Вольные размышления о творчестве художника
Текст: Галина Мумрикова
Если откровенно, то мне большая живопись Алексея Сперанского (имею в виду большой формат холста) поначалу показалась слегка агрессивной. Я познакомилась с ним случайно на выставке, разговорились, и тут же была приглашена в мастерскую.
Ах, как я люблю заглядывать в студии! Правда, у Алексея студией оказалась его же квартира, но сути это не меняет. Вот посадил он меня на стульчик и начал показывать большие картины, которым было явно тесно в пределах небольшой комнаты – они в ней заполняли все пространство, как будто пытаясь выйти за его пределы.
Но вот мы дошли до абстракции, и я увидела ОКНА…
…Вообще меня крайне редко завораживала абстракция как таковая: как-то традиционно хотелось конкретики, а в абстракции нет ничего конкретного, хотя я пыталась постичь ее «алгебру и гармонию». Но со временем она в лице геометрической абстракции неожиданно повернулась ко мне лицом. Линии, квадраты, треугольники, ромбы, окружности – это все из математики, в которой они живут по жестким формулам. Главное – точность, цифра. Расчет. А в живописи эти геометрические фигуры играют по своим правилам. Они не опровергают расчет, но он диаметрально другой, и в нем линия высвечивает скрытую фактуру, угадывает цвет и приводит в движение весь «красочный насест». Художник, следуя логике линии и цвета, оставляет на холсте свои мысли. Замысел, если уж быть точным.
Замысел по большому счету художник объявляет в названии, в слове. Ведь вначале, как ни крути, было Слово. То, которое с Большой буквы. От которого можно и нужно оттолкнуться. А дальше… Пусть будет фигуративная живопись, пусть абстрактная, пусть на стыке того и другого – ниточка непременно потянется.
- Личное первое: фрагменты творчества
Смотрю на работы Алексея Сперанского, посвященные тому памятному тяжелому времени пандемии, которая поставили на дыбы все и вся и вижу некую «адскую смесь» из больницы и надежды. Эти холсты как будто пахнут лекарствами, в них спрятаны боль и страдания. Но и надежда тоже. Вот заглянувшая из Флоренции в наш XXI век Симонетта Веспуччи – самая красивая женщина эпохи Возрождения, в которую был влюблен Сандро Боттичелли и которую он воспел в образе Венеры. Это ж маленькая иконка. Она не просит молиться на нее, она лишь упраздняет все преграды. «Я вас спасу», - говорит она, выглядывая из крохотного оклада прошлого... Это полотно не заставляет сострадать и не вызывает отторжения. В отличие от «Изоляции-1», которая так громко «кричит», что становится не по себе и хочется тоже или закричать, или просто убежать. И «Ночь длинных врачей» тревожит буквально всем: названием, в котором уже присутствует главное слово – врач, своим пронзительным треугольником с красным наконечником, правильной геометрией. Окно не окно, скорее, разделение на два мира бытия и небытия, - врач всегда между этими двумя мирами, потому что ему на роду написано – спасать, но не всегда получается. Врача-то, собственно, в картине нет, есть его руки в перчатках, скрупулезно выписанные, настоящие, и они здесь основные. Вообще в свое время мимо темы пандемии не прошел практически ни один художник, но многие дальше изображения бесконечных масок как-то не двинулись и потому забылись сразу, как пропала актуальность. А здесь ведь дело вовсе не в актуальности на злобу дня. Хотя философия в целом проста: есть врач, его руки, есть надежда…
Вот «Человек и его судьба». Вначале подумалось: какой-то монстр, пародия, нагромождение цвета. Потом увидела ступеньки, потом человека, себя, небо, дороги и свет из окна, краски жизни и все эти «up and downs», которые все равно не обойдешь и не объедешь. Как говорили древние: fatum est series causarum (судьба – это ряд причин). А Чайковский написал симфоническую поэму Фатум. Тоже о судьбе. Он даже поставил в партитуру эпиграф из Батюшкова, и там есть такие строки:
«…Зачем он шел долиной скудных слез,
Страдал, терпел, рыдал, исчез».
И, если Чайковский выражает свое отношение к судьбе в звуках, то Алексей – в красках, из кажущейся какофонии которых каждый найдет свою гармонию.
