— Здравствуйте, — обратился я к новоприбывшему арестанту, которому было около пятидесяти лет на вид.
— Здравствуйте.
— Я дежурный фельдшер сего прекрасного пансионата, — я провел рукой, имея ввиду СИЗО. — У вас жалобы на здоровье имеются?
— Да особо никаких. Душа только болит...
— Для прибывающих в наш пансионат это нормальное состояние. — объяснил я ему причину его душевной боли. — Как вас зовут?
— Кацман Иван Альбертович.
— О, как! — удивился я. — И за что же у нас сажают "Ива́нов Альбертовичей"?
— Сожительницу ударил...
Кацман замолчал.
— По лицу ножом? — предположил я.
— Да, если бы... Так, пару пощечин надавал.
— Она заслужила?
— Запойная она у меня. Терпел-терпел, да не вытерпел. А она взяла да заявление написала. И вот я здесь. В пансионате, как вы выразились.
— Ранее отбывали?
— Нет. Не судим даже.
— Странно... — произнёс я. — И сколько "насыпали"?
— Год и восемь общего режима.
Тут следует отметить, что воспитательская жилка у меня сохранилась. Из того, что я узнал про осужденного, выходило то, что он самый что ни на есть отличный кандидат в отряд хозяйственного обслуживания.
— Образование?
— Высшее. Инженер.
— Оставайтесь у нас?
— Что это значит?
— Это значит, что останетесь у нас в отряде хозяйственного обслуживания, работать будете.
— Альтернатива какая?
— Альтернатива — исправительная колония общего режима.
— А что делать надо?
— Инженеру в СИЗО всегда работа найдется.
Кацман остался отбывать наказание в отряде хозяйственного обслуживания следственного изолятора и стал работать в банно-прачечном комплексе (БПК).
В обязанности фельдшера входит контроль за санитарным состоянием таких объектов, как пищеблок, жилые помещения отряда хозяйственного обслуживания, банно-прачечного комплекса и многое другое, поэтому каждую смену я обязательно обходил все эти объекты. В БПК стояли огромные стиральные машины, которые постоянно выходили из строя, но когда туда пришел работать Иван Альбертович, поломок практически не случалось, а если и бывали такие, то ремонтировалось всё без особых задержек. Вот что значит, что человек находится на своем месте и занимается своим делом. Иван Альбертович быстро обрёл в отряде имидж умного и рассудительного человека. Находясь на БПК в свободное от работы время, он постоянно что-то читал.
— Снова читаете? — спрашивал я, входя в каптёрку. — Что на этот раз?
— Данте Алигьери. "Божественная комедия".
— "Оставь надежду, всяк сюда входящий..." — тут же произнес я.
— Именно. Вы знаете, Дмитрий Леонидович, не припомню, когда в последний раз я проводил время с такой пользой для себя, — говорил он мне, отвлекаясь от чтения.
***
— Завтра после суток остаешься и едешь с отделом охраны на стрельбы, — сказал начальник медчасти.
— Эм-м..., — я хотел было напомнить про институт, в котором как раз проходила предпоследняя сессия.
— А послезавтра инспекторская проверка, поэтому явка всему личному составу обязательна, будет строевой смотр и тактико-строевое занятие.
— Тьфу, блин! — ругнулся я.
— Ну, а как ты хотел? Год за полтора всё-таки...
В хмуром расположении духа я направился в общежитие отряда хозяйственного обслуживания проверить санитарное состояние, сроки годности продуктов в холодильниках. В одном из морозильников среди прочих замороженных продуктов мое внимание привлек полиэтиленовый пакет с копченым салом. На пакете была надпись: "Кацман И. А."
— Да ладно?! — воскликнул я удивленно. — Зайду я к нему на БПК, посмотрю на его реакцию!
Кацман сидел в своей каптёрке на БПК и как всегда, читал. Перед ним на столе стояла тарелка с арахисом.
— О! — обрадовался он, увидев меня. — Проходите, Дмитрий Леонидович! Угощайтесь орешками! Берите, сколько хотите! Хоть два!
Так он лукаво подмигнул тогда, что я невольно рассмеялся.
— Невероятная щедрость! — отреагировал я на его шутку.
— Да я, если честно, сам удивлен..., — снова подмигнул он. — А вы что-то задумчивый какой-то?
— Да, завтра на стрельбы, а послезавтра инспекторская проверка, — махнул я рукой.
— А что такое инспекторская проверка?
— Это к нам из управления пришлют проверяющих, чтоб они проверили, как мы работаем.
— Анекдот есть по этому поводу. — с серьёзным лицом сказал Кацман.
— Ну, расскажите, хоть.
— Ну, слушайте, хоть.
