Вопреки утверждениям западной “цивилизации” у каждого человека есть два источника, они же составные части: мать и отец. Про моих предков по линии отца я уже рассказывал. Теперь пришла очередь матери, но здесь мне не повезло: не нашлось другого “Павла Романова”. Пришлось восстанавливать по крупицам. Что-то прояснилось, но до сих пор я не могу понять, как дед стал тем, кем он стал. Теперь по порядку.
Девичья фамилия матери – Соколова. Соответственно, и дед носил ту же фамилию. Но вот у прабабушки фамилия была совсем другая – Васильева. У меня это никогда не укладывалось в голове. Как же так? Даже в советское время жена в большинстве случаев принимала фамилию мужа, а до революции исключения делались разве что для очень знатных людей, и то крайне редко. Как всегда по молодости спросить об этом не хватало то ли ума, то ли интереса. И только в зрелом возрасте, когда ни деда, ни прабабки уже не было в живых, я с изумлением узнал, что ни та, ни другая фамилия не является “настоящей”. Фамилия прадеда была совсем другая. Пользуясь словами героя романа Симонова “Живые и мертвые”, на нашей фамилии вся Россия держится: Ивановы.
Много позже сестра нашла черновик автобиографии деда, которая и прояснила некоторые моменты жизни. На некоторые вопросы мы получили ответы, но ещё больше возникло вопросов. И главный из них: как дед стал тем, кем он стал? Боюсь, что на этот вопрос я уже никогда не получу ответа. Может быть вы мне подскажете? Итак…
Моя прабабушка Миля, мать деда, в моей памяти осталась удивительно мягким и спокойным человеком. Глядя на нее, казалось, что ее жизнь всю жизнь текла легко и спокойно. И только в 90-х годах, когда мы нашли дневник деда с его автобиографией, стало понятно, сколько ей пришлось вынести на своих хрупких плечах и пережить. У меня в памяти она осталась сидящей в своей комнате, штопающей на лампочке носки или читающей вслух по складам (она закончила 3 класса церковно-приходской школы).
Далее привожу выдержку из автобиографии. “Родился я в 1908 году 16 февраля в Смоленской области, Тумановского района, Новосельского с/совета, дер.Акулово.
Отец мой, Дмитрий Иванович Иванов (я же ношу фамилию гр-на, с которым моя мать объединила сел-хоз после смерти отца), родился в семье питерского рабочего. Отцу моему было 8-9 лет, когда умерли у него отец и мать. Оставшись круглой сиротой, отец мой был отдан мальчиком в сапожную мастерскую. Получив специальность сапожника, всю свою короткую жизнь работал в сапожных мастерских в Москве.
В 1916 году в феврале м-це отец мой был взят на войну и сразу же отправлен на фронт. В 1917 году марте м-це был ранен, а [непонятная вставка] 22 апреля 1917 года умер в г. Екатеринославле, ныне Днепропетровск. На империалистической войне отец мой служил рядовым солдатом.
До 1917 года семья наша состояла из 7 человек, из них 5 человек детей; из недвижимого имущества отец имеет одну хату, выстроенную при материальной поддержке тестя в 1912 г.; из скота – 1 корова, из земли – одну усадьбу, на которой стояла хата. С приходом Советской власти мать моя получила землю на общих основаниях, т.е. по едокам. Но поскольку хозяйство моей матери не имело ни лошади, ни с/хозяйственного инвентаря, она была вынуждена с кем-то землю обрабатывать коллективно. Поэтому хозяйство моей матери было объединено с одним из дальних родственников отца, семья которого состояла из трех глубоких стариков /в возрасте от 60-70 лет/”
Последний абзац поставил меня в тупик. Я знаю только об одном его брате Петре (умер в 1939 году от рака), а остальные трое детей? Это были родные братья и/или сёстры? Что с ними произошло? Вы скажете, что можно покопаться в архивах. Увы! Война катком прошла по Смоленской земле, уничтожив с том числе и все записи, и после смерти деда бабушке даже пришлось через суд подтверждать своё замужество.
