Открываю дверь... а на пороге — кошмар моей жизни
— Любовь Петровна, не ожидали увидеть? — На её тонких губах играла улыбка, та самая, которую я ненавидела всю свою жизнь. Та, что разрушила всё.
Я стояла, ухватившись побелевшими пальцами за дверной косяк. Ноги предательски задрожали, и маленькая квартирка в пятиэтажке на окраине Лыскова, где я прожила последние семнадцать лет, вдруг закружилась перед глазами. Как снежная метель, как та давняя метель декабря восемьдесят седьмого...
— Вы что же, не узнаёте? Или сделать вид решили? Всегда вы так умели — сделать вид, будто ничего не происходит.
Елена Викторовна — мать Андрея, моего покойного мужа. Моя бывшая свекровь. Двадцать два года назад я поклялась себе, что больше никогда её не увижу. Что никогда не позволю этой женщине переступить порог моего дома. За долгие годы я научилась не вспоминать её лицо, стирать из памяти голос, который сейчас резал слух, как скрежет ножа по стеклу.
— Как вы... — во рту пересохло, и я не могла выдавить ни слова. — Как вы нашли меня?
— А вы думали, я искать не буду? — Она оглядела меня с ног до головы. — Вижу, годы вас не пощадили, Любочка.
Ей самой было уже за восемьдесят, но спина держалась прямо. Седые волосы аккуратно уложены, на лице — тот же макияж, что и двадцать, и тридцать лет назад: тонкая стрелка у глаз, помада цвета спелой вишни. Время словно боялось прикоснуться к этой женщине. Или это она так яростно с ним боролась, что даже время отступило.
— Я... я не приглашала вас, — наконец выдавила я. — Уходите.
— Не пригласите старую женщину на чай? Какая невежливость, — она поджала губы и шагнула вперёд.
Я не успела захлопнуть дверь. А может, просто не хватило сил. Елена Викторовна уже стояла в прихожей и снимала пальто цвета тёмного шоколада — всегда любила дорогие вещи, даже в те годы, когда все вокруг ходили в телогрейках. «Я из хорошей семьи», — говорила она. «Отец — профессор, мать — врач. Мы и в эвакуации не опускались до лохмотьев».
— Квартирка у вас... — она оглядела стены, — скромная. Впрочем, всегда такой были. Скромной, тихой. Мышкой серой Андрюша вас называл, помните?
Я вздрогнула. Такого не было. Андрей никогда... Но он ведь столько всего не рассказывал мне. О матери — особенно.
— Проходите на кухню, — сдалась я. — Только ненадолго. У меня вечером занятия с учениками.
Репетиторство давно стало моим единственным доходом. После школы, где я проработала почти тридцать лет учителем русского и литературы, остались лишь воспоминания, две полки почётных грамот и пенсия, на которую можно было купить продукты и оплатить коммуналку. Но не более.
— Всё так же преподаёте? — Елена Викторовна присела за стол, расправила салфетку на коленях — жест из тех времён, из той жизни. — Горбатитесь над тетрадками за копейки. А ведь я предлагала вам другую судьбу тогда. Но вы выбрали... что ж. Каждый выбирает, что заслуживает, да?
Я молча поставила чайник, достала печенье. Руки предательски дрожали, но я старалась этого не показывать. «Не дрожи перед ней, — сказала я себе. — Не сейчас. Не после стольких лет».
— Зачем вы приехали? — спросила я, когда мы сидели друг напротив друга с чашками чая, который не пила ни она, ни я. — Спустя столько времени... Что вам нужно?
— А вы думали, я так и умру, не узнав? — Голос её дрогнул впервые. — Не узнав, где похоронен мой сын?
Я замерла. По спине пробежал холод. Тот самый декабрь восемьдесят седьмого снова обжёг морозом лицо. Метель. Крики. Хлопанье дверей.
— Вы знаете, где его могила, — ответила я тихо. — Вам сообщали. На кладбище...
— Не лгите мне! — Она ударила ладонью по столу так резко, что чай выплеснулся из чашки. — Не лгите мне здесь и сейчас, глядя в глаза. Я знаю, что на том кладбище лежит пустой гроб. Я приезжала туда. Каждый год, в день его рождения. Семнадцать лет я привозила цветы на могилу, где нет моего сына!
Я отвернулась к окну. Серый ноябрьский день давил на стёкла. Где-то на площадке верещал детский велосипед — соседские мальчишки опять катались до темноты.
— Я не понимаю, о чём вы, — прошептала я. — Андрей утонул зимой. Тело не нашли. Вы же знаете.
— А я вот не верю, — она наклонилась ко мне, и я едва сдержалась, чтобы не отшатнуться. — Я ни на секунду в это не поверила тогда. И не верю сейчас. Мой сын не мог так глупо утонуть. Он прекрасно плавал, с детства. Да и кто в декабре вообще лезет на лёд? Он вам правду рассказал тогда — куда едет, зачем? Или вы обманули его, как и всех нас?