"В синагогу в райцентре приехал налоговый инспектор и говорит:
— Вы не платите налоги!
Раввин отвечает:
— Так мы не занимаемся коммерческой деятельностью, за что же мы должны платить?
— Как это не занимаетесь? Вот вы жжёте свечи, а огарки от свечей куда вы деваете? Продаёте! А налоги не платите!
Раввин говорит:
— Мы не продаем огарки от свечей. Мы их отправляем в город...
— Зачем?
— Они там их вновь переплавляют и присылают нам новые свечи.
- Понятно... А вот вы кушаете мацу. Остаются крошки. Куда вы эти
крошки деваете? Продаёте!
Раввин говорит:
- Да нет же! Мы отправляем их в город. Они все эти крошки собирают, делают муку и присылают нам новую мацу.
— Хорошо... А вот вы делаете обрезание. У вас остаются обрезки. Куда вы эти обрезки деваете?
— Отправляем в город...
— Ну и что? Что они вам присылают?
— Вот сегодня вас прислали..."
Я засмеялся.
— Только вы этот анекдот проверяющим не вздумайте рассказать. Не поймут.
Настроение у меня значительно улучшилось.
— Ладно, — пообещал я. — А я ведь по другому поводу пришёл.
— Ну! — с любопытством отреагировал Кацман
— Ага. Сегодня я проверял холодильники у вас в отряде. И таки ви знаете, шо? — на пример одесского говора стал говорить я.
— Шо?
— Я там нашел сало!
— Та-ак..., — ещё не понимая, либо делая вид, что не понимает, протянул Кацман.
— И таки на нём было написано "Кацман"! — выпалил я и уставился на Ивана Альбертовича. — Вам же нельзя его есть!
Он сделал непонятливое лицо.
— По каким таким соображениям я не должен есть сало? — недоуменно пробормотал он.
— Ну ты же еврей! — перешел я на "ты".
Кацман сделал еще более недоуменное лицо.
— И что? Евреи сало не едят? — спросил он абсолютно серьезно.
— Нет, конечно! — воскликнул я.
На лице Ивана Альбертовича появилась печать задумчивости. Он немного помолчал, потом многозначительно, с ноткой грусти в голосе изрёк:
— Надо им сказать... А то они не знают...
Из помещения БПК меня выводили под руки, потому как самостоятельно идти я не мог. От смеха у меня подкашивались ноги.
***
В институте закончилась предпоследняя сессия. Следующая сессия была уже дипломной. В то время нам с женой было невероятно тяжело. Суточные дежурства сами по себе довольно-таки тяжелы, так ещё и между дежурствами всякие тревоги, строевые смотры, тактико-строевые занятия, обысковые мероприятия, стрельбы. Дома уставшая сидеть в декрете жена с постоянно болеющим сыном, две дочери-школьницы. Признаюсь, неоднократно ко мне приходила мысль бросить институт и уйти в академический отпуск. Однажды я не выдержал и пошёл писать заявление в "академ", думая о том, что вряд ли выйду из него. Ведь теперь мне высшее образование вроде как не нужно, я ж теперь на должности фельдшера на постоянной ставке, а не на декретной, как это было в прошлый раз. На этой должности высшее образование не нужно, а раз так, то, значит, нечего и время на этот институт тратить. "А что бы сказал мне отец, будь он жив? — думал я, шагая в институт. — Он бы точно не обрадовался такому моему поступку..."
Вдруг я почувствовал несильный удар сзади по голове. Как будто кто-то дал мне подзатыльник. Я схватился за голову, присел и обернулся. Это был обычный городской голубь. Во время своего полета он зачем-то врезался мне в затылок, упал на тротуар и тут же взлетел, скрывшись в городской суете. Уж не знаю, отвлекся ли он во время полета или не справился с управлением, либо шапка ему моя не понравилась, но я решил, что это какой-то знак, потому что если б я ему просто не понравился, то сделал бы он, скорее всего, другую, менее затратную, но более эффективную гадость, чем удар по затылку. Проще говоря, нагадил бы, да и всё.
Прежде чем идти в деканат, я решил зайти к тому самому профессору математики, что организовывал вечер, посвящённый памяти Высоцкого.
— Мысли вас терзают, молодой человек? — спросил он, увидев мою растерянность.
Я решил, что жаловаться на жизнь профессору минимум нелепо и глупо.
— Вы знаете, физиологи до сих пор не могут понять, в каком отделе человеческого мозга зарождается мысль, — почему-то вдруг сказал я, вспомнив уроки физиологии в медицинском училище. — И если, допустим, мы знаем, какой участок мозга отвечает за зрение, например, или за дыхание, движение, рефлексы и прочее, то где зарождается мысль, мы так и не знаем. Да, вы правы. Меня терзают неизвестно где зарождающиеся мысли. Институт хочу оставить...