“Я в 1920 году в дер. Акулове окончил среднюю школу. В 1921 году мать моя меня отдала в учение по сапожному делу к одному из местных кустарей, где я и проработал до 1923 года. Сапожное дело мне не понравилось и я устроился учеником по сортировке льна на заготовительный пункт Баснакавского с/хоз. т-ва, где я проработал до 1930 года декабря м-ца, т.е. до дня призыва в кадры РККА. Здесь я вырос до старшего сортировщика; из рядового малограмотного парня до административного работника, последние три года работал я зав. Заготовительным пунктом”.
Следующие строки я адресую нынешнему поколению, хотя уверенности, что оно их прочтёт, у меня нет. Получается, что трудовой путь дед начал в 13 лет, а в 22 был уже руководящим работником. Оно и понятно, он был в семье хоть и не единственным, но главным кормильцем. При том, что он закончил всего 6 или 7 классов, что приходилось работать, чтобы кормить семью, дед несколько раз пытался получить высшее образование. Уже в Москве, куда он переехал после мобилизации из армии, дважды поступал в институты на заочные отделения, но после их перевода на дневное вынужден был оставить учебу. Последнюю попытку он предпринял уже после войны. Как-то мне на глаза попалась его зачётка, кажется заочного отделения экономического факультета МГУ. Однако и здесь всё дело ограничилось двумя курсами.
В войну дед продолжал работать в НИИ железнодорожного транспорта. Видимо поэтому его не мобилизовали. По слухам в это время директором института был человек с немецкой фамилией. Думаю, понятно, что с началом войны он оказался в местах, не столь отдаленный, а дед два месяца исполнял обязанности директора до прибытия нового директора. Проверить эти слухи мне не удалось, но такое развитие событий вполне возможно. Я сильно подозреваю, что дед в это время был секретарём парткома института, что и могло определить такое назначение.
После войны дед пошёл по партийной линии. В самом начале 50-х он был избран секретарем (кажется вторым) Краснопресненского райкома уже КПСС г. Москвы. Это уже достоверно, поскольку дед дважды упоминается в книге-воспоминании К.Г.Левыкина, в будущем директора Исторического музея, а тогда маминого однокурсника и секретаря студенческой парторганизации университета. Он описывал, как дед распекал его за невыполнение партийного поручения, – университет тогда относился к Краснопресненскому району. Впрочем, отзывался о деде он очень хорошо. В 1956 или 1957 году Н.С.Хрущёв выдвинул идею об укреплении кадров в провинции, и деда отправили первым секретарём Дмитровского горкома партии. По рассказам друга деда, одним из первых деяний была проводка газа в один из рабочих районов Дмитрова. Газ туда тянули несколько лет, и никак не могли протянуть. Дед собрал производственное совещание, и как бы невзначай попросил секретаря предупредить жителей одного из районов, где в основном и жили руководители газового хозяйства, что у них завтра отключат газ, поскольку он нужен другому району. Газ в рабочий район был проведен в три дня. В самом конце 50-х деда перевели в Москву в систему народного контроля, а с 1964 до пенсии он был председателем народного контроля Московской области.
О своей работе дед ничего не рассказывал. Относился он к ней со всей серьезностью. Каждый день в 8.15 в Москве или 8.00 на даче его ждала машина, которая также полагалась ему по статусу. Машины менялись, но всякий раз это была Волга, сначала 21-я, потом 24-я. Неизменным оставался лишь номер 05-15 МОС. В ключевые моменты года, – посевная, сенокос, уборочная, дед задерживался на работе долго, вероятно ездил по району. И часто возвращался домой довольно грустным. Крестьянская жилка в нем сохранилась до конца жизни, поэтому безалаберности, а паче глупости он не терпел. А я подозреваю, что ему приходилось сталкиваться и с тем, и с другим. С безалаберностью – в хозяйствах, с глупостью – у руководства области. Ведь в те времена доложить первым об окончании посевной считалось нормальным, а то, что семена посеяны в мокрую и холодную почву, что резко сокращало будущий урожай, руководство не волновало.
