Дождь барабанил по подоконнику с самого утра. Я заварила чай — крепкий, как всегда по утрам, — и поглядывала на телефон. Мобильник молчал вторые сутки. От Виктора — ни слова. Никогда такого не было за тридцать лет. Никогда.
Когда щелкнул замок входной двери, сердце подпрыгнуло к горлу. Живой! Первая мысль — живой. Из коридора послышались тяжелые шаги. Виктор вошел на кухню, не разувшись. На плечах куртка темная от дождя, лицо осунувшееся, под глазами — круги.
— Витя, ты где пропадал? Я с ума сходила...
Он не смотрел на меня. Положил на стол папку, коричневую, потрепанную.
— Нужно было действовать быстро. Я всё оформил на себя.
Я не поняла сразу. В голове стучало только одно: «Жив». Но потом до меня дошло. У нас бизнес на грани. Столько разговоров было — что делать, как спасать, кого подключить. А он... просто исчез. И вернулся вот так.
— Что значит «на себя»? — руки дрожали, когда я тянулась к папке.
— Галя, так надежнее, — его голос звучал отстраненно, как будто он говорил с бухгалтером, а не со мной. — Если что-то пойдет не так, пострадает только один из нас.
Я смотрела на него и не узнавала. Мой Витя, мой муж. Когда-то мы начинали с ларька на рынке, потом магазинчик, потом еще один. Вместе считали первую выручку, радовались первым успехам. А теперь он стоит передо мной как чужой человек и говорит — «оформил на себя».
— А меня спросить? — голос дрогнул. — Мы же всегда...
— Времени не было, — он наконец снял куртку, бросил на стул. — Ситуация критическая. Нужно было решать. Я решил.
Я смотрела на его руки — знакомые, родные, с выпуклыми венами. Руки, которые обнимали меня тридцать лет. И сейчас эти руки забирали у меня что-то большее, чем бизнес. Забирали доверие.
— Чаю хочешь? — спросила зачем-то. Дурацкий вопрос, но что еще говорить, когда земля уходит из-под ног?
— Некогда, — он мельком глянул на часы. — Мне еще к поставщикам надо.
И вышел, оставив на столе папку с бумагами, забрав с собой что-то невидимое, но важное. Что-то, без чего кухня вдруг стала больше и холоднее, а я — меньше и старше.
Цифры не лгут
В офисе пахло кофе и старой бумагой. Надежда Петровна, наш бухгалтер, сидела за столом, заваленным папками. Двадцать лет она вела нашу бухгалтерию. Двадцать лет я приходила сюда с коробкой конфет на каждый праздник.
— Присаживайтесь, Галина Васильевна, — она указала на стул напротив, и я заметила, что она не улыбается, как обычно. — Чай будете?
Старый чайник в углу уже посвистывал.
— Буду, — кивнула я, хотя в горле стоял ком. — Надя, мне нужно понять...
Она достала из ящика стола папку — точно такую же, какую принес Виктор.
— Я всё посмотрела, — ее пальцы с коротко остриженными ногтями забарабанили по обложке. — Знаете, странно всё это.
— Что именно?
— По документам выходит, что ваш муж теперь единоличный владелец всего. Трех магазинов, склада, транспорта.
Я сжала в руках чашку, чувствуя, как горячий фарфор обжигает ладони.
— Он сказал, это чтобы спасти бизнес.
Надежда Петровна сняла очки, потерла переносицу. Я знала этот жест — она всегда так делала, когда не хотела говорить что-то неприятное.
— Галина Васильевна, я двадцать лет веду ваши дела и скажу прямо: долги не критичны. Были времена и хуже.
— Но Виктор Иванович сказал...
— За неделю до переоформления, — перебила она, — со счетов компании было снято почти полтора миллиона. На личные счета вашего мужа.
Чашка в моих руках задрожала. Я поставила ее на стол, боясь расплескать.
— Может, на оплату поставщикам? Или...
— Нет, — она покачала головой. — Я проверила. Это личные счета. И знаете, что еще интересно? В новом договоре с сетью — помните, о котором он говорил? — ваша подпись не требуется. Только его.
За окном проехала машина, забрызгав стекло грязью. Я смотрела на эти разводы и чувствовала, как внутри меня что-то рвется — тонкая, но прочная нить, которую я столько лет считала неразрывной.
— Что мне теперь делать? — спросила я, не узнавая собственный голос.
— Юрист вам нужен, — твердо сказала Надежда Петровна. — Хороший юрист.
