Нестандартный пилотаж
Пересели на «миги». Вначале осваиваем взлёт и посадку на «спарке», затем закрепляем на боевом МиГ-15 бис. Впрочем, кто-то осваивает, а кто-то просто восстанавливает старые навыки. Мы, молодняк, выпускались из училища на «мигах» ровно год назад, навыков ещё не растеряли.
После десяти кругов на «бисе» с восстановлением навыков взлёта, расчёта и посадки закончено. Далее следует вывозной в зону уже на пилотаж. Вывозных полётов на УТИ может быть от одного до трёх. Посчитает вывозящий, что ты восстановил навыки сложного пилотажа – выпустят после первого вывозного, засомневается – провезут ещё.
Вывозящим мне назначен капитан Кондрашов, командир звена. Я с ним не знаком – летали хоть и в этом полку, но в разных эскадрильях. На ПП разговорились. Оказывается, он заканчивал это же училище, но ещё на ЯК-7, а переучился на «миги» лишь этой осенью. Налетал около 20 часов. Так что сам ещё слабак и полностью доверяет опыту молодняка – у нас курсантский налёт на «мигах» по сорок с лишним часов.
У него очень интересная биография. Попал в училище во время войны механиком Як-1. Это когда училище перебазировалось из Сталинграда в Кустанай. Служил в Затоболовке и на аэродроме посёлка Озёрный. После войны сумел стать курсантом. Окончил училище уже в Новосибирске, и был оставлен инструктором на Як-11. Дорос до КЗ и ждёт назначение на должность заместителя комэски. А светит ли, без академии? Вот то-то и оно что не светит, надо поступать хотя бы на заочное отделение.
Взлетаю, набираю высоту. Пилотажная зона над деревней Сосновка, приютившейся на берегу Обского моря. Водохранилище покрыто льдом и снегом, берега различимы только по тёмному прибрежному лесу. Заснеженные поля, примыкающие к берегу смотрятся как единое целое с замерзшим морем.
Выполняю несколько глубоких восьмёрок затем вертикальный пилотаж: перевороты, петли, полупетли и прочие штатные фигуры. Последовательность отработана на земле, поэтому всё задание выполняю слитно, фигура за фигурой. Не забылись навыки двухлетней давности. Да и за инструкторский год я налетал с курсантами более двухсот часов. Обучая их и сам тренировался.
Кондрашов хрипит по СПУ: «А ещё что ты умеешь?» – он видит что время, отведённое на пилотаж, ещё не закончилось.
И я начинаю крутить фигуры, не предусмотренные заданием. Бочки на пикировании и кабрировании, косую петлю, переворот с выводом по спирали, ещё кое-что. Всё это напоминает обычные фигуры сложного и высшего пилотажа, но с некоторыми изменениями по сложности и большими перегрузками.
Кондрашов периодически давит кнопку СПУ, покряхтывает. Видать его достали увеличившиеся перегрузки. Оно и понятно: пилотирующий меньше их замечает, чем пассажир.
Время вышло, разворачиваюсь на аэродром и на снижении начинаю крутить управляемую бочку. Эта фигура отличается от обычной «штопорной» бочки более медленным вращением вокруг продольной оси. В процессе выполнения меняются функции рулей, перегрузки действуют во всех направлениях. Главное – на вращении сохранить прямолинейность полёта.
Во второй половине вращения, когда повиснув на ремнях, я продолжаю докручивать в перевёрнутом положении, Кондрашов резко дёрнул ручку по вращению, ускорив выход в горизонт. По СПУ хрипит: «Ты так мне шею сломаешь! Это что ещё за фортель? Зачем подвесил?»
Объясняю, что выполнял управляемую бочку, где отрицательной перегрузки не избежать.