Я сжала руки под столом. Заноза старой боли, которую я столько лет вытаскивала по миллиметру, вдруг вошла в самое сердце одним ударом.
— Елена Викторовна, я прошу вас уйти, — мой голос звучал сдавленно. — Мне больше нечего вам сказать. Я сама не знаю, что произошло в тот день. Андрей просто не вернулся домой. А потом... потом мне позвонили из милиции. Через два дня нашли его машину на берегу. В полынье. Они искали, правда искали. Но течение там сильное, сами знаете.
— Могилу я уже видела, — она отмахнулась. — Теперь покажите чердак.
— Что?! — я даже привстала. — Какой ещё чердак?
— Вашей пятиэтажки. Чердак или подвал. Где вы их прячете?
Я уставилась на неё, не понимая. Неужели возраст всё-таки взял своё? Неужели эта железная женщина тронулась умом?
— Кого... кого я прячу?
— Не притворяйтесь, Любовь Петровна. Не держите меня за дуру. Я знаю, я чувствую, что они здесь. Что мой внук жив. И вы его прячете от меня все эти годы!
Я опустилась на стул и закрыла лицо руками. Боже мой, она действительно сошла с ума. Столько лет она жила с этой мыслью... Столько лет ненавидела меня — ещё сильнее, чем раньше.
— Елена Викторовна, — я старалась говорить спокойно, как с больным человеком, — у нас не было детей. Вы же знаете. У Андрея и у меня. Мы много лет пытались, но...
— Врёте! — она уже почти кричала. — Я знаю, что Андрюша вёз документы в тот день! Документы на усыновление! Он мне сам сказал, по телефону. За день до... до всего этого. Он был так счастлив. Говорил, что наконец-то всё получилось, что через несколько дней я стану бабушкой. Что малышу три годика, что он...
Она замолчала, словно захлебнувшись собственными словами. По морщинистому лицу текли слёзы, размывая тонкую линию у глаз.
Я стояла оглушённая. Сердце колотилось где-то под горлом.
— Что? — прошептала я. — Что вы такое говорите? Андрей ничего... Я ничего не знала ни о каком усыновлении! Мы даже не обсуждали это после того, как врачи сказали, что у меня не может быть детей. Андрей был против. Он говорил, что мы справимся вдвоём, что нам и так хорошо...
Елена Викторовна медленно подняла на меня глаза. В них читалось такое удивление, словно она увидела призрака.
— Он не сказал вам? — Она покачала головой. — Мой сын не сказал собственной жене, что едет забирать ребёнка? Что он поехал в другой город, чтобы привезти вам сына?!
Я опустилась на стул. Комната снова поплыла перед глазами.
— Нет, — одними губами произнесла я. — Нет, этого не может быть. Он сказал, что едет к своему другу Виктору, в соседний город, на день рождения. Что вернётся поздно. Я ждала его всю ночь. А потом позвонили... Следователь сказал, что нашли его машину. А на следующий день... на следующий приехали вы. И обвинили меня в его смерти. Сказали, что я его довела, что из-за меня он заметался по ночной метели, не разглядел берега... Что я виновата в том, что у вас забрали единственного сына.
Мы молчали, глядя друг на друга сквозь этот провал в тридцать пять лет. Я видела, как она постарела за минуту, как осели плечи, когда-то такие гордые и прямые.
— Кто такой Виктор? — тихо спросила она. — У Андрюши не было друга с таким именем. Никогда.
— Был, — возразила я. — Они с института дружили. Андрей часто к нему ездил. Раз в месяц, иногда чаще.
Елена Викторовна покачала головой.
— Нет, Любовь Петровна. Не было у него такого друга. Зато был детский дом «Ёлочка» в соседнем городе. И был мальчик Антошка. Андрей показывал мне его фотографию накануне. Темноволосый, глаза серые. «Мама, — говорил, — он так похож на Любу, правда? Такой же тихий, задумчивый. Она будет счастлива».
Я слушала её, и что-то внутри меня рушилось, осыпалось, как старая кладка. Тридцать пять лет я прожила, уверенная, что мой муж погиб нелепо, случайно, возвращаясь от друга. Что он выпил лишнего, не справился с управлением. Что моя жизнь пошла под откос из-за случайности, жестокой прихоти судьбы.
А он ехал с ребёнком... С ребёнком, о котором не сказал мне ни слова!
— Где он? — теперь уже я подалась вперёд. — Где этот мальчик? Что с ним стало?
— Вот и я об этом, — глаза свекрови сузились, и в них снова мелькнуло то же подозрение. — Куда делся ребёнок? В отчёте милиции не было ни слова о втором теле. А я не поверила, что его там не было. Я думала... Думала, что вы нашли их раньше. Что забрали мальчика себе, а мне сказали, что все погибли. Что вы спрятали его где-то и растили одна, называясь матерью-одиночкой. Переехали, затаились, чтобы я не нашла.
Я рассмеялась. И сама испугалась своего смеха — он звучал как-то истерично, надломленно, как треск льда.
