогу, – алименты.
Тренировались в спортзале школы № 87, два раза в неделю по вечерам. Когда я работал во вторую смену, договаривался с мастером и выходил на работу часов в семь, после спортзала.
Как только Туришина ушла из «Резинопроекта», должность тут же сократили. Кому нужен был тренер кроме энтузиастов этой игры?
В это время меня уже приняли по совместительству в районный Дом пионеров руководителем туристского кружка, а через некоторое время туда переманили и Людмилу, методистом по туризму и краеведению. Всё это я уже описал в разных местах, повторяться не буду.
Из второго цеха меня вытянул Юрий Александрович Грицай, сменивший стезю механика на начальника цеха 7. Срочно понадобился начальник участка, а мастера идти на повышение отказывались. Я отбивался, но Юра вцепился и победил. Сломило его обещание выхлопотать через год мне комнату.
Почему мастера участка не претендовали на повышение, я понял, приняв дела от уходящей на пенсию начальницы. Практически всем планированием работы занимался начальник участка, так уж сложилось за многие годы её работы. Был и плановик, преисполненный собственной значимостью, писал какие-то наряды. Следил он впрочем, только за наличием необходимых резиновых камер и одёвкой их на дорны. Всё остальное лежало на начальнике участка. Это остальное и составляло суть планирования. Чтобы его обеспечить, приходилось ежедневно в конце первой смены снимать остатки по всем переделам: по одёвке, по оплётке, по вторичному обрезиниванию, верхней оплётке, защитной резине, навивке спирали, съёмке и высвобождению дорнов. И только на основании этой инвентаризации можно было планировать и организовывать работу второй и следующей (первой) смены.
Я поначалу зашился. Хорошо, помогали мастера – Ира Миклина и Витя Адамский. Кстати, работу передела по подготовке пряжи (трощение) планировал мастер второй смены. Это облегчало.
Главным плановым документом был журнал передачи смен, по сути, плановое задание работы двух очередных смен.
Я знаю работу многих производств завода, поэтому не голословно утверждаю, что самым сложным по организации работы является участок нитяной оплётки цеха семь. На полгода я забыл обо всём, вникая в его работу. А освоившись, стал вводить и свои новшества и задумки. И снял главную боль начальника – выполнение графиков производственного отдела.
Я ввёл свой метод оборота дефицитных дорнов, и пожары по графикам погасли. Виктор Михайлович Антонов, начальник производственного отдела стал проверять графики два раза в месяц и то только когда шумели заказчики. Меня он заметил ещё в комиссии по работе второго цеха, понял тогда, что я лезу в суть и вскрываю главные причины. Недаром он поддержал мою кандидатуру по поездке на Карагандинский завод. Я направлен был в качестве советника по планированию формового производства в комиссии Главка. Но это было еще во времена, когда я безмятежно кантовался замом в 8-м цехе. Эту поездку надо будет осветить отдельно. Продолжу про карьеру.
Грицай ушёл с повышением замом директора по общим вопросам. Бывший там после Пальмова Борташевич Иван Болиславович просто не тянул, его сняли и назначили Грицая. Начальником цеха стал рвущийся в верха плановик цеха 10 Ломакин. Вот этот был типичным карьеристом.
Истекал год моей работы. Я пришёл к новому начальнику напомнить, что пора получать комнату. Он отказался что-то предпринимать, причём в такой оскорбительной форме, что я подал заявление на перевод в другой цех. Рухнула надежда уехать из общаги.
Грицаю в новой должности было не до меня, у него своих подчинённых, нуждавшихся в помощи, в том числе в жилье, было ох как много, я это понимал.
Так я оказался в цехе 10 прессовщиком. Вот это карьерное место было самым удачным. Стажировку проходил у Кагазежева, дагестанца по происхождению, сбежавшего на Урал от призыва в Армию. Так утверждали злые языки. Через месяц уже работал самостоятельно. Вулканизовал ленты на экспорт, в большинстве в Монголию. Юра Мышкин, начальник цеха, знал мою заводскую биографию и относился снисходительно, даже по дружески. Иногда вместе и пировали в гаражах.
