Чем ближе новогодние праздники, тем наряднее становился город. Яркое солнце, отражаясь от белоснежного покрывала, слепило и наполняло все вокруг позитивным настроением. Казалось, если закрыть глаза и повернуться лицом к солнцу, можно получить заряд бодрости до самой весны.
Люди в приподнятом настроении спешили по своим делам, увлеченные этой предпраздничной суетой. И только она, среди всеобщего ликования, шла убитая горем. И все вокруг ей казалось чужим и даже враждебным. Она не могла разделить эту радость, которой не было места в ее раненой душе.
«Почему так? Когда у тебя нестерпимая боль и жить не хочется, так радуется природа? Словно издевается …» — думала она, — «Столько радости на лицах людей… нет, они-то не виноваты. Но почему так светло вокруг, когда у меня в душе кромешная тьма? Или я в чем-то провинилась…»
Она не знала, как сказать маленькой дочурке, что папа не приедет встречать с ними Новый Год. Да, он обещал, но вместо него прилетела эта страшная бумажка… извещение. Она нервно мяла ее в руках, не различая букв и не в состоянии дочитать до конца. Слезы стекали по лицу, а чувство пустоты все сильнее давило на грудь, мешая дышать.
Он был, он обещал, а теперь его нет. Вместо него пустота. Казалось, воздух исчез, а Земля ускользала из-под ватных ног. Небо медленно кружилось над головой, как старая карусель и этот оглушительный звон в ушах…
«А сказать придется самой, иначе кто-нибудь по доброте-то, да как рубанет: « Ах, бедная девочка, как же так! Как жить-то теперь?» Да, уж лучше я сама и не сразу… Крепко-крепко обниму, а потом скажу».
Она только начала разговор, а дочка сразу обо всем догадалась по маминым заплаканным глазам, по изменившемуся голосу. Только не поверила! Она была упрямая, вся в отца и твердила, как заклинание, что он обязательно приедет в эту новогоднюю ночь. И потому надо нарядить елку, накрыть стол и зажечь свечи.
Ее голос был совершенно не по-детски спокоен и тверд, будто она знала что-то важное, о чем не знал никто другой.
— А еще, — сказала, — надо повесить большую красную звезду над входной дверью, чтобы он ее обязательно увидел и понял, что его тут ждут!
С ребенком не поспоришь… Только на душе становилось все тяжелее от этой затеи. Что же будет, когда она поймет, что его уже нет? В ее маленьком теле с упрямой душой рухнет великая вера. А ведь нет ничего страшнее на свете, чем потерять веру.
— Давай не будем ничего готовить, просто так посидим за столом,— сказала она. Ей становилось все тревожнее по мере вовлечения в эту страшную игру.
— Нет! Мы все приготовим, как всегда это делали на Новый Год! Все салаты, закуски, конфеты и мандарины! Что же ему за пустой стол садиться?
Дочка быстро принялась готовить угощения и накрывать стол, а мама лишь механически помогала, с ужасом думая о развязке этой страшной игры. Она не верила в детские добрые сказки, но боялась убить веру в них у ребенка. Кроме того, ей постоянно казалось, что она находится под влиянием чьей-то невероятной силы.
Когда все было готово, они сели в одиночестве за накрытым столом в полной тишине, и даже телевизор не включили, зато зажгли три свечки: папина самая большая, чуть поменьше мамина и совсем маленькая — дочкина. Где-то далеко звучала музыка, были слышны хлопки праздничных салютов, а тут на отшибе, словно на самом краю света была тишина, да ночь темная.
Только звезды далекие. Они, как осколки дневного света, рассыпались по черному небу и мерцали, будто о чем-то хотели сказать. Вон одна сорвалась и полетела, как птица. Звездочка-звездочка, исполни желание. Исполни…
Вдруг скрипнула калитка – наверно ветер… нет, это кто-то вошел, и шаги по снегу захрустели. Показалось, в окошко кто-то заглянул. И вот, в сенях громко застучали сапогами, стряхивая снег…
Мама с дочкой испуганно уставились на дверь…
И тут она распахнулась, и в комнату ворвался морозный ветер… и голос, его голос, такой родной и так хорошо им знакомый, сказал:
— Девчонки, я приехал! Я же обещал!