Я встала, как будто меня подняла чужая рука. Ноги были ватные, а в груди разливался холод.
— Спасибо, Надя.
— Галина Васильевна, — окликнула она меня у двери. — Вы... держитесь там.
Я кивнула и вышла, сжимая в руке бумаги, которые весили сейчас больше, чем все наши товары на складе.
Несостоявшийся ужин
Ирина пришла к восьми. Я накрыла на стол, как обычно по вторникам — наш традиционный ужин. Хотя аппетита не было совсем, руки делали привычное — нарезали овощи, раскладывали приборы. Думала — может, дочь поддержит, поймет.
— Папа задерживается? — Ирина сняла пальто, повесила на вешалку. Всегда аккуратная, вся в отца.
— Он не придет, — я поставила на стол салатницу. — Мы... у нас сложная ситуация.
Дочь села за стол, достала телефон, мельком глянула на экран.
— Опять поссорились? — в ее голосе звучала усталость. — Мам, ну сколько можно?
Я села напротив, чувствуя, как внутри поднимается что-то горькое, обжигающее.
— Твой отец переписал бизнес на себя. Без моего ведома.
Ирина подняла глаза от телефона. На мгновение в них мелькнуло удивление, но тут же сменилось раздражением.
— И что? Он всегда решал финансовые вопросы.
— Это не просто финансовый вопрос, — мой голос дрогнул. — Это наше общее дело. Тридцать лет общее.
Дочь вздохнула и положила себе салат. Ковырнула вилкой, не поднимая глаз.
— Мам, ты всё драматизируешь. Папа лучше разбирается в бизнесе, это все знают.
Это «все знают» ударило больнее, чем я ожидала. Значит, даже в глазах дочери я просто приложение к мужу? Тень за его спиной?
— И ты считаешь это нормальным? Что за моей спиной...
— Нормальным я считаю то, — перебила Ирина, — что вы тридцать лет вместе и вдруг из-за какой-то подписи готовы всё разрушить.
— Не из-за подписи, — я почувствовала, как к горлу подступают слезы. — Из-за предательства.
— Господи, какое предательство? — она отложила вилку. — Папа спасает бизнес, а ты раздуваешь трагедию на пустом месте. Тебе что, денег не хватает? Или внимания?
Я встала и начала убирать тарелки. Они звякали в моих руках, и этот звук отдавался в висках.
— Я не ломаю, — сказала тихо. — Я просто хочу знать, почему меня больше не считают частью этой семьи.
— Мама! — Ирина закатила глаза. — Ты всегда всё преувеличиваешь. Всегда из мухи делаешь слона.
Она говорила что-то еще, но я уже не слушала. Убирала со стола, складывала в холодильник нетронутую еду, вытирала столешницу. Привычные движения, которые заполняли пустоту. Дочь смотрела в телефон, потом встала.
— Мне пора. Завтра сложный день, — она подошла и мимоходом клюнула меня в щеку. — Вы уж разберитесь между собой, ладно? И не надо никаких судов. Это же семья.
Когда за ней закрылась дверь, я села на кухонный табурет и впервые за день позволила себе заплакать.
Цена достоинства
Юридическая контора располагалась на третьем этаже старого здания в центре. Мраморная лестница, тяжелые двери, таблички с золотыми буквами. Я трижды проверила адрес, прежде чем войти — никогда раньше не приходилось обращаться к адвокатам.
— Галина Васильевна? — навстречу мне поднялась женщина лет сорока, в строгом костюме. — Проходите, я Светлана Аркадьевна. Присаживайтесь.
Я села на краешек кожаного кресла и достала из сумки документы. Руки предательски дрожали.
— Я не знаю, с чего начать...
— Начните с того, что вы хотите получить в результате, — спокойно сказала юрист, глядя мне прямо в глаза.
За окном шумела улица, сигналили автомобили. Обычная жизнь, в которой люди спешили по своим делам. А я сидела здесь и решалась разрушить то, что строила тридцать лет.
— Я хочу справедливости, — наконец произнесла я. — Мой муж перевел наш семейный бизнес на себя. Без моего согласия.
Светлана Аркадьевна кивнула, словно услышала что-то обыденное.
— И речь идет о...?
— Три магазина, склад, транспорт. Мы начинали с нуля, вместе. Он не имел права...
— Юридически, — перебила она, — всё зависит от того, как оформлена собственность. Вы были соучредителем?
