Перешагнув через серый сугроб, я вошла в калитку, и за моей спиной замкнулась шумная воронка города.
Как только я оказалась во дворе церкви, по моим ушам словно колоколом ударила тишина. Шаг влево с шумной пешеходной улицы - и я оторвалась от десятка машин, рычавших как львы своими выхлопными трубами.
Все на «священной земле» было чистенько, причесано, вылизано. На фасадах церковных лавок как будто только - только обсохла желтая краска. Мороз сделал двор чистым, почти «продизенфицированным». Все застыло под хрустальной коркой льда и напоминало театральные декорации.
А вот закулисье выглядело далеко не так опрятно. За канареечными стенами церковного комплекса, как стенки железной клетки, замыкались строительные леса громадного, уродливого Олимпийского. Его арматурный скелет постепенно обрастал мышцами серых строительных блоков. Кое-где горели красные огоньки сварки. Я посмотрела на них и сразу же отвернулась, потому что вдруг вспомнила родительское: “Не смотри на сварку - ослепнешь!». Наверное, с этого расстояния можно. По крайней мере, пятисекундный взгляд на сварку не помешал мне увидеть тридцатиметровый строительный кран, который со скрежетом поворачивался в мою сторону.
Смотреть на него - все равно, что наблюдать за салютом в День Победы. Впечатляюще, страшно, и кажется, что он скоро обрушится на тебя всем своим объемом. Но вот проходит момент, махина останавливается, прекращает масштабироваться и приближаться - и ты в безопасности. Можно смотреть дальше.
Но я отвернулась и ,перекрестившись ( интересно, с правильной ли стороны я начала?), вошла в церковь. Была вечерняя служба. В разных частях зала стояли люди и словно завороженные смотрели в сторону алтаря. Некоторым он даже не был виден, но они все равно направляли куда-то прямо и вдаль свои уже оттаявшие от мороза лица. Их души смотрели со дна глаз и явно были где-то не здесь.
Стараясь не шаркать и не пачкать слякотью пол, я тихо прошла в правый придел и остановилась в самом малолюдном месте. Передо мной была икона Богородицы. А под ней в стеклянной икеевской вазе стоял огромной букет красных роз. В этой обстановке он мне показался такими же пошлыми и чуждыми, как пять минут назад концертный зал на задворках церкви. Постояв на месте до момента, пока весь мир не сузился до красного свечения лампады, а в ушах не зазвенело, я так же тихо, как вошла, покинула церковь.
Из двора прихода я вернулась обратно в город: разноцветный, рычащий, мерцающий. Справа за оградой я увидела то, что заставило меня впасть в ступор. Минуту ( а может и больше?) я стояла, не двигаясь с места. Прямо у меня под носом прошел мужчина кавказской внешности. Его черные глаза освещал красный светлячок сигареты. Но даже он показался мне менее угрожающим, чем картина, на которую я безотрывно смотрела уже какое-то время.
Перед моими глазами на вертикальном билборде красовался Светлый запачканный слякотью лик Христа. Тощий крюк фонаря стоял над ним согнувшись, как человек с налобным фонариком за чтением книги. Позади скрежетал строительный кран, за громадным Олимпийским светилась зеленым цветом и гудела молитвой мечеть. Детали пейзажа как будто не были знакомы друг с другом. По крайней мере, не смогли бы познакомиться нигде, кроме Москвы. Удивившись этому соседству, я перешла трамвайные пути и направилась к сверкающему всеми цветами радуги торговому центру.