— Вы думали, что я... утаила ребёнка вашего сына? Спрятала его от вас? А зачем? Что вы за чудовище такое, если считаете, что я могла...
— Потому что вы его никогда не любили! — почти закричала она. — Моего Андрюшу! Я видела, как вы смотрели на него — всегда немного в сторону. Словно мыслями где-то далеко. Он женился на вас — тихоне, серой мышке без роду, без племени. С вашим детдомовским прошлым... А я ведь предупреждала его. Говорила: «Сынок, ты достоин лучшего. Смотри, как Лариса Веденеева на тебя смотрит — профессорская дочка, красавица!» Но он упёрся. «Люблю и всё», — сказал тогда. И что? Что вы ему дали? Детей родить не смогли, уют создать не сумели. Жили на одну зарплату, когда он мог бы...
— Хватит! — я грохнула кулаком по столу, сама не ожидав от себя такой силы. Чашки подпрыгнули. — Сейчас же замолчите, слышите? Не смейте говорить о нашей с Андреем жизни! Вы ничего не знаете — ни о нас, ни о любви, ни о счастье! Вы и собственного сына не знали, если думаете, что он мог поехать за ребёнком, не сказав мне ни слова!
Елена Викторовна застыла, глядя на меня с удивлением.
— А он мог, — вдруг сказала она тихо. — Очень даже мог. Потому что боялся, Люба. Боялся, что вы откажетесь. Что скажете: «Зачем нам чужой ребёнок? Мы и так хорошо живём вдвоём». Он боялся, что вы не захотите делить его с кем-то ещё. Что вам хватает работы в школе и ваших учебников. Поэтому он решил поставить вас перед фактом. «Мама, — говорил мне, — она полюбит его, как только увидит. Я знаю Любу, она просто боится не справиться, а как увидит Антошку — всё, пропадёт».
Я смотрела на неё, и перед глазами вставал тот вечер. Тридцать пять лет назад. Андрей целует меня на прощание, говорит: «Ложись, не жди, я поздно вернусь». И эта странная, чуть виноватая улыбка. И волнение — он теребил воротник, переминался с ноги на ногу. Я тогда ещё подумала: «Чего это он так нервничает из-за дня рождения друга? Уже сто раз там бывал».
Неужели в тот момент он уже знал, что едет за ребёнком? За нашим будущим сыном? Антошкой...
— Покажите мне его, — Елена Викторовна снова подалась вперёд. — Я же знаю, что он жив. Что вы его спасли той ночью. Увидели машину, вытащили мальчика, а Андрея... Андрея не успели. Или не захотели. Я же знаю, что вы его никогда...
— Да замолчите вы! — слёзы брызнули из моих глаз. — Я любила его! Слышите? Любила вашего сына больше всего на свете! Он был для меня... Он был мой мир, моя семья — единственная за всю жизнь! Думаете, я не хотела детей? Я мечтала о них! Я с ума сходила от горя, когда врачи поставили диагноз. А он... А он, значит, готовил мне такой подарок. И даже не сказал...
Я закрыла лицо руками и разрыдалась. Горе, копившееся годами, прорвалось наружу, затопило, как весенний разлив — берега. Тридцать пять лет я жила и не знала, что Андрей погиб, когда вёз мне сына. Нашего сына. И Антошка... Что стало с этим мальчиком? Где он сейчас?
Елена Викторовна смотрела на меня, и в её глазах наконец мелькнуло что-то человеческое. Тень сомнения.
— Вы правда не знали? — спросила она.
Я не ответила. Не могла говорить. В груди клокотало от рыданий. Я помнила, как мы спорили с Андреем о детях. Я так сильно хотела усыновить ребёнка. А он говорил: «Не готов, Люба. Не готов взять чужого. Давай попробуем ещё раз обследоваться у московских врачей? Может, они помогут...» И я сдалась, конечно. Как всегда сдавалась перед ним, если он твёрдо стоял на своём.
А теперь оказывается, что он передумал. Решился — и поехал за маленьким Антошкой. Который так похож на меня... И не сказал ни слова, хотел сделать сюрприз.
— После гибели Андрея вы даже не попытались найти информацию об этом мальчике? — спросила я, наконец успокоившись немного. — Не поехали в детский дом? Не спросили?
— Ездила, — Елена Викторовна поджала губы. — Не пустили меня. Сказали, что никаких документов подписано не было, никто не приезжал за мальчиком. Говорили, что я сумасшедшая, велели обратиться в милицию. А в милиции сказали, что никакого ребёнка в машине моего сына не нашли. И что он вообще ехал один. Что у него был пустой багажник, пустой салон. Но Андрюша сказал мне, что всё готово! Что он едет за мальчиком! Что встретится с сотрудницей детского дома на полпути, заберёт документы и ребёнка...
— Постойте, — я вскинула голову, — что значит «встретиться на полпути»? Он всё-таки не доехал до города?
