— Сейчас мне некогда, Вера, — сказал Григорий, — на работу опаздываю. Но наш разговор не окончен. А в обед я тебе позвоню и мы продолжим. Но, Вера, должен тебе заметить, ты меня неприятно удивила. Честно, не ожидал. От кого угодно, только не от тебя.
И Григорий вышел из квартиры, громко хлопнув дверью.
Всю дорогу до метро он вспоминал утренний разговор с женой в прихожей, когда перед уходом на работу он решил напомнить ей о главном и позвал к себе.
— Забыл чего? — спросила Вера, выходя с кухни в прихожую, вытирая полотенцем руки.
— Сегодня пятница, Вера, — сказал Григорий, глядя в зеркало, поправляя галстук и надевая шапку.
— И что? — с вызовом ответила Вера.
Григорий сделал большие удивлённые глаза, посмотрел на жену и снял шапку.
— Как что? — сказал он. — Разве ты забыла? По пятницам ко мне приходят мои друзья. Генрих, Вальдемар и Лука.
— Ну, приходят и приходят, — сердито ответила Вера и уже хотела уйти, но Григорий её остановил.
— Подожди, Вера, — произнёс он. — Что это значит? Не «ну, приходят», а это мои друзья. И ближе их у меня никого нет. Странно, что мне приходится напоминать тебе о таких простых вещах.
Прежде чем ответить, Вера глубоко вздохнула.
— Знаешь, что?
— Что, Вера?! — открыв широко глаза, с удивлением воскликнул Григорий.
Вера молчала, глядя на мужа.
— Говори, говори. Не стесняйся.
— Надоели мне твои друзья, Гриша, — произнесла Вера, — видеть их уже никого не могу.
Услышав такое, Григорий почувствовал лёгкое головокружение, дрожь в руках, слабость в коленках и небольшое покачивание. На всякий случай, чтобы сохранить равновесие и не упасть, он сделал шаг назад, прижался к стенке, ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.
— То есть? Что значит «надоели», Вера? Что значит «не хочешь видеть»? Я не понял. Сегодня же пятница!
— То и значит, что надоели. И не только мне, но и детям нашим. Сын прячется, а дочка плакать начинает, как только они приходят.
— Да как же это, Вера? При чём здесь дети, когда пятница сегодня? Вера! Давняя ведь традиция. Уже больше семи лет. И всё всегда было хорошо. Всех всё устраивало. И тебя тоже.
— Меня?
— Признай, Вера, тебе ведь тоже весело было с нами. И никогда мои друзья тебе не надоедали. А теперь, что? Вдруг надоели? Так не бывает.
— Да не было мне никогда весело с вами. Только вид делала, чтобы тебя не огорчать.
— А теперь, что? Теперь вид делать не надо? Теперь можно и огорчить?
— Теперь я считаю, что можно. Потому что пришло время заканчивать с этими вашими «счастливыми пятницами». Обо мне не думаешь, на себя махнул рукой, так о детях побеспокойся. Сыну шесть лет уже. Скоро в школу пойдёт. Какой пример ты ему подаёшь?
— Пример гостеприимства, хлебосольства и этой... как её... Забыл. Напомни, Вера, ты же знаешь.
— Понятия не имею, о чём ты.
— Крепкой мужской дружбы, вот о чём! — радостно воскликнул Григорий.
— Да ладно тебе, — усмехнулась Вера. — Какая там дружба. Пьянка обычная. Разве что не на работе, не в скверике на лавочке, а дома и под хорошую закуску. И раньше, Гриша, вы скромнее себя вели.
— В смысле?
— Так не безобразничали и не кричали. А теперь, что? Соседи уже жалуются. Криками своими вы жить людям мешаете.
— Так это мы не кричим, а поём, — оправдывался Григорий.
— Вот я и говорю, что раньше вы не пели. И не понятно, с чего вдруг теперь решили безобразничать и тишину по ночам нарушать.
— Почему безобразничать, Вера?