Я не смог сказать слово "бросить". Как какое-то предательство звучит.
Профессор, до сих пор внимательно глядел на меня, но как я закончил говорить, отвел глаза и, немного помолчав, спросил:
— Вы никогда не задумывались, куда девается информация?
Вопроса я не понял, поэтому промолчал, внимательно слушая профессора. Он продолжал:
— Я имею в виду ту информацию, которой владеет человек при жизни. Подумайте только, сколько различной информации содержится в наших телах: речь, знания, умения, память, опыт, любовь, привязанность и прочее, прочее. Куда девается эта информация после смерти человека?
— Но она ведь не материальна..., — стал было говорить я.
— И что с того, что она не материальна? Она ведь есть? Пусть мы называем её душой человека. Душа ведь у нас есть?
— Да, — согласился я, все еще не понимая, к чему клонит профессор. — И куда же девается наша душа после смерти? На небо?
— Существует теория квантово-полевой картины мира, которая предполагает, что весь мир находится в каком-то информационном поле, изучить и измерить которое на сегодняшний день не представляется возможным. Именно эти потоки информации руководят всеми процессами во вселенной. И после смерти человеческого тела душа его, то есть информация, встраивается в это информационное поле. Частички информации, назовем их так, которой человек владел при жизни, постоянно рядом с нами, и чем более выдающимся был человек, то есть, чем богаче была его душа, тем больший объем информации он выгрузил в информационное поле после смерти. И когда мы, живые, вспоминаем кого-то, то это происходит не только потому, что у нас память хорошая, а потому, что информация этого человека сейчас поступила нам в душу. Поэтому, возвращаясь к вашему вопросу, где же в человеке зарождается мысль, я могу с определенной долей уверенности сказать, что человеческий мозг не генератор мыслей, а их приёмник. А вот уже от того, насколько хорошо развит ваш приёмник, зависит то, сколько и как вы сможете принимать, интерпретировать и использовать какую бы то ни было информацию.
Видимо, в тот момент лицо мое изображало крайнюю степень просвещения и просветления, потому как профессор смотрел на меня очень довольным взглядом.
— Так вот, кто голубя направил..., — только и пробормотал я.
— Какого голубя? — смутился он.
— Я в институт шёл документы забирать и размышлял по дороге, что сказал бы мой отец по этому поводу, будь он живой. И мне в затылок голубь врезался ни с того, ни с сего. Как подзатыльник получил...
— Подзатыльник, между прочим, это тоже один из способов передачи информации от старшего поколения младшему! — весело подмигнул мне профессор. — Вы сказали, "шёл забирать документы".
— Шёл...
— Ну так "шёл" или "пришёл"?
— Не дошёл, — уверенно ответил я. — Спасибо, профессор!
Я крепко пожал ему руку, вышел из кабинета и направился домой. Мы разговаривали не больше пяти минут, но так много мне после этого разговора стало ясно, стало легче и столько уверенности появилось тогда.
— Да закончу я этот институт! — сам себе говорил я. — Тяжело, конечно, но бросать учебу — последнее дело. Помню, как хотел бросить медучилище, как отец отговорил меня. Как теперь я ему благодарен за то, что поддержал в трудное время. Да и не только я благодарен. Многие больные, которые сейчас говорят "спасибо", они не только меня благодарят, но и его тоже, хотя его уже нет с нами. Как теперь те проблемы, из-за которых я хотел бросить медицинское училище, кажутся мне ничтожными и даже смешными. И с институтом будет также! Я остаюсь! Я буду учиться. Я напишу и защищу эту дипломную! Только сейчас в первую очередь надо дома наладить всё, а потом с головой в учебу. Я устал, жена устала, ребенок болеет, постоянные выбросы с заводов, осень, серое небо, холодные ночи, промозглые утренние часы... Что там дерматологи говорили по поводу болеющего сына? К морю надо ребёнка везти? Значит, летим на море! Как раз через неделю намечается отпуск "за вредность"*. Если уж год за полтора, тогда и отдыхать надо в полтора раза сильнее.
Я зашел в турагенство за путевками.
***
— Ну всё! Летим в Турцию! — сказал я жене, придя домой. — Отдыхать!*
Продолжение следует...
________
*Отпуск "за вредность" — то есть за работу с вредными для здоровья условиями (туберкулёзные больные, радиационное излучение, агрессивные химические жидкости и испарения, работа при крайних температурах, влажности, давлении и т.п.)
О том, как мы летели обратно из Турции можно почитать здесь: