Мысленные заметки Уорнера. День 21-22
Это странное чувство: потеряться в собственных ощущениях, запутаться в причинах и следствиях, в доводах и выводах. Джульетта Феррарс. Просто девочка, чье прикосновение смертельно. Во всех отчетах и данных говорилось только об этом и ни о чем больше. Я видел записи ее допросов, но у меня никогда не было возможности увидеть ее лично, пообщаться лично, даже осмотреть тело ее жертвы. Все что у меня было – это набор сухих фактов. И все же… В этом было что-то еще. Что-то, что трудно объяснить рационально или логически.
Я собрал множество сведений, множество примеров похожих случаев. У меня были на то свои веские причины. Для меня важен был сам факт наличия у нее этого дара, а из-за отца я пытался понять потенциал этих способностей, чтобы у меня была веская причина заниматься ею, которую я мог бы ему скормить.
Изначально у меня была одна-единственная цель. Изначально, все это было лишь ради моей мамы. Джульетта была просто объектом, возможностью, шансом, надеждой. Она должна была стать моей подсказкой и решением, моим ключом. Эта слепая и наивная вера, что как только эта девушка окажется рядом со мной, все изменится, и я буду знать, что и как мне нужно делать. Как мне спасти ее, вылечить…
Для меня величие Джульетты заключалось прежде всего в этом. Единственный выживший объект, о котором мне известно на данный момент. Единственный луч света в абсолютной темноте. Но смотря на нее, изучая, где-то в глубине подсознания я верил во что-то большее. Что она способна на большее, что она могла бы стать кем-то великим, путеводной звездой для нашего, погрязшего в собственных отходах, мира. И дело не только в ее способностях, дело в ней самой.
Конечно, я сам относился к этому не более, чем к моей больной фантазии и жажде верить в то, что в этом мире еще возможны чудеса. Но теперь, после моих бесед с ней и с моим отцом, я все больше и больше начинаю погружаться в пучину собственного безумия.
Я думаю, что это действительно может оказаться возможным. Что это не только мои слова и воображение. Да, я говорил ей это с самого начала, но сам не знал, где была правда, где мои желания, которые я готов был выдать за правду, а где те самые игры разума, о которых я упоминал отцу.
Но я вижу ее, вижу, как она реагирует на происходящее с ней, как она справляется и физически, и морально с тем, с чем другие справились бы гораздо хуже. Я замечаю опасения отца, не наигранные, а вполне реальные. Его отношение к ней становится более основательным, и он не боится признать возможность того, что она могла бы совершить гораздо большее, что она может быть настолько опасной, что это поставит под угрозу стабильность его великолепно отлаженной системы.
Я почти стыжусь этого странного и абсурдного желания втянуть ее во все это, возложить столь тяжелую ношу на хрупкие плечи девочки, которая всю жизнь чувствовала себя изгоем и пряталась от внешнего мира. Но это не кажется мне невозможным. А ее травмы..., я понимаю, что они дают лишь больше возможностей. Она прекрасно подходит для всего этого, потому что она не идеальна. Она далеко не святая и не невинная. Ее тщеславие и эгоизм лежат на поверхности, и все, чего ей не хватает - это уверенности и веры в себя. Но в ее мыслях не проросла та корежащая червоточина, которая превращает людей в кого-то, вроде моего отца. Чем больше она страдала, тем больше в ней росла не ненависть к другим, а понимание, как это сложно жить под постоянным гнетом. И вместе с этим в ней дало ростки желание перемен. Она полна кипящей страсти бросить вызов, бороться, отвоевывать отобранной шанс на если не сытую и счастливую, то хотя бы нормальную и безопасную жизнь для всех жертв режима, для людей, вроде нее самой. Она действительно обладает всем, что дало бы ей возможность повести людей за собой. И эта возможность мерцает передо мной словно маяк, намечая для меня путь.
Я должен постараться вывести этого зверя от его спячки, пробудить в ней скрытую силу и энергию, дать ей уверенность в самой себе.
Джульетта…
Мне пришлось уехать на три дня. Оставить ее одну. Внезапно. Очередное происшествие, потребовавшее моего немедленно присутствия. Я был рад, что уже успел дать понять солдатам, что с ней лучше не играть. И я рад, что до них это дошло, по крайней мере, на данный момент я не чувствую от них тех же эмоций по отношении к ней, что и прежде. И все же, мне не нравится находиться далеко от нее, не имея возможности оказаться рядом в случае необходимости.