Сперанский из тех художников, кто обязан был им стать. Правда, в его роду был и врач: двоюродный прадед, известный советский врач-педиатр Георгий Нестерович Сперанский, чьим именем названа больница в Москве. Рисовать же Алексей начал под руководством деда, профессионального художника Михаила Александровича Кузнецова, выпускника ВХУТЕМАСа, который, в свою очередь, учился у Казимира Малевича и Ильи Машкова. Впрочем, копание в родословной не всегда этично. Думаю, что дед научил внука азам, технике, скрупулезности: делал из него живописца. Так что все остальное – ступенчатое восхождение на пути к признанию – от художественной школы при Суриковке до окончания самого института имени В.И.Сурикова, да плюс еще посещение частных мастерских Строгановки. Помимо крепкой «школы», что наверняка дал дед-художник внуку, он много рассказывал о русском авангарде, который у нас во времена первой молодости Алексея не очень-то жаловали. Сейчас что – иди в библиотеку, листай литературу, изучай не хочу. А тогда от одних названий «Бубновый валет», «Голубая роза» дух захватывало.
Уж как только критики не подводили зрителя к тому, как и почему Алексей Сперанский ушел от реализма, как только не называли его работы. Архитектурный пейзаж. Исторический натюрморт. А он, по-моему, просто шел к своему личному авангарду. Когда Алексей показывал мне свои работы, всплыл и американский период его творческой жизни. 1989-1990-е – время, прямо скажем, специфическое, памятное всем как какой-то рывок в неведомое. Именно в это время Сперанский работал в Нью-Йорке: в кино, рекламе, делал клипы, декорации. Он рассказывал мне немного о том, как там у него шли дела, как покупали его картины, но (каюсь!) мало что запомнила. Осталось только ощущение, что настоящее его место здесь, в России.
- Личное второе: фрагменты творчества
Кино, как и Восток, дело тонкое. Зритель видит то, что получилось и что уже нельзя изменить. Пленка, музыка, текст, игра – все, как в жизни, как будто действа происходят сейчас, на наших глазах, а нам, зрителям, остается погрузиться в сюжет и сопереживать.
«Кинематографический триптих» Алексея Сперанского, скорее, похож на воспоминания о кино. На одной пленка с бесконечно меняющимися кадрами, которые видят все, кто пришел посмотреть фильм. На другом полотне тема криминала – оно ж так и называется – «Нуар» – термин, появившийся во время Второй мировой войны, и мы связываем этот жанр криминальной драмы с такими мастерами как Стенли Кубрик и Альфред Хичкок. Здесь, на картине, давит на психику черный и серый, угадываются и ганстеры, и деньги, и вся темная циничная сторона Большого Криминала.
В отличие от третьего полотна – Постпродакшн, посвященного тем, кого мы редко запоминаем, на кого зритель не обращает внимания. Он же видит, повторяю, конечный результат, а всякий там монтаж, озвучка, титры, цвет, спецэффекты – к этому причастны профессионалы. И это, наверное, интереснейшая рутина, когда выстраивается фильм, сотканный из множества усилий.
Абстракция работает по своим законам бытия. Ее краски, ее внутренний ритм требует включения. Наша зрительская игра воображения может и не совпасть с авторской, а порой мы просто не успеваем за ходом мыслей художника. Но вот он сделал последний мазок, написал название – и все. Теперь мы видим теплое море, облака, берега, чувствуем умиротворение и покой, который несет легкий смещающий перспективу бриз, настраивающий на тишину.
Есть что-то общее у «Античного настроения» с «Древней цивилизацией». Во-первых, фактура. И здесь позволю процитировать самого художника: «… Главное в моих вещах – это поверхность. Я делаю плоские простые формы, но с разной фактурой, порой сильной, пастозной, и достигаю этого различными способами. Практически она у меня не повторяется. Как бы играю с этими фактурами, и в результате плоские формы становятся объемными, выпуклыми. В полном смысле геометрической абстракцией это назвать нельзя, потому что линии у меня не слишком ровные. Тем самым я пытаюсь подчеркнуть жизненность этих линий. Прямая линия совершенна и тем самым мертва, как прекрасная и идеальная статуя. А кривая, наоборот, несовершенна, но человечна, жива».
Фактура фактурой, но вот красный цвет. В красный окрашено то окно, через которое вроде бы можно заглянуть в прошлое, то некие линии, высвечивающие старые предметы (стена, черепок, сосуд – что?), за которыми всплывают образы древних – не напрямую, а всего лишь в контурах, в воображении, в том, чего мы никогда, конечно, не видели, но вдруг почувствовали это «дыхание веков».
А «Старый город» очень звучащее полотно, наполненное звуками разных инструментов. Как будто музыканты собираются на площади, которая всегда присутствует практически в любом городе. Сначала тихо звучит тема. Это флейта или альт. Потом включаются остальные струнные и медные, ударные. И вот – тутти. А вообще, какая разница, что я слышу? Может, и не было никакого оркестра, а художник изобразил лишь старый опустелый дом?..
