Баня пахла горячим деревом и эвкалиптом, пар клубился, как утренний туман над рекой. Я сидел на верхней полке, пот стекал по вискам, а напротив, на нижней, пыхтел мой двоюродный брат Коля — красный, как вареный рак, с полотенцем, небрежно накинутым на плечи. Его голос гудел, перебивая шипение каменки.
— Ну что, Миш, — начал он, ухмыляясь, — опять твоя Светка всех на уши поставила? Сказала тете Гале, что мы с Лариской деньги на дачу у нее клянчили!
Я выдохнул, чувствуя, как жар бани смешивается с раздражением, что копилось месяцами. Тетя Галя, наша общая тетушка, была семейным судьей, прокурором и палачом в одном лице. Ее слово — закон, а сплетни — оружие.
— Коля, ты серьезно? — я наклонился, глядя ему в глаза. — Это Лариска твоя наябедничала, что Света ей денег не заняла! А теперь вы все на мою жену свалили?
Он фыркнул, отмахнувшись, будто я муху прогонял.
— Да ладно тебе, Миш! Светка вечно нос задирает, вот и получаются скандалы. А мы с Лариской что, не родня? Просили просто, по-семейному!
— По-семейному? — я повысил голос, и пар, казалось, задрожал от напряжения. — Это когда вы у тети Гали заняли на машину, а потом забыли отдать? Или когда Лариска всем раззвонила, что мы свадьбу сына на их деньги гуляли?
Коля встал, полотенце соскользнуло, но он даже не заметил. Его лицо перекосилось, глаза сузились.
— Ты следи за языком, брат! — рявкнул он. — Мы с Лариской не воры какие! А твоя Светка — змея, вечно всех стравливает!
Я спрыгнул с полки, жар обжег пятки, но я этого почти не чувствовал. Мы стояли лицом к лицу, как два петуха перед дракой, и я знал: сейчас либо скажу все, либо взорвусь.
— Змея? — я почти кричал. — А кто тете Гале наплел, что Света ее в дом престарелых сдать хочет? Твоя Лариска, Коля! И ты это знаешь!
Он открыл рот, но слова застряли. Дверь бани хлопнула — кто-то вошел, но я не обернулся. Гнев кипел, как вода на каменке, и я не собирался останавливаться.
Семья наша была как старый дом: снаружи крепкий, а внутри — трещины по всем стенам. Я, Михаил, 52 года, электрик с тридцатилетним стажем, всегда старался держать родню вместе.
Света, моя жена, учительница литературы, была душой семьи — пекла пироги на праздники, мирила сестер, выслушивала тети Галины жалобы. Но за ее добротой скрывалась злость: она терпеть не могла несправедливости. И это всех бесило.
Коля, мой двоюродный брат, был другим. Вечно в долгах, вечно с планами, которые рушились, как карточные домики. Его жена Лариса, с острым языком и любовью к сплетням, умела повернуть любую ситуацию в свою пользу. Они с Колей жили в соседнем районе, но их тень падала на всю родню.
Тетя Галя, 78 лет, наша семейная царица, верила каждому их слову. Она любила раздавать советы и деньги, но ждала за это благодарности, как генерал — парада.
Проблемы начались год назад, когда тетя Галя продала старую квартиру и разделила деньги между родней. Мы со Светой вложили свою долю в ремонт дома, Коля с Ларисой — в новый бизнес, который прогорел за три месяца. Они начали занимать — у тети Гали, у нас, у других. А потом пошел шепоток: мол, Света жадная, не помогает, настраивает всех против Коли. Я отмахивался, пока не услышал от тети Гали, что Света якобы хочет ее «сплавить». Это была последняя капля.
Я выскочил из бани, завернувшись в простыню. Во дворе, под навесом, курила Лариса, ее ярко-рыжие волосы горели в свете фонаря. Она ухмыльнулась, увидев меня.
— Что, Миша, попарился? — ее голос был сладким, как сироп, но я знал, что за ним яд.
— Лариса, хватит игр, — я шагнул к ней, стараясь держать себя в руках. — Зачем ты тете Гале на Свету наговорила? Что она тебе сделала?
Ее глаза вспыхнули, сигарета замерла в пальцах.