В эти дни ею занимались врачи. Только лучшие специалисты. Именно они приводили и уводили ее из комнаты, так как я решил, что не стану возвращать Кента. Она спрашивала меня о нем. Но причина не в этом, по крайней мере, не основная. Мне просто нравится, как она раскрывается без него. Ничуть не меньше, чем с ним, а может даже больше. Может она и не нуждается в его моральной поддержке так сильно, как я думал.
Все эти три дня я не переставал думать о том, как я к ней отношусь, и почему меня так волнует ее мнение обо мне. Для меня уже давно стало очевидным, что проект вышел за рамки помощи близкому человеку. Но что это тогда?
Забавно, но я никогда не замечал за собой склонности к фанатизму. Я скорее презирал это странное, больное проявление одержимости кем-то или чем-то. Но в этот раз все по-другому. С ней все по-другому. Случается ли это со всеми когда-то в первый раз, когда здравый смысл и все личностные убеждения вдруг отходят на второй план?
Если бы кто-нибудь спросил меня, что такое особенное я в ней нахожу, я бы не смог дать ответ на этот вопрос. Я и сам толком не понимаю этого. Но мое внутреннее чутье, моя интуиция редко меня подводит. Это то, что тебе приходится развивать в себе, когда ты находишься так высоко в иерархии власти. А еще, когда твой отец - безжалостный, извращенный психопат. И я ощущаю это это, в ней что-то есть. Что-то особенное. Не только для всего мира, но и для меня лично.
Кто-то со стороны мог бы назвать меня фанатиком. И, возможно, они оказались бы правы. Я заворожен ею, очарован, и готов тратить все свое свободное и несвободное время исключительно на нее. Замечать каждое изменение в выражении ее лица и сравнивать их с ее эмоциями, которые я могу чувствовать. Я хочу знать ее самые сокровенные мысли. Я хочу наблюдать за ней, как за пламенем свечи. Будто это может помочь мне разгадать ее тайну. Это не что-то плотское, не просто желание заполучить в свою коллекцию очередное симпатичное личико. Это вообще не об этом. Это где-то на другом уровне, гораздо более глубоком и значимом. Но я не могу дать определение этому чувству. Возможно, одержимость действительно самое близкое к нему.
Я всегда стремился к практичности, но она пошатнула все мои устои, разворошила все и оставила в беспорядке. За столь короткий срок, что она пробыла здесь, буквально несколько дней, в моих мыслях появилось что-то новое, доселе там не существовавшее. А может, всегда существовавшее, но тщательно маскирующееся под что-то иное. Я вынужден честно признаться себе, что она очень красивая. Ее внешность располагает меня к ней, привлекает. Но это не тот случай, когда ты просто оцениваешь черты лица и можешь сказать удачно ли их сочетание или нет. Нет, это что-то, что задевает меня на каком-то глубинном уровне. В ней есть что-то родное, почти знакомое, и мне сложно объяснить это ощущение. Но когда она появилась передо мной перед нашим завтраком в том совершенно неподходящем ко случаю голубом платье, смущенная и возмущенная, я на мгновение растерялся. Потому что на все то же мгновение казалось, будто между нами все хорошо, мы давно знакомы и собираемся на свидание. Будто она тщательно готовилась, чтобы произвести на меня впечатление, и, может даже, немного перестаралась. И меня поразила не столько ее внешность, сколько само это обстоятельство. Неуместность. Абсурдность этого впечатления. Так не должно быть, но это так.
По какой-то причине мне показалось, что она почувствовала что-то подобное же, и поэтому так злилась. Я и сам чувствовал непривычное раздражение и был с ней более эмоционален и открыт, чем планировал. Это странно, это действительно странно. Потому что мы совсем не знаем друг друга, и на самом деле у меня нет никаких намерений в отношении нее. Я никогда не был человеком, которому важна лишь внешняя оболочка или нарочитое кокетство, граничащее с капризностью. От этого поверхностность внезапно возникшей вспышки показалась мне лишь более уродливой и нелепой.
Я не понимаю себя, я не понимаю того, что чувствую к ней, я не совсем знаю, что мне делать с этим дальше.
Тем волнительнее для меня очередная встреча с ней. Что я увижу и что почувствую? Как она поведет себя и куда нас заведет это взаимодействие друг с другом? Это интригует.