Не нравится мне, когда художники накапливают себе огромное портфолио, в которое включают все групповые и персональные выставки, перечисляют, в каких странах и в каких частных коллекциях находятся их работы. Говорят, так принято. Чем толще досье, тем солиднее. Ну, может быть. Для каталогов, наверное, это необходимо. Есть еще одна категория художников, которые страсть как любят давать интервью. Нередко кочуют тексты этих бесед с одного сайта на другой, и, как правило, не вызывают у читателей никаких эмоций.
Алексей Сперанский участвовал в самых разных выставках и в России, и за рубежом, так что перечислять их нет никакого смысла. Но об одной упомяну, потому что я сама на ней была, оказывается. Выставка «Здесь пульсирует время» в галерее «Здесь на Таганке проходила в сентябре-октябре 2018-го. В ней участвовали три художника-абстракциониста, которые объединились в группу «Треугольник». Это Леонид Раков, Алексей Сперанский и Глеб Скубачевский. Критики тогда писали, что эта выставка представляла своеобразный диалог поколений и была посвящена преемственности в современном искусстве. Они были настроены весьма благожелательно, отметив, в частности, «старение» живописной поверхности у Алексея Сперанского, его авторское «старение».
Помню, как все там было неожиданно, интересно. Три художника, действительно очень разные. Три поколения – 30-е, 60-е, 90-е. Леонида Ракова уже нет в живых. А Алексей Сперанский и Глеб Скубачевский продолжают свое творческое движение.
Работы Алексея Сперанского находятся в частных коллекциях в России, США, Великобритании, Швейцарии, Финляндии и других странах Восточной Европы.
Вот уже более тридцати лет он преподает рисунок, живопись, композицию.
И все? И все. Если официально. А неофициально вообще просто: художник должен работать – писать, смотреть, общаться, преподавать… В противном случае наступает такая особенная тишина, которая творческом человеку противопоказана. Но Алексею, наверное, это не грозит…
- Личное третье: фрагменты творчества
И еще несколько слов о картинах, написанных в разное время – с 2016-го по день сегодняшний. Вот «Оборотная сторона». Почему? Я долго смотрела на эту «обманку» и даже потрогала ее руками. По большому счету это не тромплей, не совсем обманка, а такой вот «портрет» холста, натянутого на подрамник. Со спины. Что там на холсте – мы не видим, а видим лишь реалистично выписанный задник и как бы попадаем за кулисы театра. Впрочем, и «Веселье» тоже своего рода театр – жизнерадостный, искрящийся, такой бьющий через край.
Совсем другое минорное настроение несет «Белый крест». Расхожесть названия тут никакой роли не играет и никакого значения не имеет. Просто смещение в пространстве и некая цветовая дисгармония наводит на мысль, как все тщетно кругом и зыбко: как неровно и нервно – небо, вода, богатство, противоположность красного и зеленого – и лишь чистый белый цвет, как прочный природный камень, сколь старым бы он ни выглядел, привносит искорку оптимизма.
Ну, а «Taxi-рояль» и «Утро звезды» – музыкальные метафоры, в которых фигуратив отлично вписался, прямо-таки «влез» в полотна. Вот женские ноги в джинсах, звезда морская, а при ней щупальца какие-то непонятные, еще одна дамочка и рояль, и окна, окна, окна. Минором тут и не пахнет, тут сплошная экспрессия, ритм, такой ни к чему не обязывающий ненавязчивый симфоджаз.
Мне больше всего понравились последние холсты. Во-первых, «Витраж-1» и «Витраж-2» – две парные работы с неправильными оконными плетениями и цветными фактурными стеклами. Если их соединить, получится диптих. Но можно и не соединять. Можно переворачивать. Да все можно. Горизонтально, вертикально. Потому что они как два прямоугольника, вырезанные из чего-то большого, огромного, чему не хватило места там, за нашими пределами. Такая получилась «сценография» цвета и геометрии.
И, наконец, «Родственные души». Тут вообще все страшно интересно. Алексей хотел назвать эти две парные картины с ночным зимним пейзажем «Рождественская ночь». Поэтично, конечно, но банально. А потом, как он мне сам написал, у него «сам собою нарисовался Юрий Никулин из трилогии Л.Гайдая «Деловые люди», а именно «Родственные души». Изначально Никулина на полотне не было. Все же кино (театр, действие) прочно держит Алексея Сперанского в своих объятиях. А фактура здесь и впрямь холодная, зимняя, рождественская, и искривленные шпингалеты вызывают лишь легкую грусть по сказке с иллюстрациями, в которой все было дозволено. Хорошо, когда сказка так близко, что можно открыть любое окно и зайти в нее. Зайти в любое время…
#искусство#изобразительное искусство#современное искусство#Алексей Сперанский