Зато он полностью “оттягивался” на огороде. Именно на огороде, а не даче, поскольку до его выхода на пенсию там стоял только сарай, который служил и местом хранения инвентаря, и местом чаепития. И не зря. Как-то раз к руководству области пришла анонимка, в которой утверждалась, что дед построил у себя на участке чуть ли не дворец. Приехала комиссия, которая попыталась найти этот дворец. Посмеявшись вволю, они в этом дворце-сарае попили чай с бабушкиным вареньем и уехали. Дед же на участке расцветал. Посевы постоянно обновлялись. Например, в год его смерти на участке росли 21 яблоня 26 сортов. Говорят, что была яблоня с 6 сортами. Я этого не помню, но антоновку с привитыми голденом, народной и даже алма-атинским апортом видел собственными глазами и, конечно, ел их яблоки. И это не считая по паре груш, вишен и слив, черной, белой и красной смородины и крыжовника. А еще находилось место для клубники, и пока бабушка была в силе, собирали её корзинами. Неудивительно, поскольку примерно треть её каждый год обновлялась – дед привозил новые сорта.
Крестьянская немногословность проявлялась и в бытовых делах. Бывало дед звонит:
– Андрей?
– Да.
– Нам вот “это” нужно?
– Нет.
И отбой, ни “здравствуй”, ни “до свидания”.
А ещё дед любил домашние праздники, именно праздники, а не застолья. Для него это была возможность встретиться и пообщаться с друзьями и родственниками. Здесь его немногословность куда-то пропадала. Причем, с одинаковым удовольствием он общался и с друзьями родителей, что неудивительно. Среди них было немало интересных людей, о чем я ещё расскажу, поскольку они оказали на меня существенное влияние. В такой домашне-дружеской атмосфере он чувствовал себя настолько свободно, что как-то раз я слышал от него такой тост: “Выпьем за Россию: сколько её не грабят, она по-прежнему стоит”. В любой официальной обстановке в советское время такой тост мог стоить ему места. Здесь же он был уверен, что за пределы своего круга его слова не выйдут. А круг был немаленький. У нас дома был стол, за которым могло поместиться до 16 человек. И тем не менее его часто не хватало, и приходилось подставлять дополнительные столы. То, что для него такие встречи были, в первую очередь, возможностью пообщаться говорит такой факт, я ни разу не видел его не то, что пьяным, даже крепко выпившим. Меру свою он знал твердо. Возможно причиной была его организованность. Про работу я уже писал. А ещё каждое утро он вставал в 6 утра и делал зарядку с гантелями. И я не могу вспомнить ни одного дня, когда бы он пропустил зарядку. А ведь последние несколько лет до моей свадьбы мы с ним спали в одной комнате.
Ещё меня поражала в нем удивительная выдержка. Я почти никогда не видел его чрезмерно возбужденным ни в радости, ни в горести. Конечно, бывало, что он вроде бы как выходил из себя, если я что-то делал по его мнению не так. Причем, обычно это было “не так” на самом деле. Но выговоры продолжались недолго, три, максимум пять минут. А затем он вроде бы успокаивался (возможно только внешне) и общался с людьми как ни в чем ни бывало. Я помню только два случая его “расстроенного” состояния. Первый раз это случилось в день смерти его матери, моей прабабушки. Ему сообщили об этом рано утром, и он почему-то пришел ко мне. Я ещё спал, и то ли спросонья, то ли по молодости лет, я не нашел подходящих слов, чтобы его как-то успокоить, хотя и почувствовал, что ему это крайне необходимо. Другой раз его возбужденное состояние я почувствовал по радостному поводу. Дом на огороде стали строить после его выхода на пенсию. Траншею под ленточный фундамент выкопала бригада нанятых им рабочих, а заливали её мы с друзьями. Приехали Юра Словохотов, Толик Волынский и Сергей Тихомиров. Первые двое и я к тому времени уже не раз побывали в стройотрядах. Сергей хоть и не был, но ещё со школы, благодаря отцу, прошел большую экспедиционную школу. Работали мы по отрядовским меркам недолго, часов по 5-6 в день, но в соответствующем темпе. И за два дня забутили и залили фундамент 6х7 метров, выведя его на уровень земли и израсходовав весь цемент. Дед, вероятно, никогда не видел работу стройотрядов. Внешне он совершенно спокойно наблюдал за нашей работой. Но когда в воскресенье мы сели за обеденный стол, он совершенно нехарактерным для него “рабочее-крестьянским” жестом, за горлышко и с размаху, поставил на стол бутылку водки. И я понял, что он в восторге.