На земле разобрались. Оказывается, капитан ещё не привык к креслу, привязные ремни которого по желанию стопорятся или расслабляются. Вот и в этот раз не застопорил ремни. А когда я подвесил машину в перевёрнутом состоянии, затылок капитана упёрся в фонарь и отрицательную перегрузку он испытал собственной шеей. С подогнутой к груди головой потерял и пространственную ориентировку. Вот и вмешался, – вывернул машину из непонятного ему положения.
Договорились: при освоении инструкторской кабины он снова будет «вывозящим», тогда и доделаем незаконченную фигуру и повторим прочий «нестандартный пилотаж». Понравилось!
На другой день я ушёл в зону на боевом «миге».
-------------
О работе инструктора
Первая послужная запись в моей офицерской книжке гласила: лётчик – инструктор. Меня оставили в училище обучать новых лётчиков. Наряду с другими выпускниками, получившими такой же «Красный диплом».
Я не понимал, что уже сам факт отбора из сотни выпускников небольшой группы говорит о том, что нас выделили не только как перспективных лётчиков, но и людей, способных передавать своё умение другим. Командование отобрало не просто лучших, оно отобрало «пилотяг» способных обучать.
За курсантские годы у меня уже сложилось нелестное мнение об этой работе. Я не хотел обучать, я считал, что сам должен совершенствоваться как лётчик-истребитель.
Обидно, что объяснить всю важность и преимущества инструкторской работы ни кто и не пытался, ни при переучивании на инструкторскую кабину, ни позже, когда я уже работал с курсантами. Командиры считали, что мы сами всё понимаем. А мы не понимали и не стремились понять.
Вот тут и должен был появиться опытный наставник, ведь я вращался не только в кругу молодых инструкторов, среди окружения были и люди, осознано посвятившие себя обучению курсантов, были и асы, дравшиеся в Корее. Там боевую стажировку прошли многие инструктора, и вернулись в училища передавать боевые навыки молодым лётчикам.
Они в 57-м были уже в начальствующем составе, переучивали нас, делились опытом. Но внушить молодым важность и первостепенность этой работы не смогли – мы их с удовольствием слушали, но правильных выводов не делали. Слушать слушали, но слышали не всё или не так. Боевой опыт перенимали, жизненный – нет.
Стремление любым способом бежать из инструкторов было главной ошибкой. Я это сделал осознанно. Сомнения в правильности сделанного стали появляться уже после первого знакомства с ВТАП куда меня занесло, а усилились после встречи с однокурсниками по выпуску. Их дивизия ПВО была передислоцирована из Закавказья на юг Сибири, один полк базировался на нашем аэродроме в Канске.
Выяснилось: и налёт у них после училища мизерный – по 20 – 30 часов в год, и надежды на классность почти никакой – в сложных условиях летают только старшие: комэска, его замы и выше. Молодых зажимают, получить классность невозможно.
А у меня только за первый год налёт с курсантами двух выпущенных групп составил почти 220 часов. Полёты пять дней в неделю, от одного до четырёх часов в воздухе ежедневно! Причём, какие полёты! Сколько сложных ситуаций, которые только и оттачивают лётное мастерство! В полёте с курсантом всегда напряжен, всегда начеку, всегда в ежесекундной готовности исправить его ошибку, выходящую за предел безопасности.
Обучая любым, даже простейшим элементам пилотирования, сам шлифуешь свои навыки. Оттачиваешь приёмы управления и владения машиной в такой степени, что самые сложные элементы становятся обыденными. Попадание в собственную струю (струйный или спутный след) на крутых виражах уже не случайность, а правило; притереть машину на посадке метр в метр против посадочного знака – закономерность.
А полёты строем? Их мы выполняем на уровне парадных асов, хоть в метре, хоть в пятнадцати крыло от крыла. И это не на МиГе, а на моторном Яке, не имеющем воздушных тормозов.
Год инструкторской работы дал мне больше, чем три – четыре года моим сверстникам в строевой части. Они по существу всё ещё оставались выпускниками училищ, кое-как поддерживающими лётные навыки. Преимущества инструкторской работы я слишком поздно понял.
