Вскоре молодой человек въехал в угодья своих соседей. Александр рассчитывал прибыть в барский дом ни позже, ни раньше, как к самому завтраку, чтобы застать все семейство в сборе. Сердце его снова невнятно защемило, когда издали показалось знакомое крыльцо с белыми колоннами. Встретили его не слишком-то гостеприимно. Но Александр отнес это на счет плохого здоровья самого хозяина. Петр Платонович даже принял его не при параде, как это у него было заведено, а в домашнем халате в своей спальне, отмачивая больные ноги в тазу с травяным отваром.
- Ты, Александр, не суди меня строго, что не приехал проститься с твоим отцом, - сказал старый Блюмендорф. – Я, как видишь, совсем разваливаюсь… Терплю адские боли в ногах, да и мигрени замучили… земля перед глазами шатается, ходить едва могу… мне как сообщили об Николае Николаевиче, я слег на два дня. Поверь мне. Вот сегодня впервые с постели поднялся – надобно в себя приходить. Феликс нынче в отъезде, Остап… а Софьюшка все подле меня, не отходит от старого отца ни на шаг…
Блюмендорф закашлялся. Александр так и не понял, что же приключилось с Остапом. А про Настасью Петр Платонович и словом не обмолвился.
Словно услыхав, что об ней упомянули, в комнату заглянула Софья. Она увидела Александра и немедленно прошла внутрь, шурша серебристо-серым платьем.
- О, Александр Николаевич! – прогудела она своим низким голосом. – Примите наши соболезнования. Как вы? Держитесь? Николай Николаевич очень болел в последнее время. Все вас ждал. Вы теперь здесь останетесь, в поместье? Не поедете обратно в Москву? Ведь имению хозяин нужен. За приказчиками нынче глаз да глаз. Только присматривай. Нам это известно. Вы теперь чаще к нам приезжайте. Мы рады будем. Бедный Николай Николаевич…
За время этой длинной речи Александр не заметил на лице Софьи ни намека на эмоции. Казалось, даже вопросы, которыми она его засыпала, не требовали ответа. Она сильно изменилась… стала еще более взрослой и крупной, а ее властная манера держаться заставляла чувствовать каждого человека то ли беспомощность, то ли неуверенность. Александр, к примеру, сполна ощутил и то, и другое.
С Софьей его никогда ничто близко не связывало. Да, детьми они играли все вместе, но уже в отрочестве, и, тем более, в юности, интересы и характеры их резко разошлись. Уже тогда в темноволосой девушке начали проявляться присущие ей грубоватость и своенравие. А Софья, став барышней, всеми силами пыталась соответствовать высшему идеалу женской красоты, что, по ее мнению, заключалось в умении богато одеваться и украшать себя мелкими безделицами. Она была рослой, полной и крепкой, а вьющиеся черные волосы укладывала в высокую прическу. У нее было круглое лицо, пропорциональные, но не изящные черты и темные большие глаза. Возможно, кто-то и мог бы признать Софью красивой, но не Александр, которого притягивали нежные черты лица Настасьи и ее прекрасные зеленые глаза. Глаза, казалось, были отражением ее светлой души.
- Пойду прикажу, чтоб подали чай! – громкий голос Софьи вывел Александра из задумчивости. – Вы, бедный, совсем исхудали. Лица на вас нет.
Когда за Софьей закрылась дверь, Александр принялся отвечать на расспросы Блюмендорфа о прошедших похоронах и о том, что он намерен делать теперь. Подали чай. Петр Платонович, кряхтя и морщась от боли, добрел с помощью Софьи до столовой. Сели пить чай с малиной и калачами они втроем. Александр все хотел спросить хозяина про его падчерицу, но не решался, как вдруг Петр Платонович позвонил в колокольчик и велел сказать, чтоб прислали Настасью.
Через несколько минут двери столовой отворились и вошла она, с опущенными глазами. Тихо поздоровавшись, села за стол напротив Александра. А он вдруг, как мальчик, сам покраснел и уткнулся в свою дымящуюся чашку с чаем. Только заметил, что волосы ее, заплетенные в косу, были уложены наверх, в простую прическу, а лицо казалось бледным.
- Мне очень жаль вашего батюшку, Николая Николаевича, - вдруг сказала ему Настасья. – Это все очень тяжело. Но необходимо найти в себе силы жить дальше.
- Да-да, - запинаясь, ответил Александр.
Он вдруг почувствовал, что его бросило в жар – то ли от выпитого чая, то ли от волнения.
- Более всего мне тяжко оттого, что я не успел попрощаться с отцом. Опоздал. Отец скончался за четверть часа до моего приезда…
- Это печально… - отозвалась Настасья.
- Но… прошлого не вернешь, как бы горько не было это сознавать! – прогремела Софья. – Александр, приезжайте к нам почаще! Это поддержит вас в такой тяжелый момент. Ведь мы соседи…
- Благодарю…
Александр хотел еще что-то добавить, но тут Настасья встала из-за стола и, извинившись, удалилась. От сожаления Александр потерял нить своих мыслей. Но Софья тут же снова завладела его вниманием, и так продолжалось до тех пор, пока он не отбыл домой.
Покидая Блюмендорфов, Александр твердо решил, что в ближайшее время обязательно наведается в Старый Яр. Во-первых, вместе с людьми, которых он знал всю свою жизнь, переживать, а, точнее, заглушать боль утраты было легче. А, во-вторых… Александру снова хотелось увидеть Настасью, побеседовать с ней, по возможности наедине, вне общества Петра Платоновича и Софьи.
Александр оглянулся назад – на господский дом, стоящий высоко на холме, и в груди его расползся холодок. Не хотелось ему сегодня покидать Старый Яр – о, как не хотелось! – но дома ждали дела… и мысли о неизвестном будущем.