— Нет, встреча была назначена в какой-то придорожной гостинице. Он говорил, сотрудница сама предложила — чтобы не тащить ребёнка в город, к нотариусу. Сказала, что все документы уже подготовила, нужно только подписать. И забрать мальчика.
Я нахмурилась. Что-то тут было не так. Не верилось, что работница детского дома поедет одна с трёхлетним ребёнком в зимний вечер на встречу с незнакомым мужчиной. Даже с документами, даже в гостиницу. Процедура усыновления обычно проходит не так.
— Какое название у детского дома? — спросила я.
— «Ёлочка», — повторила она. — Так он мне сказал. И я туда ездила, Любовь Петровна. На следующий день после похорон. И потом ещё много раз. Там правда был детский дом с таким названием. Но никто не знал ни о каком Антошке, никто не собирался отдавать его на усыновление. Мне даже показали списки — не было там ребёнка с таким именем!
Я молча встала и пошла в спальню. Открыла старый секретер, где хранились документы. Выдвинула нижний ящик.
— Что вы делаете? — Елена Викторовна шла за мной.
— Хочу кое-что проверить.
Я вынула потрёпанную папку, где лежали бумаги Андрея. То немногое, что осталось. Аттестат, диплом, свидетельство о браке. Зачем-то хранила все эти годы, хотя могла давно выбросить.
И ещё кое-что. Маленькая записная книжка, куда он выписывал телефоны и адреса друзей. Я никогда её не открывала после его смерти. Не было нужды — друзья сами пришли на похороны, сами звонили потом. Кто-то приглашал в гости, кто-то предлагал помощь. Я ото всех отказывалась. Кроме Виктора, который так и не появился. Ни на похоронах, ни после. Я решила, что он не смог пережить смерть друга, которая случилась в день его рождения, по дороге к нему...
Я открыла записную книжку на букву «В».
— Виктор Станиславович, — прочитала я вслух. — Телефон, адрес... вот, смотрите. Город Климовск, улица Заречная, 14.
— Детский дом «Ёлочка» находится в Климовске, — Елена Викторовна стояла за моей спиной, и её голос вдруг стал напряжённым. — Но на улице Парковой. Я там была. Дайте сюда.
Она выхватила у меня записную книжку, впилась глазами в страницу.
— А кто такой этот Виктор? — требовательно спросила она. — И почему у него адрес в том же городе, где находится детский дом?
— Не знаю. Андрей говорил, что это его институтский друг. Что они часто видятся. Что он к нему ездит.
— Виктор Станиславович, — пробормотала Елена Викторовна. — Я не помню никакого Виктора среди его однокурсников. Я всех их знала, всех. И не было там ни одного Виктора Станиславовича! Ни одного!
Она вдруг осела на кровать, словно у неё подкосились ноги.
— Он врал, — прошептала она. — Врал нам обеим. И мне, и вам. Зачем?
Я смотрела на неё, и в груди что-то холодело. Врал... Он никогда мне не врал. По крайней мере, я так думала все эти годы.
— Я позвоню, — я решительно вырвала книжку из её рук. — Узнаю, кто такой этот Виктор Станиславович.
Я пошла к телефону. Дрожащими руками набрала номер, записанный в книжке. Длинные гудки. Андрей умер тридцать пять лет назад. Что за глупость звонить по старому номеру, который, скорее всего, давно не существует...
— Алло, — раздался в трубке мужской голос. Немолодой, усталый.
Я замерла.
— Алло? — повторил голос. — Вас не слышно.
— Да, здравствуйте, — я с трудом совладала с голосом. — Это... это Виктор Станиславович?
— Да, это я, — в голосе слышалось напряжение. — С кем говорю?
— Меня зовут Любовь Петровна. Я... я жена Андрея Смирнова.
В трубке повисла такая тишина, что мне показалось — нас разъединили. Но потом я услышала тяжёлое, прерывистое дыхание.
— Боже мой, — наконец выдохнул мужчина. — Боже мой, это... Вы правда его жена? Андрея?
— Да, — я вцепилась в трубку. — Вы его знали?
— Знал, — снова пауза, — очень хорошо знал.
— Я хотела бы с вами встретиться, — сказала я твёрдо. — Это очень важно. Мне нужно узнать... кое-что. О муже. О детском доме «Ёлочка». О мальчике Антошке...
Снова тишина. Потом хриплый голос:
— Приезжайте. Я всё вам расскажу. Тридцать пять лет ждал этого звонка, Любовь Петровна. Каждый день ждал, что вы позвоните. Или приедете. Я на том же месте, адрес не изменился.
Он отключился, а я стояла, сжимая трубку, не в силах пошевелиться.
— Ну? — Елена Викторовна заглянула в комнату. — Кто он? Что сказал?
— Мы едем в Климовск, — ответила я. — Завтра. Он обещал всё объяснить.
Дорога до Климовска заняла три часа. Мы ехали на автобусе. Молчали всю дорогу. Я смотрела в окно, Елена Викторовна листала какой-то журнал. Между нами висело напряжение — тридцать пять лет взаимной неприязни, недоверия и страха не могли исчезнуть за один вечер.