Рапорт об уходе из училища мы с Вовкой Махалиным подали зимой 58-го. Шло небольшое сокращение училища: упразднили полк переходных истребителей. Начальство мучительно подбирало кандидатов на сокращение. В первую очередь подпадали те, кто по выслуге лет мог рассчитывать на пенсию. Или те, кто заработал уже какие-то огрехи по медицине, не проходил под требования к лётчикам реактивных истребителей.
Все упирались: было неясно, направят ли в другую часть, или в гражданку. А тут вылезли мы, добровольцы, так сказать!
Ни по каким канонам под сокращение мы не попадали, сами выперли. Мы считали, что попадём в ПВО, на МиГ-17пф или МиГ-19. Пробудилась давняя мечта – осваивать новую технику.
Мы только что пересели на МиГи, восстановили утраченные навыки, параллельно осваивали инструкторскую кабину УТИ и с весны должны были обучать курсантов, уже заполнивших казармы Бердска. Они окончили авиашколы на новых Як-18, имеющих систему шасси как на боевых самолётах – с носовым колесом. Поэтому и упразднялись переходные Яки с хвостовым «дутиком».
Забрать рапорта нас не уговаривали – мы снимали часть головной боли командования. Но, вместо части ПВО, мы оказались в полку транспортной авиации. Вторыми пилотами на Ли-2, причём совмещая ещё и обязанности штурмана. Так и появилась запись в лётной книжке и офицерском удостоверении: лётчик-штурман.
Ещё на аэродроме «Южный», когда я представлял своих курсантов к самостоятельному вылету, командир АЭ в беседе со мной, указывал на кое-какие инструкторские приёмы и намекал на быстрый профессиональный, следовательно, и служебный рост.
Не намекать нужно было, а вдалбливать и убеждать в исключительности инструкторской работы.
Что я летаю и обучаю хорошо я и сам видел – мои курсанты выпускались в самостоятельный полёт дружно, почти одновременно и вывозных имели минимум. Значит, умел и объяснять и показывать в полёте, тонкости управления машиной.
Но не побуждало это умение увлечься работой. Ни меня, ни некоторых моих приятелей. Мы между собой применяли, как нам казалось, нарицательное слово для этой профессии, слово из глубокой древности – «Шкраб». Слово было не совсем уж древним и было сокращением официального в двадцатые годы названия педагога – школьный работник. Мы же чуть ли не позорным считали для себя, будущих асов-истребителей, быть «Шкрабами».
Наши ошибочные представления и были причиной неверных поступков и последующих неудач. Кто мог поколебать наши взгляды? Да ни кто! Анализировали ли мы свои поступки? Конечно, нет! А проще: не было у нас ни ясных взглядов, ни обоснованных убеждений, ни планов на перспективу. Всё это даже не обсуждалось.
Наивные и недальновидные, мы не понимали, что управлять, а тем более, хорошо управлять любым типом самолёта – уже счастье. Даже напросившись на сокращение и попав в полк военно-транспортной авиации считали, что полёты на боевой реактивной технике у нас впереди.
С пренебрежением относились к транспортной авиации, в первую очередь к своей работе лётчика-штурмана и лётчика моторных истребителей, звено которых было придано полку ВТА. А ведь даже в простых полётах шлифовалось главное – лётное мастерство. И накапливался опыт.
Мы сбежали с инструкторской работы за два года до расформирования училища. А могли ещё сделать по два выпуска лётчиков на боевых «мигах», т.е. получили бы ещё навыки и в обучении и в личном мастерстве. И неизвестно, куда бы мы попали при расформировании. Возможно, лучших направили в другие училища или в части ПВО на перехватчики. Да и из Канска можно было вырваться.
С моим другом Вовкой Махалиным это и произошло. Не знаю, через какие перемещения он прошёл, но с образованием нового Барнаульского ВВАУЛ он оказался там инструктором и летал в той же Калманке, где мы стали лётчиками «мигов» и лейтенантами.