— Ой, какие мы нежные! — она выпрямилась, голос стал резким. — Твоя Света всем мозги промыла! Думает, она святая, а мы тут побирушки? Да она сама у тети Гали деньги клянчила, только молчит!
— Ложь! — я не сдержался, голос сорвался. — Света ни копейки не взяла, и ты это знаешь! А вы с Колей… вы как пиявки, только и делаете, что тянете!
Лариса швырнула сигарету на землю, ее лицо побагровело.
— Да как ты смеешь? — заорала она, тыча в меня пальцем. — Мы с Колей для семьи старались, а вы нас в грязи топчете! Светка твоя — лицемерка, и вся родня это знает!
Дверь дома хлопнула, и на крыльцо выбежала Света. Ее глаза горели, волосы растрепались, как после ветра.
— Лариса, замолчи! — крикнула она, и ее голос был как удар хлыста. — Ты думаешь, я не слышала, как ты по телефону тете Гале врала? Про дом престарелых, про мои слова, которых не было? Как тебе не стыдно?
Лариса шагнула к ней, но я встал между ними, чувствуя, как сердце колотится.
— Хватит! — рявкнул я. — Вы обе замолчите, пока всю родню не перебудили!
Но было поздно. Из дома вышла тетя Галя, в халате, с палкой, которой она опиралась после операции. Ее лицо было как грозовая туча.
— Это что за базар? — прогремела она, и все замерли. — Вы что, забыли, что семья — это святое? А вы тут, как собаки, грызетесь!
Я открыл рот, чтобы объяснить, но Света опередила.
— Теть Галь, — сказала она, и голос ее дрожал, но был твердым, — я больше не могу молчать. Лариса и Коля лгут. Они настраивают вас против нас, потому что мы не даем им деньги. Но я не жадная, я просто хочу справедливости!
Лариса фыркнула, но тетя Галя подняла руку, и та осеклась.
— Света, — медленно сказала тетя Галя, глядя ей в глаза, — ты мне как дочь. Но и Коля с Ларисой — мои. Я устала от ваших дрязг. Хотите правды? Сядьте и разберитесь. А если нет — не приходите ко мне больше.
Она повернулась и ушла, оставив нас в тишине, нарушаемой только стуком дождя по навесу.
Неделя прошла в холодной войне.
Я не звонил Коле, он — мне. Света молчала, но я видел, как она переживает, как проверяет телефон, надеясь на звонок от тети Гали. Я думал: неужели это конец? Неужели наша семья, со всеми ее ссорами и примирениями, развалится из-за денег и слов?
Однажды вечером я сидел на кухне, когда позвонила тетя Галя. Ее голос был усталым, но спокойным.
— Миша, приезжайте завтра. Все. И Света, и Коля с Ларисой. Хватит бегать друг от друга.
Я согласился, чувствуя, как сердце сжимается от предчувствия. На следующий день мы собрались в ее тесной гостиной, где пахло лавандой и старыми книгами. Тетя Галя сидела в кресле, как королева на троне, а мы — вокруг, как провинившиеся школьники.
— Я всю ночь думала, — начала она, глядя на нас по очереди. — Вы все мне дороги, но вы забыли, что значит быть семьей. Коля, Лариса, вы врали. Я знаю, что Света не говорила про дом престарелых. А ты, Света, могла бы быть мягче. Не все решается правдой напролом.
Коля опустил голову, Лариса закусила губу, а Света смотрела в пол, но я видел, как ее плечи дрожат.
— Миша, — тетя Галя повернулась ко мне, — ты старший. Почему молчал? Почему не остановил это раньше?
Я хотел возразить, но понял, что она права. Я слишком долго ждал, что все само рассосется.
— Простите, теть Галь, — сказал я тихо. — Я думал, мы справимся. Но… я ошибся.
Она кивнула, и в ее глазах мелькнула теплота.
— Ошибки — это не конец, — сказала она. — А теперь слушайте. Я делю остатки денег поровну. Но не для долгов или машин. Для семьи. Для детей ваших, для будущего. И если вы не научитесь говорить друг с другом, я отдам все в благотворительность.
Тишина повисла, как занавес после спектакля. А потом Коля, неожиданно для всех, сказал:
— Теть Галь, я виноват. И ты, Свет, прости. Мы с Лариской… запутались.