Дом на улице Заречной оказался обычной пятиэтажкой — такой же, как моя. Мы поднялись на второй этаж. Я нажала на звонок.
За дверью послышались шаги. Она открылась, и на пороге стоял пожилой мужчина. Высокий, худощавый, с аккуратно подстриженной седой бородой. Глаза — усталые, с тяжёлыми веками, но внимательные, глубокие. Такие глаза бывают у людей, привыкших наблюдать, а не говорить.
— Здравствуйте, — его голос звучал глуше, чем по телефону. — Входите.
Он посторонился, пропуская нас. Его взгляд скользнул по моему лицу, задержался, словно изучая каждую морщинку, каждый след прожитых лет. Потом перешёл к Елене Викторовне.
— Вы... — он нахмурился. — Вы мать Андрея?
— Да, — она вскинула голову, расправила плечи, как делала всегда, когда нервничала. — Елена Викторовна Смирнова. А вы, стало быть, тот самый Виктор, к которому мой сын якобы ездил в гости?
Мужчина помрачнел.
— Проходите в комнату, — сказал он, не отвечая на вопрос. — Нам есть о чём поговорить.
Квартира была небольшой, но уютной. Книжные полки до потолка, старое, но добротное кресло, на журнальном столике — стопка исписанных листов и раскрытая тетрадь. Пахло кофе и сигаретами.
— Присаживайтесь, — Виктор Станиславович указал на диван. — Чай, кофе?
— Нет, спасибо, — я покачала головой. — Скажите лучше... Кто вы? Почему мой муж ездил к вам все эти годы и говорил, что вы его друг по институту? И что вы знаете о детском доме «Ёлочка»? О мальчике, которого он собирался усыновить?
Виктор Станиславович тяжело опустился в кресло. Потёр лоб, словно собираясь с мыслями. Потом посмотрел прямо мне в глаза.
— Я не был другом вашего мужа по институту, Любовь Петровна. Мы познакомились гораздо позже. Я — бывший директор детского дома «Ёлочка». Того самого, откуда Андрей хотел забрать ребёнка.
Я вздрогнула. Елена Викторовна рядом со мной напряглась, подалась вперёд.
— Вы лжёте! — выпалила она. — Я была в этом детском доме! Я разговаривала с директором — женщиной! Она сказала, что никогда не видела моего сына, что никакого усыновления не планировалось!
— Это было тридцать пять лет назад, — спокойно ответил Виктор. — Я ушёл с должности директора за год до вашего визита. Сразу после... того случая. И да, нас сменила женщина — Ирина Павловна, моя заместитель. Она действительно никогда не встречалась с вашим сыном. Потому что я занимался этим вопросом лично.
— Но почему? — я старалась говорить спокойно, хотя сердце колотилось как бешеное. — Почему всё было так скрытно? И причём здесь вообще детский дом, если вы жили в обычной квартире? Елена Викторовна говорит, что «Ёлочка» находилась на другой улице.
— Да, сам детский дом — на Парковой, — кивнул Виктор. — А здесь... здесь моя квартира. И Антошкина. Была. И есть.
Он поднялся и подошёл к книжной полке. Снял с неё фотографию в простой деревянной рамке. Протянул мне.
— Вот, — сказал тихо. — Это он.
Я взяла фотографию дрожащими руками. С неё на меня смотрел темноволосый мальчик лет трёх-четырёх. Большие серые глаза, чуть приподнятые уголки губ — не улыбка, но её обещание. И что-то такое во взгляде... что-то, отчего мороз прошёл по коже. Словно смотрела на собственный детский снимок, которого у меня никогда не было. Дети в детдоме, где я выросла, не имели личных фотографий.
— Он... он и правда похож на меня, — выдохнула я.
— Андрей тоже это заметил, — кивнул Виктор. — Сказал: «Как будто ваш с Любой ребёнок. Такое бывает?» Я ответил, что всякое бывает. А про себя подумал — если бы он только знал, насколько был прав.
Елена Викторовна выхватила у меня фотографию, вгляделась в лицо.
— Господи, — прошептала она. — И правда, так похож... Это он? Тот самый мальчик, которого должен был привезти Андрей? Где он сейчас?
Виктор помолчал.
— Антон сейчас в Москве, — наконец сказал он. — Живёт, работает. Ему тридцать восемь... Он вырос хорошим человеком.
— Но как?! — Елена Викторовна вскочила на ноги. — Как это возможно? Если он не погиб вместе с моим сыном... если его не усыновили... как он оказался здесь, с вами?
Виктор Станиславович посмотрел на неё с какой-то усталой жалостью.
— А вы думаете, детей отдают первому встречному, который заглянул в детский дом? — спросил он. — Да ещё и без ведома его жены?
Я похолодела. До меня начало доходить.
— Вы... вы не собирались отдавать ему ребёнка? — спросила я. — Это был обман? Но зачем?