— А как иначе назвать ваше пение? Только безобразием. Ни у кого из вас ведь ни слуха, ни голоса. Кто кого перекричит. Особенно Лука! Как начнёт петь, так жить страшно становится. Да и перед соседями неудобно, Гриша. Ведь что угодно подумать могут, когда слышат такое. А ладно бы днём. Так вы же ночью. Баба Валя после последней вашей пятницы мне так прямо и сказала, что если ещё такое повторится, она участковому на нас пожалуется.
— За что участковому-то?
— За то самое, Гриша! Не все ведь люди в нашем доме по пятницам до трёх ночи засиживаются. Некоторые спят в это время. А ваши пьяные крики их будят. Вы даже когда не поёте, всё равно кричите. Особенно Лука.
— И это всё? — спросил Григорий. — Тебе не нравится, что мы поём и громко разговариваем? Ладно. Больше петь не будем. А обсуждать наболевшее будем шёпотом.
— Не только это, — ответила Вера.
— А что ещё?
— Не хотела я тебе этого говорить, Гриша.
— Нет, отчего же. Говори. Я хочу знать, что ещё тебе не нравится.
— Ещё твои друзья пристают ко мне. Руки распускают, когда тебя нет рядом или ты не видишь. Особенно Лука. Заберётся под стол и безобразничает. Ты думаешь, почему я перестала с вами за стол садиться? Только поэтому.
— Кто безобразничает? Лука?
— Не только он. Но он особенно. А последний раз кто-то из них украл ложку чайную мельхиоровую из набора, подстаканник серебряный дедушкин и вазочку бабушкину хрустальную. Мне не жалко, Гриша. Только зачем же так-то?
— Этого не может быть, Вера. Вот сейчас ты точно наговариваешь на хороших людей. Не могли они. Тем более Лука! Мои друзья, Вера, порядочные люди. Они на такое не способны.
Вера грустно вздохнула.
— Да если бы только это, Гриша.
— А ещё, что?
И Вера рассказала ещё много всего безобразного, что вытворяют Генрих, Вальдемар и особенно Лука, когда приходят к ним в гости.
— Подожди, Вера, — слабым голосом произнёс Григорий. — Не так быстро. Что-то у меня... во рту пересохло. На работу ехать надо, а сил нет. Ног под собой не чувствую. Принеси водички.
Вера принесла мужу с кухни стакан воды. Выпив воду, Григорий поблагодарил, поставил пустой стакан на тумбочку и продолжил разговор.
— Я понял, Вера, понял, — сказал он. — Ты хочешь сказать, что Генрих, Вальдемар и Лука тебе надоели. Правильно? И поэтому ты всё это сейчас выдумала? Да? Ну, признайся, Вера.
— Надоели. Но я ничего не выдумала. Так всё и есть. Можешь сам у своих друзей спросить. Поговори с ними. Особенно с Лукой. Спроси у него, где вазочка.
— Не понимаю.
— Чего ты не понимаешь, Гриша? Я ведь только что объяснила.
— И всё равно я не понимаю! — настаивал Григорий. — Как мои друзья могут так низко пасть, а тем более надоесть? Ну, как? Генрих, Вальдемар, Лука! Это в принципе невозможно, Вера! Они же тебе всегда нравились! Особенно Лука. Помнишь, когда ты его впервые увидела, ты сказала, что у него взгляд добрый.
— Помню. Было. Только время идёт. И друзья твои меняются. И не в лучшую сторону. Когда ты выходишь куда-нибудь, я боюсь с ними одна оставаться. Честное слово. Видел бы ты их глаза, Гриша. Глаза друзей своих. Они так на меня смотрят!
— Как?
— Страшно, Гриша. Такое ощущение, что ещё немного и не выдержат друзья твои. Набросятся на меня.
— Да что с тобой произошло, Вера?! — закричал Григорий. — В кого ты превратилась? Ведь это друзья мои. И ты к ним всегда хорошо относилась. А сейчас, что?
— Сама удивляюсь, — ответила Вера. — Сказал бы раньше кто другой, что Генрих, Вальдемар и особенно Лука, со своим добрым взглядом, за семь лет нашей с тобой, Гриша, совместной жизни, станут мне поперёк горла, не поверила бы. В лицо бы рассмеялась, в глаза плюнула тому, кто это бы мне сказал. Твои друзья и вдруг надоели. Фантастика. Быть такого не может.