Большую часть времени, когда она была предоставлена самой себя, она проводила в ванной. Одна. Очевидно, она знает, что там нет камер. Меня это не заботит. До тех пор, пока это не вредит ей, я не возражаю. Но мне кажется, что она вдруг вновь превращается в другую версию себя, ту, из лечебницы. И я внезапно осознаю, что это не обстановка вокруг и не Кент влияют на нее. Это я. Потому что я для нее стресс, как необходимость приема душа в лечебница. Вызов, испытание. И точно так же, как и там, она берет себя в руки и вдруг начинает действовать, находясь рядом со мной.
Я не знаю, как долго я буду этим катализатором для нее. Но если я буду продолжать изучать ее силу, думаю, она будет каждый раз ассоциировать меня со стрессовым событием. Однако я не спешу форсировать события. Я бы хотел делать это постепенно, шаг за шагом, давая ей время оправиться.
Сейчас я продолжу стараться быть с ней максимально честным. Я не говорю всего, просто потому что не могу, но я не скрываю своего отношения ни к ней, ни к ситуации в целом, ни к людям, которые меня окружают. На самом деле я едва ли играю с ней в игры, просто мне приходится избегать некоторых подробностей. Однако я был честен с ней в том, что пытаюсь ее защитить, и что ситуация с Дженкинсом не была случайностью. Мне просто нужно, чтобы она понимала, с чем имеет дело, чтобы она была осторожна. Она не верит мне, но если мне удастся заронить в ее сознание хотя бы толику сомнения, это будет уже неплохо.
Я рад, что она, по крайней мере, меня не боится. Может лишь иногда и совсем чуть-чуть. Но каким-то образом это делает ситуацию между нами лишь напряженнее. Потому что я не могу объяснить страхом ее упорное желание видеть меня злодеем. Что ж, безумие, но это немного обижает. Может быть, потому что у нее есть предубеждение лишь по поводу меня, но она готова верить людям, которые мне служат, моим солдатам. Возможно, это из-за Кента, потому что она доверяет ему. Я не знаю наверняка. Но это вызывает во мне чувства, которые не должно вызывать, которые я не могу себе позволить испытывать. Какое это имеет значение? Это все неважно. Возможно, она никогда меня не поймет. Но действительно ли я хочу, чтобы она меня поняла? На самом ли деле это так важно для меня? Я должен не забывать напоминать себе, что моя главная цель - продолжать исследовать ее и ее силу. Это единственное, что должно иметь для меня значение.
Как только я переступаю порог штаба, мне сообщают, что Верховный главнокомандующий хочет со мной переговорить. Он любит делать это. Связываться со мной не напрямую, а через других людей. Так он чувствует себя настоящим властителем, самодержцем, вокруг которого кружат слуги. И этим он еще больше подчеркивает пропасть между нами, подчеркивает разницу нашего положения. Как будто это имеет для меня хоть какое-то значение.
Меньше всего на свете я хочу идти на переговоры с ним, тем более до того, как проверю ее, но у меня нет другого выбора.
Когда я смотрю на экран, то удивляюсь, как плохо он выглядит. Помятый, небритый. Определенно, не в лучшем расположении духа.
- Что насчет Флетчера? - Говорит он сразу, как только его лицо появляется на экране. Ни приветствия, ни вопросов о моей поездке. И его голос полностью лишен привычной елейности.
- Дело все еще находится в процессе рассмотрения.
- Дело уже закрыто. - Жестко отрезает он.
- Да, но я еще не успел изучить документ, и пока регент сектора не изучил документы и не поставил свою подпись, дело находится в процессе.
- Ты будешь в игры со мной играть? Избавь меня от разговоров о формальностях, которые никого не интересуют. Мне нужно решение, а не бюрократические тонкости. Впрочем, не утруждайся. Я, как обычно, сделал все за тебя. Судя по выводам комиссии… Пристрели его на глазах этой бестолковой толпы.
Я замираю. Он так резок, будто это что-то личное.
- Почему? Не думаю, что…
- Меньше думай, больше делай. Мне не нужны волнения в рядах армии. Пусть не забывают, что мы делаем с предателями. Он заслуживает чего-то похуже, на самом деле. Но эффект неожиданности здесь будет важнее. И не забудь подчистить следы.