Лариса посмотрела на него, потом на Свету, и кивнула.
— Я тоже… перегнула, — пробормотала она.
Света подняла глаза, и я увидел в них не гнев, а облегчение.
— Я не хотела войны, — сказала она тихо. — Я просто… устала от лжи.
Мы сидели долго, говорили, спорили, даже смеялись. Не как раньше, но как люди, которые хотят попробовать заново.
Когда мы уезжали, снег падал на город, укрывая его, как прощение. Я взял Свету за руку, и она улыбнулась — впервые за месяцы. А в зеркале заднего вида я видел Колю и Ларису, идущих к своей машине. Они спорили, но уже не так, как раньше. И я подумал: может, мы не идеальны, может, глупы порой, но мы — родня. И это стоит того, чтобы бороться.
Через пару дней Коля позвонил.
Его голос был напряженным, как струна, готовая лопнуть.
— Миш, надо встретиться, — сказал он без предисловий. — У тети Гали. Лариска… она опять натворила.
— Что натворила? — я почувствовал, как желудок завязывается узлом. — Коль, вы же обещали…
— Приезжай, — перебил он. — Объясню на месте.
Я бросил взгляд на Свету, которая чистила картошку за кухонным столом. Ее лицо было спокойным, но я знал: стоит рассказать, и эта тишина взорвется.
— Свет, — начал я осторожно, — Коля звонил. Что-то с Ларисой. Едем к тете Гале.
Она замерла, нож звякнул о столешницу. Ее глаза сузились, губы сжались в тонкую линию.
— Опять? — голос ее был тихим, но в нем звенела злость. — Миша, я устала! Они клялись, что все закончилось, а теперь что? Снова сплетни? Снова ложь?
— Я не знаю, — честно ответил я, чувствуя, как раздражение закипает. — Но мы должны разобраться. Ради тети Гали.
— Ради тети Гали? — она швырнула нож в раковину, и он звякнул, как выстрел. — А ради нас? Ради меня, Миша? Я сколько еще должна это терпеть?
Я шагнул к ней, но она отстранилась, ее лицо пылало.
— Света, хватит! — рявкнул я, теряя терпение. — Ты думаешь, мне легко? Я тоже по горло сыт их выходками, но это семья! Мы не можем просто взять и вычеркнуть их!
— Семья? — она рассмеялась, но смех был горьким, как кофе без сахара. — Это не семья, это цирк! И я больше не хочу быть в нем клоуном!
Она схватила пальто и выбежала из кухни.
У тети Гали было людно, как на базаре. Коля сидел на диване, его лицо было хмурым, глаза бегали. Лариса стояла у окна, скрестив руки, ее рыжие волосы торчали, как пламя. Тетя Галя восседала в своем кресле, палка лежала рядом, а взгляд был тяжелым, как приговор.
— Ну, — начала она, и голос ее разрезал тишину, — что на этот раз? Лариса, ты опять языком трепала?
Лариса резко повернулась, ее щеки вспыхнули.
— Я? — выкрикнула она, тыча пальцем в сторону Коли. — Это он всем раззвонил, что мы у вас деньги на бизнес просили! А я только тете Нине рассказала, что вы нам отказали!
— Отказала? — тетя Галя прищурилась, и я увидел, как ее пальцы стиснули подлокотник. — Лариса, я тебе ясно сказала: никаких долгов больше! А ты пошла сплетничать, будто я жадная старуха?
— Да не сплетничала я! — Лариса чуть не топнула ногой, ее голос сорвался. — Это Коля! Он тете Нине наплел, что вы нас выгнали, как собак!
Коля вскочил, его лицо побагровело.
— Ты что несешь, Ларис? — заорал он, наступая на нее. — Я сказал Нине, что мы сами отказались, чтобы тебя не позорить! А ты опять за свое, всех против меня настраиваешь!
Я смотрел на них, и гнев, что копился внутри, вырвался наружу.
— Да вы оба хороши! — крикнул я, шагнув вперед. — Врете, юлите, а потом удивляетесь, что никто вам не верит! Тетя Галя вам сердце открыла, а вы ее в посмешище превращаете!