Я подозреваю, что внутренне дед был очень эмоциональным человеком, но сильно сдерживал внешние проявления. Тем не менее, иногда он забывал о сдерживании, и проявлялось это во время “боления”. Если по телевизору показывали хоккей с игрой нашей сборной, он сидел абсолютно прямо на самом кончике кресла, вытянув ноги и положив на них сжатые руки (которые постоянно двигались), и раскачивался вперед-назад в зависимости от игровых моментов. Обращаться к нему в это время было абсолютно бесполезно, любой вопрос приводил примерно к такому диалогу:
– Дед…
– М-м-м…
– Дед!
– М-м-м?
– Дед!!!
– А? Что?
– Вот такой вопрос.
– Потом, надо… подумать…
И моментально уходил обратно в игру. В такой момент ему было даже бесполезно предлагать попить его любимый чай, который он всегда пил только свежезаваренным: “Я, что, на чай не зарабатываю?”
Несмотря на то, что высшего образования дед так и не получил, я точно могу назвать его интеллигентным человеком. Похоже, что это было дано ему от природы и проявлялось во всём, даже, казалось бы в мелочах. Вот воспоминание моей подруги с детства и одноклассницы Марины Сохиной. “В школьные годы одноклассники Андрея частенько бывали на даче его деда в Ильинском. После ночёвки на даче утром я собиралась в Москву, и Павел Дмитриевич предложил подвезти меня на своей машине. Выезжал он рано, часов в 7 утра. Мы быстро позавтракали, а потом он с решительным видом вышел из комнаты. Через 3 минуты в комнате нарисовались абсолютно сонные, но одетые почти до галстуков внук Андрей и Саша Власов [мой школьный друг и наш одноклассник]. Дед вывел их попрощаться с одноклассницей перед её отъездом. Такой урок джентльменства запомнился мне на всю жизнь: раннее вставание всегда для меня было пыткой, поэтому подвиг юношей и, главное, посыл П.Д. для юношества я оценила высоко. В машине по дороге в Москву П.Д. времени не терял: просматривал бумаги, готовился к работе”.
Для внуков дед был готов на всё. В 7 классе мне понадобилась хоккейная форма, поскольку в Ильичёво (госдача) заливали каток, где мы играли в хоккей. Это сейчас её легко можно купить в любом спортивном магазине, а тогда её можно было только “достать”. Что он и сделал. Впрочем, здесь его труды не пропали даром. Во-первых, его внук, то есть я, остался не покалеченным, что при отсутствии формы вполне могло произойти. А во-вторых, чемпионом мира я не стал, но до чемпиона МГУ по хоккею дорос. В другой раз уже в 9 классе я сказал, что хочу мопед “Рига-4”. Я не настаивал, не закатывал истерики, просто раз упомянул об этом. И в самом конце мая по возвращении из школы я вижу в коридоре вожделенную технику. Наверно она мне тоже помогла стать чемпионом МГУ, но уже по скийорингу (буксировка лыжника за мотоциклом). Что-то подобное произошло и с моей сестрой – она захотела учиться играть на пианино. Понятно, что сей инструмент был тут же куплен, но так и простоял без дела много лет, пока мы не забрали его для своих детей.
Стоило бы продолжить рассказ о маме, но прервусь. Во-первых, и так получился очень длинный рассказ. А во-вторых, придется очень многое повторить сначала, как про деда. Только в женском варианте.