В 1979 году от Коли Хохлова, списанного по зрению одновременно со мной, я узнал, что Вовка занимает уже должность зама по боевой подготовке одного из полков. Полковничья должность. Полагаю, что и многие мои соратники по инструкторской работе позже были востребованы. А Вовка Антипов в 1979 году занимал уже генеральскую должность – командовал дивизией.
«Зелёные», мы не задумывались, что в нашей профессии главным является безукоризненное здоровье и его надо беречь. А это значит соблюдать режим, исключать не связанные с профессией большие физические и психологические нагрузки. Нам же представлялось, что отличное здоровье дано нам пожизненно. Поэтому перегружали себя и спортом и хоть и редкими, но безобразными загулами. В групповых попойках мы даже в душе гордились выносливостью: пьём много, а соображаловки не теряем – вот такие мы спиртоустойчивые!
О чрезмерных спортивных нагрузках тоже не задумывались. Однажды мне даже звоночек прозвучал: после двухдневной спартакиады гарнизона на очередной медкомиссии у меня обнаружили увеличение мышцы желудочка сердца. Страшного в этом ничего не было, но врачи указали на большую перетренировку и рекомендовали сократить нагрузки. Пропустил мимо ушей.
Не щадили себя в спорте, недосыпали, выпендривались в офицерских пьянках. Супермены! Семейная жизнь не внесла существенных изменений в образ жизни. До темноты волейбол, на рассвете поездка на аэродром, на сон не более 4–5 часов в сутки. Недосыпание стало хроническим.
Видимо всё это вместе и привело меня к обморочному состоянию в одном из полётов.
Какой организм мог выдержать такое бездумное к себе отношение?
1956 – 1960г.
----------------
Кортик. Этот атрибут парадной формы мне подарил мой инструктор ст. лейтенант Овчинников. Ношение кортика было предусмотрено новой парадной формой офицеров СА.
Новая форма вводилась с 1955 года. Младший офицерский состав получал материал и шил в военторговских ателье, старшие – по спецзаказу в ателье высших разрядов, где шили генералы и маршалы – не знаю. Возможно приглашали портных на дом.
Нашему выпуску форму шили в Барнауле в самом крупном городском ателье.
Внешне форма у младшего и старшего состава была одинакова, но материалы и их качество различны. Правда шустрые штабисты умудрялись обменять свои отрезы на складах ОВС и щеголяли в форме из «генеральского» сукна.
Парадные кителя у всех родов войск были серого цвета, а вот у офицеров ВВС – синего, как и брюки и бриджи. Бриджи и сапоги полагались к «парадной для строя», к «парадно-выходной» – брюки с ботинками.
Шинель парадной формы у всех родов войск была одинакового светло серого «стального» цвета.
Самым ярким атрибутом новой парадной формы был плетёный золотого цвета пояс с ремешками для подвески кортика.
К концу 1956 года весь офицерский корпус СА уже щеголял в новой форме.
А вот с кортиками вышла неувязочка. То ли их не успевали изготовить в достаточном количестве, то ли в генералитете ужаснулись, представив, как тысячи офицеров-юнцов будут постоянно ходить с холодным оружием – причины мне неизвестны, но кортики получили не все. Их выдали только старшим офицерам, до младших они не дошли, тем более до выпускников училищ.
К завершению моей курсантской жизни редкие офицеры имели кортики. Молодые щеголяли с кортиками только на парадах, – выдавали их для торжественного прохождения в парадных «коробочках».
Потом ношение кортиков было отменено, кто получал, сдали на склад. Но у многих кортики были уже личные, изготовленные в мастерских военными «умельцами».
Такой кортик был и у старлея Овчинникова, его он и подарил мне на память как лучшему своему выпускнику.
Мы только что надели офицерскую форму, получали в финчасти подъёмные и проездные документы, готовились разъехаться по военным округам.
