— Да что же это... — прошептала Нина, замерев над брошенным пакетом.
Слабый писк раздался снова. Не кошачий, не птичий — человеческий. Детский. Нина опустилась на корточки, руки дрожали, когда она осторожно развернула грязный целлофан.
Младенец. Крошечный, синюшный, почти не двигается. Только глаза — огромные, серые, непонимающие — смотрели прямо на неё. В них не было ни страха, ни надежды, только жизнь, которая ещё теплилась.
— Кто же тебя... — Нина оглянулась по сторонам.
Пустой просёлок, размытый весенней распутицей. Старый мост через ручей, под которым она присела, спрятавшись от внезапного ливня. И тут этот звук. Этот свёрток.
Ребёнок был завёрнут в тонкую пелёнку с жёлтыми медвежатами. Совсем маленький. Нина подхватила его на руки, прижала к груди.
— Замёрз весь...
Автобус в деревню будет только завтра. До её дома — пять километров через поле. Нина сняла телогрейку, обернула малыша, и быстрым шагом пошла в сторону деревни.
В голове проносились обрывки мыслей. Больница в райцентре. Милиция. Детдом. «Ребёнка подбросили». Протоколы, опросы, бумаги. А потом — казённые стены для этого крошечного человека.
— Не отдам, — решила она вдруг, сама себе не веря. — Не отдам.
Дома Нина растопила печь, согрела воду, омыла ребёнка в старом тазу. Мальчик. Крошечный, с пушком светлых волос на макушке. Он почти не плакал, только смотрел на неё тем же непонятным взглядом.
— Иван, — сказала Нина, касаясь пальцем его щеки. — Будешь Ваней.
Она не спала всю ночь. Кормила с ложечки смесью из разведённого коровьего молока. Меняла самодельные пелёнки из старых простыней. Смотрела, как он дышит.
— Мой, — шептала она, и слово звучало странно. Никогда не думала, что скажет его о ребёнке.
К утру Нина знала: в органы не пойдёт. Никуда не пойдёт. Будет растить сама. Деревенские посудачат и перестанут.
Одинокая баба с внебрачным — мало ли таких? Проще всего сказать — нагуляла в городе, куда на заработки ездила.
— Я тебя выхожу, — пообещала она, покачивая задремавшего младенца. — Выращу. Человеком сделаю.
Она знала, что будет тяжело. Корова, огород, подработки — всё на ней одной. Соседка Татьяна, пожалуй, поможет, но та сама еле концы с концами сводит.
Через неделю деревня уже гудела. Марья Степановна, встретив Нину у колодца, уставилась на свёрток в её руках.
— Ну-ка, покажи, от кого прижила? — спросила она, протягивая морщинистую руку.
— От хорошего человека, — отрезала Нина, отстраняясь. — Своё не показывают.
— Да ладно, не таи. Где родила-то?
— У тётки в городе, — соврала Нина, представляя несуществующую родственницу. — Там и документы делаю.
Ей было страшно. Страшно, что разоблачат. Страшно, что заберут. Страшно, что не справится. Но страх отступал, когда Ваня начинал тихонько гулить, глядя на неё уже с каким-то осознанием.
Деньги таяли, приходилось продавать яйца, молоко. Соседи шептались, но помалкивали в лицо — Нину побаивались, крутая она была. Одинокая, молчаливая, к себе не подпускала.
Однажды ночью мальчик сильно заболел. Температура, хрипы, крошечное тельце горело.
— Только держись, — умоляла Нина, прикладывая к его лбу мокрое полотенце. — Только не ты.
До утра сидела с ним. Поила отварами. Держала на руках. Врача вызывала, тот помог.
К рассвету жар спал. Ваня открыл глаза и впервые улыбнулся ей. Слабо, едва заметно, но улыбнулся.
И в это мгновение Нина поняла — всё правильно. Всё так, как должно быть. Документы удалось сделать через знакомого.
Шесть лет пролетели как один день. Деревня медленно пустела — кто в город подался, кто просто пропал. Школу закрыли ещё три года назад, почту сократили до одного дня в неделю, автолавка приезжала раз в месяц.
— Мам, смотри, что я нашёл! — Ваня вбежал в дом, сжимая в ладошке ржавую подкову.
— Ты руки помыл? — Нина оторвалась от стирки, вытерла мокрые ладони о фартук. — Покажи-ка.
Мальчик протянул находку. Худенький, но крепкий, с серьёзными глазами и вечно растрёпанными светлыми волосами. В свои шесть он уже умел колоть щепу для растопки, носил воду маленьким ведёрком, кормил кур.
— Это к счастью, — улыбнулась Нина. — Повесим над дверью.
— А правда счастье будет? — Ваня присел на табуретку, болтая ногами.
— У нас и так счастье, — она потрепала его по волосам. — Ты да я.
Денег не хватало катастрофически. Корова заболела и перестала доиться, пришлось продать. Нина устроилась уборщицей в сельсовет соседней деревни — три раза в неделю, два километра туда, два обратно. Зимой — по сугробам.
— Нин, ты бы в город перебиралась, — говорила ей Татьяна, единственная оставшаяся соседка. — Здесь же ничего не осталось. И парню учиться скоро.
— Куда я в город? — отмахивалась Нина. — С какими деньгами? И где жить? В общежитие с ребёнком не пустят.
Однажды зимой, когда морозы стояли под тридцать, Ваня слёг с воспалением лёгких. Температура не сбивалась, дыхание хрипело. Она накидала снега в ванну, растопила, грела воду, чтобы делать компрессы.
— Мам... холодно... — шептал мальчик синими губами.
— Сейчас, сыночек, сейчас, — Нина металась между печкой и кроватью.