Наступила «перестройка» – новые веяния, новые загибы. Очередной загиб – бригадные формы труда. Прессовщики стали бригадой с оплатой по КТУ. Бригадиром назначили Володю Сосновского, крутящегося всегда возле начальства. В сменах выбрали звеньевых, в моей смене – меня. Затем новая задача – создать сквозную комплексную бригаду – объединить вальцовку и прессовщиков. А это уже почти весь цех.
И новое поветрие – выборы бригадира, а не назначение. Вальцовка выдвинула мою кандидатуру, первая проголосовала за меня, её поддержали две смены прессов. Так я стал бригадиром. Бригада – это весь цех. Занесло в начальники! Причём, продолжал работать на прессе.
Много или мало я сделал на этом месте – не мне судить. Бригада награждалась знаменем, считалась лучшей в резиновой промышленности, Главк Миннефтехимпрома присвоил мне звание какого-то Почётного.
Перестройка двигалась, стал вопрос о приватизации завода. Создана комиссия, в которую попал и я. Работал по ночам (или по дням – в трёхсменной работе это разве разберёшь?) свои «опусы» приносил на согласования Галине Чупиной, спорили, соглашались и вырабатывали инструкции по приватизации.
Приватизация предусматривала перевод завода в акционерное общество с государственным контрольным пакетом. Всё это предусматривалось законом РФ от 3/7 1991года «О приватизации….»
Документы мы подготовили. По положению об открытых акционерных обществах требовалось создать рабочие органы – Правление и Совет Директоров.
С Правлением было просто – в него включили всех руководителей верхнего звена завода – им решать все текущие производственные и финансовые дела.
Совет Директоров, как высший орган управления решающий перспективные вопросы, создавался иначе. В принципе Совет – это Наблюдательная комиссия с полномочиями утверждёнными Общим собранием акционеров. Но это никогда не подчёркивалось и считалось, что Совет – нечто вроде коллективного директора. Путаницы и разночтений хватало.
Фактически вся власть так и осталась в руках Генерального директора, назначенного Министерством и утверждённого Общим собранием. Голосовали пакетами акций, а контрольный пакет принадлежал государству.
По первоначальному положению один из директоров должен был избираться от трудового коллектива и не занимать в АО какой-либо начальственной должности. На это место выдвинули меня. На собраниях цехов рассматривались разные кандидатуры из Совета трудового коллектива, созданного уже пару лет назад и, на мой взгляд, ничего не решающего в жизни завода. Пришло указание – создали, – как это делается «для галочки», орган без прав и обязанностей.
Я в «Совет» не входил. Несмотря на это моя кандидатура обсуждалась на цеховых собраниях. Выдвинули меня не в нашем цехе, как это следовало бы ожидать, а в цехе КИПиА. Поддержали в других цехах. И только тогда хватились в родном цехе. Как же, их бригадира, лучшей и самой крупной в Главке комплексной бригады, выдвинули другие подразделения!
Не знаю, почему я получил такую поддержку в рабочих коллективах. Может, сыграла роль и моя скандальная карьерная биография с назначениями на должности и снятием с них. На заводе, конечно же, я был приметен, и этой биографией, и активностью в спорте и публикациями туристских очерков в «Резинщике».
Так я попал в список кандидатов для голосования на общем собрании акционеров. А акционерами стали все работники, получившие привилегированные акции в количествах от стажа работы. Естественно, на собрании были делегаты цехов, собирать более семи тысяч работников было негде, да и незачем.
От завода в совет вошли: председатель – Старушенкова Юлия Николаевна – главный экономист АООТ, Матушкин Владимир Георгиевич – Генеральный директор АООТ, Ю.А.Колесников (ИО выпало из памяти, кажется, Юрий Алексеевич) – заместитель директора по производству и сбыту, Шеломенцев Вячеслав Александрович – главный инженер, Самолдин Александр Иванович – начальник парокотельного цеха и я – бригадир комплексной бригады, председатель Совета трудового коллектива цеха, как представитель заводских трудящихся.