— Это сейчас, что? Сарказм был, Вера? Я правильно понял?
— Да, Григорий! — ответила Вера. — Сарказм! Но от чистого сердца.
— Ну, спасибо тебе, Вера, — холодно ответил Григорий.
— Не за что, любимый. Кушай на здоровье.
— И что же мне теперь сказать друзьям моим?
— Скажи, что всё... Прошла молодость. И больше в нашем доме ваших счастливых пятниц не будет.
— А что же теперь будет?
— Будут, Гриша, обычные пятницы нашей с тобой семьи. Ты, я и двое наших детей. Потому что не только Генрих, Вальдемар и особенно Лука, а и я, и дети наши с тобой, мы тоже хотим петь, кричать и веселиться по пятницам. А кроме того, Гриша, ну, честное слово, дел по горло. Дети растут. В этом году Петя в школу идёт. Через год Машенька. Хватит петь, Гриша. Пора бы и совсем остановиться с пятницами этими.
В прихожую вышел сын.
— О, сынок, как же ты вовремя! — обрадовалась Вера. — Хочешь сегодня вечером с папой петь и веселиться?
— Я есть хочу, — серьёзно ответил Петя.
— Сейчас, сынок, папу проводим на работу и завтракать будем, — сказала Вера. — А насчёт петь и веселиться? Как? Хочешь?
— Если дяди Генриха, дяди Вальдемара и особенно дяди Луки не будет, то хочу, — ответил Петя.
Вера посмотрела на мужа.
— Слышал, что сын сказал?
— Мал он ещё, чтобы такое говорить! — гордо ответил Григорий. — Не его это ума дело. Когда вырастет, поймёт.
— Иди к себе, сынок.
Петя ушёл в комнату. Вера посмотрела на мужа.
— Ещё вопросы есть? — спросила она.
Григорий немного подумал и вышел из квартиры, сказав, что сейчас ему некогда, но в обед он обязательно позвонит, и они продолжат этот разговор.
— Ещё ничего не окончено, — ворчал себе под нос Григорий, спускаясь на лифте.
Он не замечал стоявшую в углу лифта бабу Валю, которая, испуганно глядя на него, перекрестилась.
— Я ещё не сказал своего последнего слова, — строго шептал Григорий.
А на работе друзья сразу заметили, что Григорий не в себе.
— Я вижу, что-то случилось, — уверенно заявил Лука. — От меня не скроешь. Не приступлю к работе, пока всей правды не узнаю.
— Случилось, — ответил Григорий.
— Неужели нашу бригаду премии лишили? — предположил Вальдемар.
— Может, завод закрывают, а нас всех распускают? — спросил Генрих.
— Всё намного серьёзнее, друзья мои, — произнёс Григорий. — Жена сегодня заявила, что вы ей надоели.
— В смысле «надоели»? — не понял Лука.
— В прямом! — ответил Григорий.
— И я тоже? — удивился Лука.
— Особенно ты, — ответил Григорий.
— Ну, вот это ты врёшь! — воскликнул Лука. — Не могла твоя Вера про меня такое сказать. У меня взгляд добрый.
— Сказала, однако, — Григорий развёл руками и вздохнул
— Почему? — испуганно поинтересовался Лука.
— Орешь потому что громко, — ответил Григорий. — Я тебе говорил, что не надо было эти частушки петь? Говорил? Я тебе говорил, что они нецензурные? Говорил? А ты? Фольклор! Народное творчество! Народу нравится!
— Из-за тебя всё, — сердито глядя на Луку, произнёс Вальдемар.
— А зачем мне подпевали? — закричал Лука. — Если нельзя было. Я, может, и кричать начал, чтобы показать Вере, что у меня голос громче.
— Показал? — спросил Григорий. — Вот теперь радуйся. Остались мы все без наших пятниц. И всё из-за тебя. У-у! Так бы и дал тебе!
— Постойте, друзья! — закричал Генрих. — Так нельзя. Давайте не будем опять всё сваливать на Луку. В конце концов, не он один. Все чуть-чуть виноваты. Поскольку все кричали эти частушки.
— Давайте, — согласились все, — не будем.
На некоторое время все умолкли. Задумались. Первым нарушил молчание Генрих.