— Не совсем так, — Виктор покачал головой. — Я хотел отдать ему ребёнка. Я хотел, чтобы Антошка попал в хорошую семью. К тому же, я видел, как Андрей смотрит на него. Как сам мальчик тянется к нему. Они подружились с первой же встречи. Андрей приезжал к нам больше года — сначала присматривался к разным детям, потом остановил выбор на Антоне. Приезжал, играл с ним, читал ему книжки. Помогал мне с ремонтом, с мебелью для группы... Он был хорошим человеком, ваш муж. И я ему доверял.
— Но почему он скрывал от меня эти поездки? — боль в груди становилась всё сильнее с каждым его словом. — Почему говорил, что едет к другу?
— Потому что боялся, — Виктор посмотрел на меня с сочувствием. — Боялся, что если вы узнаете — и откажетесь от этой затеи, он не сможет настоять на своём. Он не решался сказать вам до последнего момента. А недели за две до... до той поездки... рассказал мне, что почти готов. Что ещё немного — и скажет вам про Антошку, покажет фотографию. Попросил меня организовать встречу. «Если она увидит его, полюбит сразу, — говорил. — Я знаю свою Любу».
Я закрыла глаза. Меня затопило горечью. Господи, почему же я не знала его так хорошо, как он, видимо, знал меня?
— И вы согласились на эту встречу? — спросила Елена Викторовна. — Отпустить трёхлетнего ребёнка с чужим мужчиной?
— Нет, конечно! — Виктор покачал головой. — Всё должно было быть совсем не так. Я сказал Андрею, что готов организовать встречу, если он привезёт свою жену. Если вы оба будете готовы к усыновлению. Объяснил, что нужны документы от вас обоих, психологическое заключение, согласие органов опеки... Мне казалось, что он всё понял. Что начнёт оформлять документы как положено.
— Но он почему-то поехал один в тот день, — тихо сказала я.
— Да, — Виктор вздохнул. — Он позвонил и сказал, что едет. Что уже всё решил и готов забрать Антона. Я пытался объяснить, что так нельзя. Что это нарушение закона — отдать ребёнка без документов. Но он стоял на своём. Говорил, что вы не против, просто не знаете пока, что это будет... что скоро узнаете. Что он просто хочет сделать вам сюрприз. Его было не остановить. Я не знаю, что на него нашло в тот день. Он был сам не свой.
— И что вы сделали? — голос Елены Викторовны дрожал. — Вы встретились с ним?
— Нет, — Виктор покачал головой. — Я отказался. Сказал, что не отдам ребёнка без документов. Что так не делается. Что Антошка не... не подарок, который можно завернуть в красивую бумагу и преподнести жене, — он бросил на меня извиняющийся взгляд. — Он разозлился. Хлопнул трубкой. А через несколько часов мне позвонили из милиции. Сказали, что машину Андрея нашли в полынье. Но тела... тела так и не нашли.
В комнате повисла тяжёлая тишина. Елена Викторовна опустилась на диван, словно ноги её больше не держали.
— Значит, мой мальчик разбился, возвращаясь ни с чем, — прошептала она. — Обманулся в своих надеждах и...
— Погодите, — я перебила её. — Но почему вы решили, что ребёнок может быть с ним? Ведь вы сказали, что не отдавали Антошку...
— Потому что, — Виктор тяжело опустился в кресло, — потому что Андрей сказал, что если не заберёт Антона через меня, то всё равно его заберёт. Как угодно! Что найдёт способ. И я испугался. Я действительно звонил в детдом, приказал не отпускать мальчика ни с кем. Но ведь Андрей знал все входы и выходы, знал, когда дети гуляют... Я боялся, что он просто украдёт ребёнка. И потом, когда нашли машину, я думал, что Антон мог быть с ним. Что их обоих унесло течением... Но потом Антошка вернулся с прогулки. Цел и невредим. А у меня... у меня на душе остался этот камень на всю жизнь. Эта вина.
— В чём же вы виноваты? — тихо спросила я. — В том, что не отдали ребёнка человеку без документов? Вы всё сделали правильно.
— Не знаю, — Виктор провёл рукой по лицу. — Знаете, все эти годы я думал — а что, если бы я согласился? Что, если бы я поехал на встречу, хотя бы поговорил с ним? Может, сумел бы убедить его вернуться домой... Может, он был бы сейчас жив. А так... я даже не попрощался с ним.
Елена Викторовна вдруг подняла взгляд.
— А мальчик? — почти шёпотом спросила она. — Что стало с мальчиком потом?
Виктор встал и прошёлся по комнате. Подошёл к окну, отдёрнул занавеску. За окном накрапывал мелкий ноябрьский дождь.
— Я усыновил Антошку, — сказал он, не оборачиваясь. — Через полгода после той истории. Ушёл с должности директора, оформил все документы. Он стал моим сыном. Антоном Викторовичем Соколовым.
