В пять утра, стоя на верхней палубе торпедолова, морепроходец старший лейтенант Барсуков наслаждался утренней тишиной, окутавшей, словно невесомым пледом, горбатые подводные ракетоносцы, мирно привязанные, как в стойлах, к соседним пирсам — не только людям, но и стальным машинам требуется хоть кратковременный, но всё же отдых в изматывающей гонке взаимного сдерживания двух сверхдержав. Его холодные, как море, глаза обозревали зелёные, с многочисленными каменистыми проплешинами сопки. Бесплодный, голый, пустынный край. Мёртвое море в мёртвой, седой, древней стране, некогда кормившей изначальное племя гиперборейцев.
Лучи солнца, висящего низко над горизонтом, освещали округу, но не грели. Прохладный утренний воздух приветливо стоял по стойке смирно; тёмная, мутная дивная гладь бухты Ягельной превратилась в зеркало, в котором ничто не отражалось, на небе ни облачка, полное спокойствие и безмятежность. Благоухание свежести моря перемешивалось со специфическими ядовитыми испарениями, исходящими от механизмов, напичканных до отказа в подводные ладьи, создавая неповторимый дух военно-морской базы. Огромная стая чаек, пренебрежительно называемых обитателями базы бакланами, не находя пищи в море, шумно пировала на близлежащей помойке. Суровая лаконичность унылой северной природы вызывала восторг. Вглядываясь в морскую гладь, Бася думал, насколько этой воде безразлична суета, устроенная за тысячи лет на её поверхности и в толще человеком, насколько она велика и могуча и попросту существует сама в себе; как она жестоко и бескомпромиссно поглощает всех, кто осмеливается вторгаться в её пределы, бороздя просторы морей в лодчонках, нарочно для этого построенных, как за пару месяцев до того часа она приняла к себе сорок двух его братьев с «К-278», примкнувших к тысячам тысяч уже забранных ею.
В те дни все подводники переживали за погибших парней, многих зная поимённо, и воспринимали их уход как личную утрату. Случившееся с «Комсомольцем» заставляло задумываться о смысле жизни и избранного пути — любой мог оказаться на их месте. Имея дело с морем, никогда не знаешь, чем всё обернётся. Считается, утонуть легче всего — в одной вспышке видишь всю прожитую жизнь. Прах еси и в прах возвратишься. Судьба морехода — быть похороненным в море, приобретя вечный статус «взят морем». Кем-то установлено — всё живое на суше вышло из воды, тогда всё логично — подводники из моря вышли, туда и должны вернуться. В таком случае разве можно любить его — место последнего причала? А подводники любят. Но не смерть. Нет, морской народ любит жизнь — припрячут иконку с ликом Николая на удачу и в поход — говорят, святой образок помогает, надо обязательно обзавестись. Что-то есть во всех этих суевериях, уходя, ведь не знаешь, что тебе там грозит — может, и тебе в этот раз придётся хвататься за плот в ледяной воде или барахтаться в надувном жилетике, цепляясь за свою горемычную жизнь, глотать морскую воду — и такова будет твоя, необузданного нечестивца, последняя выпивка, перед тем как пойти на корм рыбам, — вот и приходится уповать на единственно известного святого угодника. Впрочем, лично Бася был не из верующих. А взять, кто женаты, не бывают дома месяцами — жуть. Нет, у моряков, как ни крути, ужасная жизнь.
То был тот редкий случай, когда Бася выходил в море случайным и бесполезным пассажиром. Накануне вечером его буквально отловил флагманский штурман и определил в сборную команду-солянку на торпедолов, обеспечивающий стрельбы соседнего дружественного экипажа. Поскольку команда судёнышка состояла из мичмана-командира без специального судоводительского образования и десяти матросов, на каждый такой выход дополнительно прикомандировывалась группа обеспечения во главе с каким-нибудь старпомом.