Инструктор собрал группу у себя дома в маленькой квартирке щитового домика на прощальную встречу.
Были провозглашены тосты, наставления, обещания держать контакт. К стыду своему я не написал инструктору ни одного письма. Служил в том же училище – была возможность и повстречаться, но… не случилось.
Все ребята получили от инструктора подарки на память. Но это были в основном разные безделушки, привезённые из отпусков на юг, вроде кувшинчика с секретом – напиться из него можно было, только зажав пальцами несколько отверстий, иначе вода лилась на грудь.
Кортик, конечно же, от всего этого отличался. Был он хотя и не фабричный, но изготовленный по образцу настоящего кортика. Разница была только в рукоятке – вместо слоновой кости был использован белый целлулоид. Всё остальное, в том числе и кожаные ножны с защёлкой были неотличимы. Ребятам был повод завидовать.
Зависть проявилась сразу же. Коля Кадыков, бывший командиром нашей учебной группы, с двумя лычками младшего сержанта, полученными в ТБК ВАШПОЛ или ещё раньше, в спецшколе ВВС, сразу заревновал:
– За что такой особый подарок?
– А у кого ещё диплом «с отличием»? У курсантов из моих групп, он – первый с таким дипломом. Да и во всём выпуске этого года всего пятеро полных отличников. А уж благодарности в приказе по округу за сдачу экзаменов в нашем училище ещё ни кто не получал.
– Подумаешь благодарность! Подсунули на проверку московскому начальству – вот и заработал благодарность, – не унимался Николай.
Коля тут был неправ. Инспектору ВВС полковнику Шацкому экзамены по пилотированию сдавало ещё человек 10-15. И не только в нашей АЭ. Однако в приказ по ВВС округа попал только я. И такое действительно было впервые в училище.
Я не гордился своими заслугами. Наоборот, сожалел, так как понял, что они сыграли решающую роль в том, что меня оставили в училище инструктором.
Я не хотел обучать других, я рвался в боевую авиацию. И завидовал ребятам, разъезжающимся по строевым частям в Прибалтику, Закавказье и ГСВГ.
– А почему вас как инструктора ни как не отметили? – вмешался Лёня Сажин – это же ваша заслуга.
Не нужно было ему встревать: Овчинников сразу потемнел лицом.
– Ну, на мне ещё катастрофа Коваля висит… и будет висеть ещё много лет, если не всю жизнь. И хватит об этом. Давайте лучше помянем вашего товарища.
И хотя все мы были изрядно навеселе, воспоминание о недавней гибели однокашника приглушило радость окончания учёбы и обмывания первых наших звёздочек.
Обладателем кортика я был недолго. Прицеплял его к парадному ремню лишь по просьбе друзей, не имевших такой драгоценности. Носить открыто не имел права – он не был записан в моё офицерское удостоверение. Да и не мог быть записан – не имел номера.
По глупости я иногда цеплял кортик, отправляясь с друзьями на танцы в клуб Бердского радиозавода, чтобы «блеснуть» там при полном параде.
Глупость проявилась быстро – потерял ножны. Ослаб фиксатор, и ножны соскользнули с клинка, когда я нёс его за ремнём под шинелью, провожая с танцулек очередную мадам.
Без ножен кортик годился только на то, чтобы валяться в тумбочке.
Сам кортик исчез уже в Канске. Выделенная мне после женитьбы комнатка была крохотной и весь скарб, не требующий постоянного применения, хранили в дровянике, разделённом на небольшие закутки. Там его и похитили, наряду с другими безделушками и более ценными вещами. Вероятно ребятишки поработали.
К этому времени ношение кортика в СА было отменено. С 58 года офицеры носили их только на парадах.
О потере я сожалел долго. Это была память об училище, инструкторе, да и вообще об армейских годах.
--------------
Югра-2. Где спорт, там и пьянь
Меня и Славу Карелова вызвали в штаб училища. Мы, инструктора-первогодки только что закончили обучение своих первых групп. Курсанты отправились в отпуска, и мы тоже готовились в отпуск. И вдруг вызов в Толмачёво. Для чего?