Я не полностью согласен с его решениями, но глупо отрицать, что Флетчер зашел слишком далеко. И в конечном итоге я бы принял такое же решение. Но если бы мне удалось затянуть процесс расследования, с целью выяснения больших подробностей, касающихся того, кто еще за этим стоит, возможно, мне удалось бы заставить Флетчера сотрудничать. Это бы не спасло его жизнь, но могло бы стать смягчающим фактором в деле его семьи. Я думаю, что. возможно, еще смогу что-то сделать с этим, правда уже без Флетчера. Всегда можно попытаться доказать преданность семьи Восстановлению. Но это определенно не тема для обсуждения в данный момент. Не когда он в таком настроении.
- Хорошо. Я только приехал…
- Твоя кукла… - Он прерывает меня, не позволяя закончить фразу. Раздражен. Или, по крайней мере, делает вид.
- Что по поводу нее?
- Она не умерла.
Я не совсем понимаю, к чему он клонит. Я даже не до конца понимаю, вопрос это или утверждение. Звучит скорее как второе.
- Скорее наоборот. Она на верном пути к выздоровлению. - Хотя я еще не общался с ней, я, конечно, получал всю подробную информацию о ее состоянии.
- И она действительно обладает силой, не так ли?
- Ты сам все это знаешь. К чему ты…
- Я знаю. И поэтому считаю, что пришло время представить ее благородной публике.
Мне требуется мгновение, чтобы подавить шок. Лавина обрушивается мне на голову, и, собрав всю волю в кулак, я просто качаю головой с равнодушным выражением лица.
- Еще слишком рано для этого. О ней и без того уже знают. Но она все еще слаба и не готова. Если уж демонстрировать ее, то тогда, когда у них уже будет четкое понимание, что она действительно опасна. Сейчас…
- Сегодня. Я хочу, чтобы ты представил ее солдатам сегодня. Я не требую от нее грандиозного представления. Простого поклона будет вполне достаточно. Хм. Ты должен быть рад, сынок. Пусть отныне они считают ее частью Восстановления. Мы принимаем ее в наши гордые ряды.
Я отключаюсь, не отвечая ему, провожу рукой по лицу, помня, что должен играть эту чертову роль до конца. Но внутри меня бушует ураган. Он обещал дать мне время, но продолжает торопить события, подхлестывая их кнутом своих ядовитых фраз.
Она не готова. Конечно, она не готова. Она все еще шарахается от солдат в коридоре. Она не может спокойно воспринимать ничего из того, что я ей говорю. И теперь я должен подвергнуть ее такому испытанию, такому ужасающему стрессу. Конечно, он делает это нарочно. Это его месть за то, что я оказался в чем-то прав. Ладно, неважно. Возможно, это не так уж плохо. Конечно, это не лучшим образом скажется на ее психике, но в то же время это еще раз подчеркнет для солдат, что она неприкосновенна. В этом есть и свой плюс.
Но опасение потерять ее доверие окончательно делает желание увидеть ее гораздо менее сильным. Мне придется убить человека у нее на глазах. Нетрудно догадаться, какую реакцию это вызовет. Хуже того, мне придется держать лицо, потому что он будет наблюдать, потому что все солдаты сектора будут наблюдать.
Я делаю один глубокий вдох и вхожу в ее комнату. Не такой я хотел бы видеть нашу первую встречу после перерыва, но...
Она пугается при виде меня. Конечно. Она привыкла к своей рутине, и мое возвращение предвещает для нее перемены. Она не любит перемены. Она уже три дня носит одно и то же платье. Я думаю, это ее способ бунтовать. Она вообще любит подобные мелкие и совсем незначительные, по-детски нелепые проявления воли. Но для человека с ее судьбой, это не так уж мало. Однако я также уверен, что это и ее стремление к стабильности. Ее жизнь слишком часто кардинально меняется, и это никогда не приносит ей ничего хорошего. Кто бы ждал перемен в таком случае? Платье, ванная комната – это то, что дает ей ощущение защищенности, привычности, обыденности.
Я пытаюсь вести себя нормально, но на душе у меня скребут кошки. Мне никак не удается притвориться менее напряженным, потому что ее испуганные глаза и последующие события совсем не помогают.
Кажется, я не поздоровался с ней.
Я веду себя ровно так же, как и мой отец.