Я смотрела на его спину, на чуть сутулые плечи, и почему-то вспоминала своё детство. Детский дом, где я выросла. Как мечтала, чтобы кто-нибудь пришёл и забрал меня. Чтобы у меня появилась настоящая семья. Хотя бы один человек, которому я была бы по-настоящему нужна...
— Вы поступили правильно, — сказала я. — Спасибо вам.
Он обернулся. В глазах стояли слёзы.
— Не стоит благодарности, Любовь Петровна. Знаете, у меня в жизни так и не было своей семьи. А с Антошкой... он стал моим сыном. Моим настоящим сыном. Он знает, что я его усыновил. Знает, что была какая-то история с вашим мужем, который хотел его забрать. Но деталей не знает. Я не рассказывал ему о той ночи, о гибели Андрея. Ни к чему ему это. Он вырос, выучился. Стал юристом, как и мечтал Андрей.
— А вы... вы ему мои фотографии показывали? — я сама не понимала, почему спрашиваю об этом.
— Нет, — Виктор покачал головой. — У меня их и не было. Андрей никогда не приносил ваших снимков, хотя я просил. Говорил, что вы не любите фотографироваться. Кстати, именно поэтому я не сразу поверил вчера, что вы действительно его жена. Мог ли я знать, что вы так похожи с Антошкой...
— Странное совпадение, — пробормотала Елена Викторовна.
— Не такое уж и странное, — Виктор улыбнулся. — Мы все ищем в приёмных детях что-то своё. Андрей выбрал мальчика, похожего на жену. Дело житейское.
Я молчала, глядя в окно. Там, за дождём и серым небом, был другой мир. Мир, в котором я могла бы быть матерью Антона. В котором Андрей был бы жив. В котором всё сложилось бы иначе.
— А вы не знаете, почему так торопился мой сын? — вдруг спросила Елена Викторовна. — Почему не мог подождать, оформить всё как положено?
— Знаю, — лицо Виктора помрачнело. — Он всё мне рассказал. Сказал, что узнал о своей болезни. Что врачи дают ему не больше года. Что хочет успеть... успеть сделать вас счастливой, Любовь Петровна. Устроить вашу жизнь до своего ухода.
У меня перехватило дыхание. Я покачнулась, и Елена Викторовна — надо же! — поддержала меня за плечи.
— Какая болезнь? — прошептала я. — Он никогда...
— Он не хотел вам говорить. Думал, успеет всё сделать. Антошка, новая квартира... У него были большие планы. А потом он собирался рассказать вам о диагнозе, когда вы уже не будете одни. Когда у вас будет ребёнок, поддержка. «Она сильная, — говорил мне, — она справится. Но я должен позаботиться о ней».
Я закрыла лицо руками. Он всё это время знал, что умирает. Знал — и молчал. Обустраивал мою будущую жизнь, как мог. С сыном, о котором я так мечтала.
Елена Викторовна рядом со мной плакала — беззвучно, яростно вытирая слёзы.
— И он не сказал даже мне, — прошептала она. — Своей матери не сказал!
— Он никому не говорил, — Виктор покачал головой. — Только мне, и то в тот последний день по телефону. Видимо, не выдержал, прорвало. А я... я, как последний дурак, отказался с ним встречаться. Отказал ему в помощи, когда она так была нужна.
Мы молчали втроём. В тишине комнаты слышно было только наше дыхание и шум дождя за окном. Я смотрела на фотографию мальчика, который мог бы стать моим сыном. Который сейчас — взрослый мужчина, юрист, чей-то муж, может быть, чей-то отец...
— Я могу... могу его увидеть? — не знаю, откуда взялась эта мысль, но она заполнила меня целиком.
Виктор задумался.
— Не знаю, Любовь Петровна. Это сложный вопрос. Не уверен, что стоит ворошить прошлое. Столько лет прошло...
— А я хочу увидеть своего внука, — вдруг жёстко сказала Елена Викторовна. — Имею право! Единственная кровная родня в конце концов!
Мы с Виктором посмотрели на неё с одинаковым изумлением.
— О чём вы? — спросил он.
— Да всё о том же, — она фыркнула. — О странном сходстве этого мальчика с Любовью Петровной. Не находите, что оно слишком очевидно? Не думали, что это может быть не просто совпадение?
У меня перехватило дыхание. Я поняла, о чём она говорит, за секунду до того, как она это произнесла:
— Этот мальчик — сын Андрея. Его родной сын.
Виктор рассмеялся. Натянуто, деланно.
— Что за ерунда! Антон — сирота. Его мать умерла при родах, отец неизвестен. Так в документах.
— В каких документах? — прищурилась Елена Викторовна. — В тех, что вы сами и заполняли, господин директор? Будучи другом моего сына, который навещал вас и мальчика регулярно? Который был так странно к нему привязан?
Я смотрела на неё, и холод пробегал по спине. Неужели... нет, этого не может быть! Андрей никогда бы не...