Остальных директоров выдвигали государственные структуры. От Москвы – Лапшина Елизавета Ивановна, заместитель отдела Управления кадровой политики Комитета РФ по химнефтехимпрому. От Управления имуществом по Свердловской области – Задорожный Василий Иосифович, назначенный позже начальником управления Федерального Казначейства по Свердловской области. От правительства области – Данилов Николай Игоревич, заместитель председателя правительства, как и Задорожный.
Кроме этого в Совет был избран Чевтаев Игорь Анатольевич, президент "Уральского банка реконструкции и развития". Как инвестор, успевший скупить приличный пакет акций.
Вскоре Колесникова застрелили из обреза ружья в гараже возле заводоуправления. Убийц не нашли. Считается, что это дело рук коммерческой организации пытавшейся получить монопольные права на перепродажу заводской продукции. Во всяком случае, вскоре там тоже произошли заказные убийства. Пополз слух, что сын Колясникова рассчитывается за гибель отца.
Все почувствовали, что в экономической жизни страны торжествует беспредел. За возможность заработать на посредничестве бьются насмерть. Что беспредел охватил уже всю страну мы понимали, но что он коснётся и нашего мирно спящего предприятия мы поняли только после этого убийства. Хотя в Свердловске уже были распределены сферы между преступными группировками.
Почему я так подробно описываю период акционирования и даже перечисляю всех причастных по ФИО? Я понял, что только так я могу побороть предательскую память. И жалею, что раньше ограничивался только фамилиями людей, с которыми сталкивался. И события описывал так, будто всё понятно без объяснений. А ведь время уходит, многое сейчас непонятно даже моим детям. И те зарисовки, что ещё недавно можно было отдавать в печать, по истечению времени становятся непонятными. А ведь я пишу не для себя сегодняшнего а, возможно, для своих внуков и правнуков. Как они разберутся в реалиях конца 20-го века?
Поэтому постараюсь в дальнейшем излагать всё подробности, даже если это будет нудно.
Вернусь к карьере. Заводской юрист уверял, что для выборов мне нужно уволиться с завода. В каком документе он выкопал эту ахинею, я не знаю. Но напирал так настойчиво, что я подал заявление и накануне собрания рассчитался с цехом и заводом. И только после этого узнал, что это была абсурдная идея. Так я и баллотировался со статусом безработного.
Уже на организационном сборе после выборов я услыхал от Генерального, что увольняться было не обязательно. Но ничего не поделаешь, месяц я проходил в безработных. А потом очухался: а жить-то на какие шиши? Стал искать работу. Назад меня в прессовщики Супрун, новый начальник цеха 10, почему-то взять не захотел. Коля Мамонтов предложил идти к нему в цех ШТЛ внутрицеховым транспортником. Брать первого встречного, не знающего производственного процесса, на это место было нельзя. Нужен был знаток и технологии и оформления сопроводительной документации.
Пока оформлялся в ОК, зашёл по какому-то вопросу к Генеральному. У него оказался Людмер по таможенным делам – подбирали начальника таможенного склада временного хранения. А тут я нарисовался. Вот Валентин Лазаревич и завопил: – «вот стопроцентный кандидат, сам пришёл!» Директор согласился, – меня премудростям обучать не нужно, сам во всём разберусь. Так я стал заведующим складом, для краткости именуемом на заводе «таможней» И проработал на этой должности почти десять лет. Организационно входил в штаты товарносырьевого цеха, технологически, по сути работы, был связан с отделом внешних связей и городской таможней.
Это была последняя ступень моей заводской «карьеры». Начинал с ученика слесаря, закончил кладовщиком. Дважды был начальником цеха и даже директором (три года в Совете директоров).
Но звание «Заслуженный химик РФ» получил всё-таки на рабочем месте. До орденов и медалей не выслужился. Недосуг было выслуживаться – работал.