Лариса повернулась ко мне, ее глаза сверкнули, как ножи.
— Ой, Миша, не начинай! — прошипела она. — Твоя Светка первая начала, всем рассказывает, какие мы нищие! Думаешь, я не знаю, как она тете Нине звонила, жаловалась?
— Света? — я замер, чувствуя, как кровь стучит в висках. — Ты опять за старое? Света ни слова про вас не сказала, и ты это знаешь!
— Знаю? — Лариса шагнула ко мне, ее голос дрожал от злости. — А кто тогда тете Гале напел, что мы ее деньги в баре прогуляли? Не ты ли со своей святой женушкой?
Тетя Галя хлопнула ладонью по столу, и все замолчали.
— Хватит! — ее голос был как гром. — Вы как дети малые, друг на друга киваете, а правды ни от кого! Лариса, Коля, я вас предупреждала: еще одна ложь — и вы мне не родня. А ты, Миша, где был, когда это начиналось? Почему не остановил?
Я открыл рот, но слова застряли. Она была права — я слишком долго молчал, надеясь, что буря пройдет сама. Но бури не проходят, они только набирают силу.
Света приехала позже, ее глаза были красными, но подбородок упрямо поднят. Она вошла в гостиную, как воин на поле боя, и сразу посмотрела на Ларису.
— Я слышала, ты опять меня обвиняешь, — сказала она, и голос ее был холодным, как февральский ветер. — Хочешь правду, Лариса? Я никогда не говорила про вас с тете Ниной. Но я скажу сейчас: вы с Колей лжете всем, потому что не можете признать свои ошибки!
Лариса вскочила, ее лицо исказилось.
— Да как ты смеешь? — закричала она, наступая на Свету. — Ты думаешь, ты лучше нас? Сидишь тут, вся правильная, а сама тете Гале в уши льешь, что мы ее обокрали!
— Обокрали? — Света шагнула вперед, ее глаза горели. — Это ты тете Гале долг не вернула! А теперь на меня сваливаешь, потому что тебе стыдно?
Коля рванулся между ними, его голос дрожал от ярости.
— Света, заткнись! — заорал он. — Ты нас с грязью мешаешь, а мы просто жить пытаемся! Думаешь, легко, когда все против тебя?
Я схватил его за плечо, оттаскивая.
— Коль, хватит! — рявкнул я. — Ты сам себя в эту яму загнал! Перестань винить Свету за свои косяки!
Тетя Галя встала, опираясь на палку, и ее взгляд был как молния.
— Все! — крикнула она, и комната замерла. — Вы мне надоели! Хотите ссориться — валите из моего дома! Но пока я жива, я не дам вам семью развалить!
Она тяжело дышала, и я вдруг заметил, как дрожат ее руки. Света шагнула к ней, но тетя Галя отмахнулась.
— Сядьте, — сказала она тише, но твердо. — И слушайте.
Мы сели, как провинившиеся дети. Лариса уткнулась в платок, Коля смотрел в пол, а Света сидела прямо, но я видел, как ее пальцы дрожат.
— Я ошиблась, — начала тетя Галя, и голос ее был усталым, но ясным. — Думала, деньги вас сблизят. А они вас разорвали. Но семья — это не деньги. Это правда, это боль, это умение сказать «прости». Коля, Лариса, вы солгали. И я это знаю. Света, ты тоже не ангел — могла бы не молчать, а говорить. А ты, Миша, — она посмотрела на меня, и я почувствовал себя голым, — ты должен был быть сильнее. Для всех нас.
Я кивнул, чувствуя, как жжет в груди. Она была права. Мы все были правы и виноваты одновременно.
Прошел месяц.
Коля с Ларисой начали отдавать долги — не все, но хоть что-то. Лариса перестала звонить тете Нине с жалобами, а Коля однажды принес мне пиво и сказал:
— Миш, я был дурак. Прости.
Я кивнул, но слова дались с трудом. Света стала мягче, хотя я видел, как ей тяжело доверять снова. А тетя Галя… она собрала нас на свой день рождения. Мы сидели за столом, пили чай, смеялись над старыми историями. И когда она подняла чашку, ее глаза блестели.
— За семью, — сказала она. — За то, что мы, глупые, все-таки вместе.