Оказалось, вызвали для участия в первенстве округа по гандболу 11Х11.
Гандболом эту игру тогда не именовали, называли «ручной мяч», – ещё сохранялась борьба с засильем иностранных слов.
Эта игра была олимпийским видом ещё с довоенных времён, но в Союзе начала развиваться с 1948 года. Долго она не продержалась, СССР даже не получил опыта международных встреч. С отменой игры как вида Олимпиад, она повсеместно зачахла и в Союзе.
Последнее первенство Союза провели в 1962 году. К этому времени уже культивировался гандбол 7Х7 и многие игроки ручного мяча стали гандболистами, в том числе и я. Но это было уже в Свердловске, на заводе.
Здесь я создал вначале команду по ручному мячу и поучаствовал в розыгрыше первенства города 62 года, кажется, последнем. Потом поиграл и в гандбол.
Но вернёмся к теме.
Мы играли в сборной училища ещё курсантами, поэтому, узнав о цели вызова, не удивились и даже немножечко возгордились: помнит начальник физподготовки училища наши имена!
Соревнования проводятся в летних лагерях СибВО, расположенных вдоль реки Томь вблизи станции Югра.
В эти лагеря выезжают на лето расквартированные в городах войсковые части и все военные училища округа, кроме лётных – нашего истребительного и Омского бомбардировочного.
Вдоль Томи расположены и стационарные полигоны, артиллерийские, зенитные и танковые, с обслуживающими их подразделениями. Часто над полигонами пролетают Ил-28, курсанты из ТОКЗАУ отрабатывают по ним учебные стрельбы.
В общем, кроме палаточных городков вдоль реки, громадные территории числятся «запретками» и не используются ни для какой гражданской деятельности. Даже в город Югра-2 можно попасть только по спецпропуску.
В прошлый заезд сюда, ещё курсантами, мы ничего не смогли посмотреть – жили на казарменном положении. Любые попытки прогуляться не только в город, но и по дислокации полевых лагерей пресекалась и нашим начальством и бесчисленными патрулями.
Патрулей тут бродило множество, и от войсковых частей и от училищ и от комендатуры. И все соревновались в количестве задержанных, хватали за любую провинность. Особенно охотились за нарушителями не из своей части.
А сейчас мы – офицеры, иди куда хочешь. Но только боже упаси нарушить форму одежды.
По поводу формы в лапы патруля сразу по приезду попадает наш вратарь старлей Капустин, зам начальника политотдела училища по комсомолу. Придрались к форме: все в лагерях ходят в полевой, а мы – команды двух училищ лётчиков, приехали в повседневной и парадно-выходной.
Комендатуру возглавляет майор пехотинец, продвигающийся по службе именно на таких «хлебных» должностях. Так вот он потребовал, чтобы все приезжие были в полевой форме, в спортивных костюмах разрешалось появляться только на стадионе и в районе городка спорт роты.
Политотдельцы умеют постоять за себя, доказать «кто здесь главный». Капустин созвонился с училищем и вопрос утрясли через политотдел округа.
Пришло распоряжение разрешить на время соревнований и различную форму одежды, и спортивные костюмы. Конечно только офицерам, прибывшие на соревнования солдаты и курсанты должны были соблюдать общие для лагерей правила.
Нашу команду возглавлял начальник физподготовки училища майор Дурнев. Имя и отчества его я не запомнил, да и не интересовался – привык обращаться по званию. А он сам и не намекнул, что в неофициальной обстановке можно общаться проще. Так и общались: он нам - Толя, Слава, Витя, мы - "товарищ майор"
Ожидающий звания капитан, старлей Капустин был в команде вратарём и попутно «комиссаром», – оком партии и политотдела. Но с нами, «летёхами» сдружился и держался на равных.