Так что я меняю тактику, говорю о чем-то более обыденном, трансформирую обсуждение ее частых и долгих визитов в ванную во что-то близкое к шутке, даю ей немного информации о себе.
Я веду ее за собой наблюдать за чье-то казнью, я забираю ее, чтобы продемонстрировать целой армии, словно редкого зверька.
Я испытываю отвращение к самому себе.
Но я уже возвращаюсь в свое привычное состояние, отгораживаюсь от всего внешнего, оставляю эмоции за барьером. Я превращаюсь в оружие, холодное и бездушное.
У меня нет выбора.
У нее тоже нет выбора.
Сегодня мы всего лишь пешки в чужой игре.
Ее напряжение только усиливается. Оно нарастает, когда она видит безлюдный коридор. Она начинает задавать вопросы. Она по-прежнему рискует задавать мне вопросы. Я уверен, что она не говорила так много, когда находилась в других учреждениях. Это интересно, и мне нужно взять это себе на заметку. Но не сейчас. Сейчас у меня есть дела поважнее.
Я беру ее за талию, подгоняя вперед. Отвлекаю ее и себя от ее расспросов банальной, хотя и правдивой фразой о ее внешности. Она стала выглядеть лучше за эти три дня. Здоровее, свежее. Меня это радует.
Именно в этот момент она огорошивает меня. Выдергивает из мрачного савана моих тревожных мыслей.
- Бедная твоя мать.
Звук долетает до моих ушей, словно пуля. Застает меня врасплох. Хватает за горло. Бьет по живому.
Я не ожидал этого. Я не был готов. И это мой провал. Мне требуется целое мгновение, чтобы эти слова улеглись в моей голове, осели, как поднявшаяся пыль. Прежде, чем я позволяю себе быстро проанализировать сказанные ею слова.
Она знает о моей матери. Каким-то образом. Единицы знают о ней. В первую очередь, некоторые медики. Кто-то что-то сказал ей. И я готов начать убивать здесь и сейчас. Я хочу разорвать их на части.
Мне приходится успокаивать себя. Сначала я должен выяснить больше. Понять, что именно она имела в виду.
Я задаю ей вопрос, но она вдруг словно воды в рот набрала. И я начинаю думать, что в этом может быть замешан мой отец. Он не зря был готов к моему приезду. И он не просто так устроил весь этот спектакль. Он просто хочет посмеяться надо мной. Но даже если это так, я проигрываю ему эту битву. Потому что я просто больше не могу сдерживать себя.
Я хватаю ее за руки, заставляя ее смотреть только на меня.
Она впервые боится меня по-настоящему.
Она впервые воспринимает меня всерьез.
Она в ужасе. От меня. Впервые.
Ей стоит больших усилий выдавить из себя объяснение, что она просто пыталась пошутить. Она лукавит, конечно. Не пошутить, уколоть меня, произнеся какую-нибудь обидную фразу, просто так, не задумываясь, без какого-либо скрытого смысла.
Я роняю ее руки и направляюсь к лифту, злясь на нее и на самого себя. Просто дурацкая шутка. Обычная стандартная фраза, чтобы оскорбить. И я позволил себе выдать свое слабое место. Черт возьми. Я ненавижу себя за то, что по-прежнему не способен превратиться всего лишь в машину, что не могу до конца уничтожить в себе эмоции, и в результате происходит нечто подобное. Подобные провалы.
Самое важное, что я напугал ее. Не лучшая прелюдия к тому, что последует за этим.
Уже слишком поздно посыпать голову пеплом. Мне нужно взять себя в руки и продолжать, хотя это дается мне с трудом, и моя голова по-прежнему слегка кружится.
Только когда мы оказываемся у выхода на площадку, я наконец-то способен снова посмотреть на нее. И тогда я говорю ей: "Добро пожаловать в твое будущее".
1 глава | предыдущая глава | следующая глава
Первая книга "Разрушь меня снова"
Заметки к главе для тех, кто знаком с оригинальной серией книг (могут содержать спойлеры)
Да, очевидно, что в этой главе пропущены многие события из версии Джульетты, такие как их завтрак и все, что происходило перед ним. Поэтому, возможно, не освежив в памяти события этих глав, не сразу может быть понятно, о чем идет речь здесь. Но, как я и говорила, все эти события являются для Уорнера базовыми и едва ли производят особое впечатление, поэтому нет никакого смысла повторять их в его версии.