Наклоняюсь и поднимаю табурет, когда в зале появляется взбешенный отец Артема в синем халате.
— Ты ополоумел?! — взрывается он, стремительно двигаясь к сыну и размахивая руками. — Ночь на дворе! Что ты пытаешься доказать? Что никого здесь не уважаешь?
Новичок (20)
Хук правой, надо сказать, у него мощный. Не знаю, от силы удара или от неожиданности спиной налетаю на стену, прижимаю к лицу руку и расфокусированным взглядом отмечаю, как быстро Волконский захлопывает дверь.
Ванную нахожу интуитивно. С лицом в принципе не всё так плохо – всего лишь небольшая ссадина на щеке. Промываю ее холодной водой и долго смотрю на себя в зеркало. С какой стати я стал защищать Артема от его же родителей? Почему так проникся его семейной драмой? Не потому ли, что меня самого в моей семейной драме защитить некому?
Около часа смотрю на мобильнике сериал, лежа на кровати. Хотя в сюжет особо не вникаю. То поглядываю на стену, за которой страдает Артем, то на дверь, ожидая, что в любой момент ворвутся члены семьи Волконского и выставят меня вон. Незаметно для себя засыпаю и вырываюсь из душащих объятий Морфея, когда за окном совсем темно.
Телефон разрядился и отключился, зато на стене висят круглые часы, которые показывают, что время движется к полуночи. Тихо крадусь по коридору до туалета, а когда выхожу, слышу громкий звук, раздающийся снизу. На первом этаже кто-то играет на фортепиано. Сначала невпопад, рвано, отрывисто, затем мелодия обретает форму, и я без труда узнаю её. Пусть я рос и не в самом благополучном районе города, где основной круг моего общения слушал исключительно грубый рэп, Лунную сонату Бетховена я распознать могу. А в нынешних обстоятельствах - и исполнителя.
Спускаюсь на первый этаж торопливо. Лунная соната внезапно переходит во что-то звонкое и веселое, громкое, почти истеричное. Провокационное. На колыбельную совсем не похоже, а я на девяносто процентов уверен, что спать здесь ложатся рано.
Иду на нарастающий звук и нахожу Артема в зале, где еще не был. Акустика здесь потрясающая. Не сомневаюсь, что игру Волконского слышит даже Ирэн в соседнем доме. Знаю, что он делает. Еще совсем недавно сам пытался привлечь внимание матери глупыми поступками. Хотел как-то оторвать ее от щекастого. Но положительного эффекта мои выходки, конечно, не принесли.
Артем стучит по клавишам остервенело, резко, очень эмоционально. Его лицо искажается под натиском рвущихся из него чувств. В этом есть что-то завораживающее, из-за чего я застываю столбом, не смея его прервать. А остановить Волконского нужно. Но я делаю это слишком поздно, только когда слышу топот чьих-то ног на лестнице.
— Артем! — я дотрагиваюсь до его плеча. Он дергается, его ловкие пальцы соскальзывают и ударяют по клавишам хаотично, извлекая неприятный, режущий слух, гул.
— Ты совсем офигел? — шиплю я. — Время видел? Тебя же сейчас…
В глазах Волконского ярость мешается с болью. Его взгляд, устремленный на меня, заставляет замолчать. Он неуклюже поднимается на ноги, опрокидывая тяжелый табурет и создавая тем самым еще больше шума.
— Как же ты меня достал, — рычит Артем, от него так сильно несет спиртным, что я морщу лицо.
Наклоняюсь и поднимаю табурет, когда в зале появляется взбешенный отец Артема в синем халате.
— Ты ополоумел?! — взрывается он, стремительно двигаясь к сыну и размахивая руками. — Ночь на дворе! Что ты пытаешься доказать? Что никого здесь не уважаешь? Это мы уже поняли!
Он вдыхает побольше воздуха, чтобы продолжить гневную речь, и именно в этот момент я делаю смелый шаг, отгораживая Волконского-старшего от сына и говорю:
— Извините. Увидел такой прекрасный инструмент и не смог пройти мимо.
Отец Артема теряется, недоверчиво глядя на меня.
— Ты? — переспрашивает он. — Играл ты? Не он?
— Еще раз извините. Мы пойдем, хорошо? Доброй ночи.
Вталкиваю Артема в его комнату и прикрываю дверь. К счастью, провести его по лестнице удалось легко, только один раз пришлось подхватить его за локоть. Он не сопротивлялся, не ругался и не пытался мне вмазать. А теперь завалился в кресло и обмяк, как тряпичная кукла, таращась перед собой пустыми глазами.
— Ты когда накидаться успел? — спрашиваю, опускаясь на кровать.
Чувствую нутром, что сейчас оставлять его одного нельзя. Он ничего не говорит, зато приподнимает руку и указывает в сторону компьютерного стола, на котором я вижу полупустую бутылку с янтарной жидкостью внутри. А еще на его руке у основания ладони замечаю овальный шрам.
Узнать о его происхождении решаюсь, только когда на дне бутылки остается одинокая капля. До этого момента мы не произнесли ни слова.
— Откуда? — указываю подбородком на его ладонь.
Артем отвечает не сразу, задумчиво проводит пальцем по шраму. Мне начинает казаться, что он в принципе не станет со мной это обсуждать, но я ошибаюсь.
— Первый год в интернате. Жгли чучело Масленицы на территории. После сожжения играли с ребятами в салки, и я упал, угодив рукой в раскаленные угли. Как же я орал, — Артем вдруг начинает улыбаться. — Ты не представляешь, как было больно. А она… Ирэн… — Волконский переводит туманный взгляд на меня и серьезнеет. — Ирэн пыталась меня утешить, мы дружим с самого детства. Так вот она меня успокаивала, дула на мою руку, приговаривала, что сейчас все пройдет, а я орал. Орал на нее. Кричал, что она не понимает, как мне больно. Назвал ее дурой и оттолкнул. Знаешь, что она тогда сделала?
Артем выжидающе на меня смотрит, пока я сгораю от любопытства.
— Она сделала то, из-за чего ребята, окружившие нас, а чуть позже и вообще все в интернате стали ее бояться.
Он молчит, словно издеваясь, целую вечность. А потом произносит:
— Ирэн сунула ладонь в угли. Звучит невероятно, но на ее лице не дрогнул ни один мускул. На ее коже раздулся пузырь чуть ли не больше, чем на моей. Но, в отличие от меня, она не плакала и не орала, просто посмотрела на меня и сказала: «теперь понимаю».
— Черт, — выдыхаю я.
— Ага. Она знает толк в поддержке, да? — смеется Артем. — Больше я не орал.
Внутренне содрогаюсь, представляя это зрелище. Либо у Ирэн не все дома, либо она – очень хороший друг. А может, всё сразу.
— Почему она это сделала? — бормочу я, сдвинув брови.
— Я задавал себе этот вопрос миллион раз, но правду узнал не так давно.
С этими словами Артем прикрывает глаза, по-прежнему сидя в кресле.
— И? — не выдерживаю я.
— Иди спать, Новиков. И засунь свою опеку вместе с жалостью куда подальше, — говорит он, не открывая глаз.
Со вздохом поднимаюсь на ноги и плетусь к двери, когда Волконский вдруг добавляет:
— Ирэн это сделала потому, что она не боится боли такого рода.