— А ещё что ей не нравится? — спросил он. — Ну, кроме нашего пения?
Григорий полностью передал свой утренний разговор с женой. Друзьям стало как-то совсем уж грустно. Особенно расстроило напоминание про мельхиоровую чайную ложку, серебряный подстаканник и вазочку хрустальную.
И их можно было понять. Последние семь лет они привыкли по пятницам весело проводить время у Григория. К тому же, Вера мало того, что симпатичная, так ещё вдобавок и вкусно готовила.
— Нет! — заявил Генрих. — Я с полной уверенностью заявляю, что этого не может быть.
— Согласен! — сказал Вальдемар. — Не могла твоя Вера такое про нас сказать.
— Однако, сказала, — ответил Григорий.
— Ты её, наверное, не так понял, — с надеждой в голосе произнёс Лука. — И теперь нас вводишь в заблуждение.
— Да нет, друзья мои, — грустно ответил Григорий. — Я понял её правильно. И если бы не ваше пение, ложка, подстаканник и вазочка, ещё можно было бы договориться. А так... Даже не знаю. Наверное, не получится.
— Да вещи-то мы вернём! — воскликнул Лука. — Да, мужики? Вернём?
— Конечно, вернём, — ответили Генрих и Вальдемар. — Это нас бес попутал. А так-то нам чужого не надо.
— И петь больше не будем, — продолжал Лука. — Ты так прямо Вере и скажи. И скажи ещё, что безобразничать, когда ты не видишь, мы тоже не будем.
— Сказать-то скажу, — ответил Григорий. — Поверит ли?
— Ты так скажи, чтобы поверила, — настойчиво потребовал Вальдемар.
— Постараюсь, — ответил Григорий. — В обед договорились созвониться. Попытаюсь объяснить.
До обеденного перерыва оставалось два часа и друзья, наконец-то, приступили к работе. А пока работали, у Луки появилась одна идея. Он сразу поспешил поделиться ею с друзьями.
— Не надо её ни в чём убеждать, — уверенно произнёс Лука. — И уговаривать не надо. Как и не надо извиняться.
— А как же тогда? — не понял Григорий.
— Требовать, требовать и ещё раз требовать, — решительно ответил Лука. И в этот момент он был грозен. От его доброго взгляда не осталось и следа. — Жёстко. По-мужски. Чтобы твоя жена поняла, кто в её доме хозяин. А то, ишь, чего выдумала! Не нравится ей, видите ли, как мы поём. Пели и будем петь. Так ей и скажи. И вообще. Мы — мужчины. И вправе позволять себе в гостях у друзей что угодно. Таков закон гостеприимства. Суровый? Да! Но закон.
— А что! — решительно ответил Григорий. — И поговорю.
— И скажи ей, чтобы на ужин утку приготовила, — добавил Вальдемар. — Как она на Новый год делала. Очень уж утятины захотелось.
— И мне тоже, — сообщил Генрих, — захотелось.
— Поговори с женой, Гриша! — настаивал Лука. — Объясни ей, что она не права. А главное, скажи, что ведь так можно и одной остаться. С двумя детьми.
Григорий разговаривал с Верой минут десять. И все эти десять минут он, по совету друзей, требовал, требовал и требовал. Напомнил и о детях, и о том, что одной ей с ними будет, ой, как тяжело.
— Про утку, про утку скажи, — периодически напоминали ему друзья.
Пять минут разговора Григорий посвятил утке. После этого друзья успокоились и больше не мешали Григорию разговаривать.
— Короче, — сказал Григорий в заключение, — к шести часам приедем. Чтобы всё было готово.
Григорий выслушал недолгий ответ жены и выключил телефон.
— Ну? — первым очнулся Лука.
— Как она? — спросил Генрих.
— Что сказала? — вопрошал Вальдемар.
— На ужин утка будет? — уточнял Лука.
— Сказала, что к концу смены к проходной подъедет такси, — ответил Григорий, — и там будут все мои вещи.
По лицу Григория текли слёзы. Друзья поняли, что теперь они снова, как и семь лет назад, будут собираться по пятницам после работы не в квартире Веры, а в своей комнате заводского общежития. © Михаил Лекс. Жду Вас в комментариях.