Должность его была подполковничья. И получить подполковника он собирался, не слезая со штабного стула. Армейские офицеры, начинающие путь с «Ваньки-взводного» о таком росте и мечтать не могли.
По окончанию баталий Капустин предложил обмыть итоги выступления, естественно, только в офицерском составе. Итоги довольно скромные – третье место.
Уступили команде томского зенитного училища и общевойскового новосибирского.
В процессе обсуждения выясняется, что через день у майора Дурнева день рождения – ещё один весомый повод. Вопрос о пьянке утверждается. Возникает другой: где и как?
Где? – решать это выпало мне. Я успел познакомиться на танцах с одной из вольнонаёмных дам, жившей в крохотной комнатёнке финского домика у берега Томи.
Её жилище было маловато для общего загула, к тому же находилось вблизи воинских палаточных городков – ни попить, ни пошуметь на природе. Она предложила дом подруги, находящийся за пределами лагерей, на полпути к городу Юрга.
Как? – решается тоже с моей помощью – мадам обещает трёх подружек.
За спиртным командировали меня и Славу. Едем на автобусе в Юргу. Этот городок меня удивил ещё в первое посещение. Строгая планировка кварталов, типовые многоэтажные дома, чистота асфальта и тротуаров. Но более всего – отсутствие пригородов в виде обычных частных строений, бараков и развалюх, окружающих города, возникшие в военное время. Здесь новенькие корпуса выросли прямо в степи.
Высаживаемся у первого большого гастронома. Слава ведёт общение с продавцом, передаёт мне бутылки, я укладываю их в «тревожные чемоданчики».
Умудряемся при передаче из рук в руки грохнуть пару пузырей о кафельный пол. Конфузимся, – неприлично на глазах у покупателей бить об пол бутыли.
– Не волнуйтесь, сейчас уборщица подберёт – успокаивает продавщица.
В других отделах запасаемся закуской – набиваем армейский вещмешок колбасами, сырами и разными пресервами.
В спортроту возвращаемся затоваренными спиртным, но без эксцессов – на КПП офицеров не проверяют.
Вечером, загрузившись закуской и выпивкой, уходим из лагеря. Сопровождает моя знакомая. Идти довольно прилично, километра три за КПП лагерей. Здесь у дороги несколько частных домов.
Крайним из них владеет подруга моей знакомой, встречает нас у калитки и знакомит ещё с двумя дамами. Те сходу выбирают себе кавалеров, самой старшей достаётся именинник – ему уже за тридцать с хвостиком.
Были тосты в честь именинника, в честь нашей «бронзы», в честь доблестной Армии и прочие, и прочие.… Были песни, были и танцы под патефон. В общем, пьянка удалась.
В середине ночи подруга предложила возвращаться домой, и мы потихонечку слиняли.
Майор тоже заторопился: наступал день отъезда, а наши курсанты в спортроте остались без надзора. Но его пассия удержала его до утра и «выжала как лимон».
Это уже на другой день поведали Слава и старлей. Сами тоже были в довольно помятом состоянии. Я на себя в зеркало не смотрел, но вряд ли от них отличался.
По результатам игр я был зачислен в сборную округа. Игры на первенство Сов.Армии должны были состояться через две недели. Но я был озадачен в этот момент более всего предстоящим отпуском, который мог сорваться из-за игр и сбором перед ними.
По приезду в полк я не получил отпуск, а был отправлен «на прорыв» в другую АЭ, где получил свою вторую группу. Отпуск поэтому задерживался до выпуска группы и мог совпасть с очередной, уже осенне-зимней распутицей.
Вызов на сборы всё же пришёл в штаб училища и был там благополучно похоронен - главное для инструктора - обучение будущих лётчиков, а не игрушки-побегушки.
А играл я за сборную только в следующем, 1958 году, когда уже служил в Канске в полку военно-транспортной авиации.
Но об этом как-нибудь позже.
Бердск, сентябрь 1957 год.