— Чушь! — Виктор вскочил на ноги. — У вас нет никаких доказательств! И вообще, по-моему, вам пора. Обе вы хороши — явились через тридцать пять лет, требуете ответов. А где были раньше?
— Там, куда отправил нас ваш друг Андрей, — холодно ответила Елена Викторовна. — В неведении. Он не сказал мне, что умирает. Не предупредил, что у меня есть внук. Он скрыл от жены, что у неё, вероятно, есть пасынок. А вы продолжаете его дело. Прячете мальчика... теперь уже мужчину. От его семьи.
— Послушайте, — Виктор перевёл взгляд на меня, — Любовь Петровна, скажите ей. Ведь это безумие какое-то. Неужели вы думаете, что ваш муж...
— Я не знаю, — прошептала я. — Я ничего не знаю. Ни о его болезни. Ни о его поездках к вам. Ни о том, почему он выбрал именно этого мальчика. Может быть, я никогда не знала его по-настоящему?
— Мой сын любил вас, — Елена Викторовна смотрела на меня без прежней враждебности. — Он боялся потерять вас. Может, потому и скрывал так много. А мальчик... вы только посмотрите на этот снимок! Как две капли воды...
— Это всё совпадение, — не очень уверенно сказал Виктор. — Вы надумываете лишнее. Антон... он совсем другой человек. Со своей жизнью. Не нужно вмешиваться.
— Пусть он сам решит, — я подняла голову. — Пусть сам выберет — хочет он нас знать или нет. Вы можете просто передать, что мы приезжали. Расскажите ему всё, как есть. Если он захочет встретиться — вот, — я выписала на листке свой адрес и телефон, — пусть позвонит или приедет. Если нет — мы не будем настаивать. Обещаю.
Елена Викторовна хотела возразить, но я посмотрела на неё так твёрдо, как никогда не смотрела раньше.
— Хорошо, — нехотя кивнула она. — Пусть решает сам.
Виктор долго смотрел на листок с моими контактами. Потом аккуратно сложил его и убрал в книгу на полке.
— Я передам. Но уверен, что он откажется. У него своя жизнь, понимаете? Жена, работа, заботы...
— А у нас своя, — сказала я. — Но это не значит, что мы не можем соприкоснуться. Хотя бы раз. Хотя бы на мгновение. Чтобы... чтобы эта история завершилась. Для всех нас.
Антон позвонил через неделю. Сказал, что хочет встретиться. Только со мной, без Елены Викторовны. Я согласилась.
В день встречи я проснулась рано. Накрыла стол в кухне — впервые за долгие годы достала парадную скатерть, хрустальные бокалы, которые подарили нам с Андреем на свадьбу. Испекла пирог с яблоками.
Когда в дверь позвонили, я вздрогнула. Сердце заколотилось так быстро, что казалось — выпрыгнет из груди. Я открыла дверь, и на пороге стоял... Господи, он так был похож на Андрея! Те же глаза, тот же наклон головы. Только черты лица — мои. Моя линия скул, мои губы.
— Здравствуйте, — сказал он тихо. — Вы Любовь Петровна?
— Да, — прошептала я. — Проходите... Антон.
Мы сидели за столом, пили чай, говорили — о жизни, о семье, о мелочах. Он рассказывал про свою работу, про жену, про маленького сына, названного в честь приёмного отца — Виктора. Я украдкой всматривалась в его лицо, пытаясь найти, запомнить каждую чёрточку, каждую морщинку. Спрашивала про детство, про школу, про институт. Он отвечал — спокойно, доброжелательно. Будто мы были давними знакомыми, которые встретились после долгой разлуки. И только в самом конце, уже собираясь уходить, он вдруг спросил:
— Вы... вы правда думаете, что я мог быть сыном вашего мужа?
Я не знала, что ответить. Не знала, что будет правильно. И наконец просто сказала:
— Я не знаю, Антон. Но это не важно. Важно то, что Андрей хотел, чтобы вы стали нашим сыном. Он выбрал именно вас — из всех детей, которых видел. Значит, что-то связывало вас ещё тогда. Может быть, кровь. Может быть, просто родство душ. Какая теперь разница?
Он кивнул. Помолчал. Потом вдруг улыбнулся — так светло, так открыто, как умел улыбаться только один человек на свете. Андрей.
— Спасибо, что встретились со мной, — сказал он. — Теперь... теперь я понимаю, почему отец все эти годы хранил ту историю. Почему берёг её, как тайну. Он чувствовал, что она не закончена.
Я проводила его до двери. Он обернулся на пороге.
— Можно... можно я ещё приеду как-нибудь? — спросил он. — С женой, с сыном?
— Конечно, — ответила я. — Я буду очень рада.
И когда закрыла за ним дверь, впервые за тридцать пять лет не почувствовала одиночества. Странно, что кошмар моей жизни, возникший на пороге неделю назад, обернулся таким подарком судьбы. Словно сам Андрей наконец вернулся из той снежной декабрьской метели. И привёл с собой сына. Нашего сына. Чтобы убедиться, что я больше не буду одна.