Я смотрел на Колю, на Ларису, на Свету, и думал: мы не идеальны. Мы орем, лжем, спотыкаемся. Но мы учимся. И, может, в этом и есть справедливость — не в том, чтобы наказать, а в том, чтобы дать шанс. Себе. Друг другу. Семье.
***
Весна пришла в город тихо, как гость, которого не ждали. Снег таял, обнажая серый асфальт, а с ним — все наши старые обиды, которые, казалось, ушли вместе с зимой.
После того вечера у тети Гали, когда она поставила нас перед выбором — семья или ничего, мы с Колей, Ларисой и Светой пытались жить по-новому. Но правда, как и грязь на дорогах, имеет свойство проступать снова.
Я сидел в мастерской, чинил старый светильник для клиента, когда позвонила Света. Ее голос был натянутым, как проволока.
— Миша, приезжай домой. Лариса здесь. И… это не просто визит.
Я выключил паяльник, чувствуя, как знакомое напряжение возвращается, как тень, которую не прогнать. Лариса в нашем доме? После всего? Это было как красная тряпка.
Когда я вошел, Лариса сидела на нашем диване, ее рыжие волосы были собраны в тугой узел, а глаза — красные, будто она плакала. Света стояла у окна, скрестив руки, ее лицо было спокойным, но я знал этот взгляд — буря за затишьем. На столе лежал конверт, мятый, как чья-то совесть.
— Что происходит? — спросил я, бросая куртку на стул.
Лариса подняла голову, ее голос был хриплым.
— Миша, я… я пришла извиниться, — сказала она, и я замер, не ожидая такого. — Я все испортила. И с тетей Галей, и с вами. Я… я написала ей письмо. И вам.
Она кивнула на конверт. Света фыркнула, не оборачиваясь.
— Извиниться? — ее голос был острым, как осколок стекла. — Лариса, ты месяцами нас поливала грязью! Ты тете Гале наплела, что я ее деньги украла! А теперь — письмо? Думаешь, это все исправит?
Лариса вскочила, ее лицо вспыхнуло.
— Я не крала ничего! — крикнула она, и я увидел, как ее руки дрожат. — Да, я врала, я путала, но я хотела защитить Колю! Ты хоть знаешь, каково это, Света, когда твой муж тонет в долгах, а ты ничего не можешь сделать?
— Защитить? — Света повернулась, ее глаза горели. — Ты нас чуть не разорвала! Ты думаешь, мне легко было слушать, как вся родня шепчется за моей спиной? Как тетя Галя смотрит на меня, будто я предатель?
— Хватит! — рявкнул я, шагнув между ними. Гнев кипел, как чайник на плите, но я видел, что это не просто ссора — это их боль, вырвавшаяся наружу. — Лариса, говори прямо. Что в письме? И почему сейчас?
Она опустилась обратно на диван, будто из нее выпустили воздух. Ее пальцы теребили край рукава — нервная привычка, которую я заметил еще в детстве.
— Я написала правду, — тихо сказала она. — Про все. Про то, как мы с Колей брали деньги у тети Гали и не вернули. Про то, как я… выдумывала про Свету, чтобы оправдаться. Я отдала письмо ей вчера. И… она меня простила.
Я посмотрел на Свету. Ее лицо смягчилось, но глаза все еще были настороженными, как у кошки перед прыжком.
— Простила? — переспросила она, и в голосе ее была не злость, а усталость. — А мы, Лариса? Ты хоть понимаешь, что ты с нами сделала?
Лариса кивнула, и я увидел слезу, скатившуюся по ее щеке.
— Понимаю, — прошептала она. — Поэтому я здесь. Я не жду, что вы меня обнимете. Но я хочу… хочу, чтобы мы попробовали заново. Ради тети Гали. Ради… нас всех.
Я ждал, что Света взорвется, но она молчала, глядя на Ларису, будто видела ее впервые. А потом медленно подошла и села рядом.
— Лариса, — сказала она тихо, — я не знаю, смогу ли доверять тебе. Но я устала воевать. Если ты правда хочешь все исправить… докажи. Не словами. Делами.
Лариса кивнула, и в этот момент я почувствовал, как что-то внутри меня отпускает — не до конца, но достаточно, чтобы дышать свободнее.