— Да, пятьдесят на пятьдесят.
Она что-то записала в блокноте.
— Хорошо. Тогда у вас хорошие шансы. Вы можете подать на восстановление совместной собственности. Доказать, что сделка была совершена под давлением, или...
Я смотрела на ее руки — ухоженные, с аккуратным маникюром. Такие уверенные движения. Интересно, у нее есть семья? Дети? Муж, который считает ее равной?
— А если... если я не хочу больше пятьдесят на пятьдесят? — внезапно спросила я сама себя и ее одновременно.
Светлана Аркадьевна подняла бровь.
— Что вы имеете в виду?
— Я боялась скандалов. Всю жизнь, — слова выходили с трудом, как будто я стояла на сцене без подготовки. — Но теперь боюсь, что исчезну сама. Без права на голос, на решение. И на уважение.
Она внимательно смотрела на меня, не перебивая.
— Я хочу контрольный пакет, — наконец сказала я, удивляясь собственной смелости. — Шестьдесят процентов. Компенсацию за моральный ущерб. И письменные извинения.
— Это смелое требование, — Светлана Аркадьевна чуть улыбнулась. — Но я видела и не такие повороты.
Она достала бланк доверенности и подвинула ко мне.
— Заполните это. И принесите выписки со счетов, все документы по бизнесу, которые у вас есть.
Я взяла ручку. Пальцы больше не дрожали.
— Вы думаете, у меня получится?
— Думаю, вы уже начали получать то, что хотите, — она кивнула на мою руку, уверенно выводящую подпись. — Уважение. Начиная с себя самой.
Я вышла из конторы, когда начинало темнеть. Ветер трепал волосы, но впервые за эти дни мне не было холодно.
Выходи из тени
Утро выдалось ясным. Солнце пробивалось сквозь занавески, расчерчивая кухонный стол золотистыми полосами. На столе лежало соглашение — пять страниц, скрепленных степлером. Три экземпляра.
Виктор сидел напротив, непривычно тихий. Постаревший за эти две недели. Рядом на стуле пристроилась Ирина — она приехала без предупреждения, сказала только: «Я должна при этом присутствовать».
— Шестьдесят процентов, — Виктор смотрел в бумаги, не поднимая глаз. — Ты серьезно, Галя?
— Абсолютно, — я разлила чай по чашкам. Движения были спокойными, выверенными. — Считай это компенсацией за тридцать лет в тени.
— Мама, — начала Ирина, но я подняла руку.
— Дай отцу сказать.
Виктор наконец поднял взгляд. В его глазах было что-то новое — то ли усталость, то ли понимание.
— Я думал, так будет проще, — он покрутил в руках ручку. — Думал, ты даже не заметишь разницы. Все равно я всегда принимал решения.
— Вот именно, — кивнула я. — Самое страшное, что ты действительно в это верил. И я тоже позволяла себе верить.
Ирина переводила взгляд с отца на меня, будто видела нас впервые.
— Папа, но почему? — спросила она тихо. — Зачем было так поступать?
Он пожал плечами.
— В мои годы начинаешь думать о... о том, что останется после тебя. Хотел, чтобы всё было правильно оформлено. Чтобы бизнес не развалился.
— А что для этого нужно было отстранить маму? — в голосе дочери звучало не осуждение, а искреннее недоумение.
Виктор молчал, постукивая ручкой по столу.
— Я поступил неправильно, — наконец сказал он. — И дело не в бизнесе. Я просто... привык так жить. Думать за двоих.
Он взял верхний экземпляр соглашения и поставил подпись в нужных местах — быстро, не перечитывая. Затем второй, третий. Протянул мне.
— Ты изменилась, — сказал он, глядя прямо в глаза. — И ты права. Я не имел права так поступать.
Я забрала бумаги, чувствуя, как внутри разливается что-то теплое — не прежняя слепая любовь, а что-то новое. Уважение? Гордость за себя?
— Что теперь? — спросил Виктор.
— Теперь работаем, — я допила чай. — У нас три магазина, склад и хорошие перспективы. Но теперь решения принимаем вместе.
Ирина встала и подошла ко мне. Обняла за плечи — крепко, как в детстве.
— Ты молодец, мам, — шепнула она. — Прости, что не сразу поняла.
Я накрыла ее руку своей. За окном щебетали птицы, начинался новый день. И в этом дне я впервые за долгое время не чувствовала себя тенью. Я была собой — женщиной, которая наконец вышла на свет.