Служа в 31-й ядерной дивизии, Бася мало обращал внимания на одиноко стоящий в отдалении у технического пирса маленький кораблик длиной метров в двадцать, который казался бесполезной и абсолютно никому не нужной тарой. «Посудина» — так ещё он звался в подводницком народе за свойство безжалостно болтаться на поверхности по воле волн, благодаря малой осадке. Вид у этого трудяжки морей был самый что ни на есть непрезентабельный — весь в ржавчине, потёртостях, вмятинах, сильно потрёпанный суровым Баренцевым морем и всевозможными, многочисленными невзгодами военно-морской службы — в нём вряд ли угадывалось судно, без которого не могло обойтись ни одно столь значимое для подводников мероприятие, как практическая стрельба, так как задача стояла не только выстрелить, но, главное, затем найти торпеду, стоившую миллионы советских рубликов и имевшую секретную начинку, и доставить на торпедо-техническую базу, где минёры по распечатке хода составят торпедный отчёт, на основе которого выставляется оценка за стрельбу экипажу — только тогда задача считалась выполненной. Потеря торпеды расценивалась как ЧП масштаба Северного флота.
Обременённому ворохом собственных проблем в ходе подготовки штурманской боевой части к выходу в море, из-за хронического дефицита времени Басе вовсе не улыбался бесполезный выход в море на «консервной банке»: «С какой щеколды́ я должен гоняться за торпедами, когда на носу проверка штабом 3-й флотилии?» Однако флагманский штурман клятвенно пообещал, что этим же вечером он вернётся и успеет у себя на лодке закончить регламент навигационного комплекса, — и Бася уступил. Был и положительный момент — для подводника, проводящего бо́льшую часть времени внутри прочного корпуса, каждая возможность выбраться наверх сама по себе представлялась удачей. До трёх часов ночи он провозился с астронавигационной системой «Волна», после чего сменил тапочки на ботинки, надел боевую советскую зэковскую телогрейку, на груди которой трафаретом было отпечатано «КЭНГ», а сзади на плечах «в/ч 70063», на всякий случай сунул в карман зубную щётку и отправился на технический пирс.
Теперь, стоя на носу, он наблюдал за выверенными и безмолвными приготовлениями экипажа к выходу в море — каждый матрос чётко знал, что делать. Ничто не предвещало беды. Внутри Баси всегда жил прекрасный мечтатель, не приспособленный к болезненному столкновению с жестокой реальностью. Благодаря зримой обстановке и предстоящей резкой перемене размеренного хода жизни, из глубины сознания всплыли воспоминания дальнего перехода из Ленинграда в Севастополь на пятом курсе училища, а воображение дорисовывало фантастическую картину предстоящего морского вояжа: лучи солнца, веселясь над морем, наполняют ярким светом окружающее пространство, лазурные тёплые воды Средиземки по кругу на горизонте переходят в голубое небо, по левому борту, стараясь обогнать и играя, периодически выныривает пара дружелюбных дельфинов, благородная ладья стремительно летит на всех парусах, уставив стаксель по бакборту, а кормчий Бася, разметав по ветру длинные светлые локоны, встав на золочёной корме, могучей левой рукой сжимает румпель, а правой, ухватив за шкот, направляет вздувающийся парус по ветру, управляя шлюпом, как колесницей; прекрасные человекоубийцы-сирены всплывают во множестве по бакборту и по штирборту, приближаясь и маня, предлагая на погибель отведать наслажденья…
Дизель затарахтел сразу, как только на пирсе появились фигуры старпома и доктора. Вообще-то, группа обеспечения должна являться за шесть часов до отхода, но это правило зачастую нарушалось. Опытные мореманы по приходе прямёхонько нырнули вниз, заранее заняв горизонтальное положение в каюте на весь выход, Басе же предстояло простоять в надстройке возле карты, обеспечивая навигационную безопасность плавания.
На плавказарме пробили четыре склянки, обозначив шесть утра, когда дежурный матрос с пирса закинул швартовы на лоханку, и торпедолов бодро направился в район стрельбы, следуя скоростью 15—20 узлов. Маленькое судёнышко споро прошло мимо острова Ягельного в Сайда-Губу, над кильватерной струёй из-под винтов то и дело выскакивала радуга, раскрашивая всем спектром стальные воды Баренцухи. Реальность в очередной раз наложила на Басино воображение отпечаток — теперь происходящее ему рисовалось в другом свете: разношёрстная команда морских разбойников захватила очередное судно, загрузилась со всеми узлами и потрохами, первым делом залили горючее за воротничок, затем запустили пыхтелку, отпихнули тузик, уставив нос ниже ватерлинии, положили руль право по борту, подняли пиратский флаг, рявкнули тройное «йо-хо-хо» и почапали за стальным уловом, положившись на удачу и личную доблесть.
Продолжение следует...