Через неделю мы собрались у тети Гали.
Она настояла, чтобы все приехали — Коля, Лариса, мы со Светой, даже тетя Нина, которая обычно избегала наших сборищ. Стол был накрыт, пахло пирогами и чаем, но воздух был тяжелым, как перед грозой.
Коля выглядел неловко, его обычная бравада испарилась. Он то и дело косился на Ларису, будто ждал от нее подсказки. Тетя Галя сидела во главе стола, ее глаза были ясными, но усталыми.
— Я прочитала твое письмо, Лариса, — начала она, и все замерли. — И я долго думала. Ты поступила плохо. Очень плохо. Но знаешь, что хуже? То, что мы все молчали. Я, Миша, Света, Коля — мы все дали этому расти, как сорняку.
Коля кашлянул, его лицо покраснело.
— Теть Галь, я тоже виноват, — сказал он, и я удивился, услышав в его голосе искренность. — Мы с Ларисой… мы запутались. Думали, деньги все решат, а только хуже сделали.
Тетя Нина, которая до этого молчала, вдруг фыркнула.
— Хуже? — сказала она, постукивая ложкой по столу. — Вы чуть семью не развалили! А теперь сидите тут, сопли жуете, будто все само рассосется!
— Нина, хватит! — рявкнула тетя Галя, и Нина осеклась. — Мы здесь не для того, чтобы пальцем тыкать. Мы здесь, чтобы решить, как жить дальше.
Я посмотрел на Свету. Она сидела тихо, но я видел, как ее рука лежит на моей под столом, и это было как якорь, удерживающий меня на месте.
— Я хочу сказать, — начал я, и все повернулись ко мне. — Мы все ошиблись. Я молчал, когда надо было говорить. Света боролась, но одна. Коля, Лариса — вы подвели нас. Но… я не хочу, чтобы это был конец. Мы — родня. И если мы не научимся быть честными, то не заслуживаем этого слова.
Тишина повисла, как занавес. А потом Лариса встала, ее голос дрожал.
— Я сделаю все, чтобы исправить, — сказала она. — Не для прощения. Для себя. Для тети Гали. Для… для семьи.
Коля кивнул, его глаза блестели.
— Мы вернем все долги, — сказал он. — И больше никакой лжи. Клянусь.
Тетя Галя посмотрела на нас, и я увидел в ее глазах не гнев, а облегчение, как будто она наконец выдохнула.
— Хорошо, — сказала она. — Но запомните: семья — это не просто слово. Это работа. И если кто-то из вас снова солжет… я сама вас из дома выгоню.
Мы рассмеялись — нервно, но искренне. Даже тетя Нина улыбнулась, хоть и буркнула что-то про «дураков».
Лето пришло жаркое, липкое, как мед. Мы с Колей чинили забор у тети Гали, потели, шутили, как в детстве. Лариса помогала Свете в саду, и я слышал их смех — осторожный, но настоящий.
Они не стали подругами, но научились говорить, а не кричать. Тетя Галя сидела на крыльце, пила чай и ворчала, что мы криво гвозди забиваем, но в ее ворчании была любовь.
Однажды вечером мы собрались у костра. Илья, наш сын, бегал с соседскими детьми, а мы сидели — я, Света, Коля, Лариса, тетя Галя. Небо было ясным, звезды горели, как надежда, которую мы почти потеряли.
Тетя Галя кашлянула, и мы все повернулись к ней.
— Вы, глупые, наконец-то поняли, — сказала она, и ее голос был теплым, как этот вечер. — Семья — это когда ты падаешь, а тебя поднимают. Не для того, чтобы долг вернуть, а чтобы ты снова шел.
Я посмотрел на Свету, на ее глаза, где отражался огонь, и почувствовал, как что-то внутри меня заживает. Не до конца — шрамы остаются, — но достаточно, чтобы жить дальше.
— За семью, — сказал я, подняв бутылку кваса.
— За семью, — эхом отозвались они.
И в этот момент я знал: мы не идеальны, мы спотыкаемся, орем, ломаем. Но мы учимся вставать. И в этом — наша справедливость, наша победа. Не громкая, не яркая, а тихая, как звезды над головой, которые светят, даже когда их никто не видит.