Врачей удалось вызвать, только благодаря им удалось снять жар.
Два дня и две ночи Нина не отходила от постели. Поила малиновым чаем, натирала спиртом, укутывала, молилась. На третий день Ваня открыл глаза ясные, без мутной пелены жара.
— Есть хочу, — сказал он тихо.
Она рыдала, уткнувшись в подушку, когда он заснул.
В тот же год в деревню приехали люди из опеки. Кто-то донёс — не иначе как Марья Степановна, вечно нос во все дела совала. Две женщины в городских пальто, с папками бумаг, постучались в дверь.
— Проверка условий проживания несовершеннолетнего, — сухо представилась старшая. — Мы получили сигнал, что...
— Никаких сигналов, — Нина загородила проход. — У меня всё в порядке. Ребёнок мой.
— Документы на ребёнка покажите.
— А у вас самих документы есть? — Нина почувствовала, как немеют губы от страха. — Удостоверения покажите.
Ваня выглянул из-за её спины — настороженный, тихий.
— Это моя мама, — сказал он твёрдо, хватая Нину за руку.
Женщины переглянулись. Осмотрели дом — чисто, печь натоплена, еда есть, у мальчика тёплая одежда. Обещали вернуться с повторной проверкой, но больше не приезжали.
Вечером Нина долго сидела у окна. Страх не отпускал. А если вернутся? Если заберут? Свидетельство о рождении сделала через знакомую в сельсовете, но серьёзной проверки оно не выдержит.
— Мам, ты чего? — Ваня прижался к ней, положил голову на колени.
— Всё хорошо, сынок, — она погладила его по голове. — Всё хорошо.
— Я знаю, что хорошо. Ты же моя мама.
Вот так просто. Без сомнений. Без вопросов. Он взял её руку своей маленькой ладошкой и сжал крепко-крепко. А потом потянулся и поцеловал в щёку.
— Я тебя никому не отдам, — прошептала Нина, обнимая его.
Сын. Её сын. Не важно, как и откуда. Просто — её.
— Ты уроки сделал? — Нина разгружала корзину с картошкой, сбрасывая клубни в погреб.
— Давно, — двенадцатилетний Ваня подхватил корзину, понёс к грядкам за новой порцией. — И дровами сарай заполнил, и воду принёс. Отдохни, мам.
Они выкапывали последнюю картошку перед заморозками. Октябрь выдался тёплым, земля ещё не промёрзла. Нина выпрямилась, потирая поясницу. Годы брали своё — спина ныла постоянно, колени вечерами крутило.
— Я в школе сегодня первым контрольную сдал, — Ваня вернулся с полной корзиной. — Математика у меня хорошо идёт.
— Молодец, — Нина с гордостью посмотрела на сына.
Высокий, плечистый, хоть и худощавый. В прошлом году Татьяна отдала им старый велосипед сына, и теперь Ваня каждый день ездил на нём в школу в соседнюю деревню. В любую погоду.
У них же из двадцати домов остались жилыми только три — их с Ваней, Татьянин и председателя сельсовета, который наезжал только летом.
— Мам, я тут подумал, — Ваня аккуратно складывал картошку, отбирая мелкую отдельно. — Я же после девятого класса могу в техникум в город пойти? На технолога или на механика.
— Куда ж ты один поедешь? — Нина замерла. — Как ты там жить будешь?
— В общежитии. А ты здесь. Я на выходные буду приезжать, помогать по хозяйству. А через три года закончу, работу найду, и тебя к себе заберу.
Нина опустилась на перевёрнутое ведро, пряча улыбку. Вот и вырос. Планы строит, будущее видит. Когда успел?
— Я тебе стипендию всю отдавать буду, — продолжал Ваня. — И летом подработаю, деньги нужны будут. На одежду, на книжки. А ещё...
— Сам проживёшь, — оборвала его Нина. — Не маленький.
— Нет, мам, — Ваня вдруг стал очень серьёзным. — Ты всю жизнь на меня работала. Теперь моя очередь.
Он произнёс это так по-взрослому, что у Нины перехватило дыхание. Совсем мужик растёт.
Вечером, когда картошка была выкопана и убрана, Ваня затопил баню — маленькую, покосившуюся, но жаркую.
Нина напарилась, смыла усталость. Когда вышла, обнаружила на столе в комнате чай и нарезанный хлеб.
— Что это ты? — удивилась она.
— У тебя же спина болит, — пожал плечами Ваня. — Сиди, отдыхай.
Он принёс из сеней яблоки — антоновку, крупную, с кислинкой. Последний урожай с их старой яблони.
— Завтра в школе ярмарка профессий, — Ваня подвинул к ней блюдце с нарезанными дольками. — Представители техникумов приедут. Узнаю всё про учёбу.
— Узнавай, — кивнула Нина. — Только не забывай, откуда ты. И куда возвращаться.
— Как я забуду? — искренне удивился Ваня. — Ты же моя мама. Здесь мой дом.
Нина смотрела на него — и впервые за много лет позволила себе поверить: всё будет хорошо.
Этот мальчик, ставший её сыном, вырастет настоящим человеком. Может, уедет — но вернётся. Может, поднимется выше — но не забудет.
Той ночью, когда Ваня уже спал, Нина достала из комода маленькую пелёнку — ту самую, с жёлтыми медвежатами. Потрёпанная, выцветшая, она хранила память о том дне.
— Спасибо, что ты у меня есть, — прошептала Нина, гладя старую ткань.
В комнате Вани скрипнула кровать. Он стоял в дверях, сонный, встрёпанный.
— Что ты не спишь? — спросила Нина, пряча пелёнку.
— Пить встал, — он подошёл, сел рядом. — Что это у тебя?
— Да так, старая вещь.
Ваня посмотрел на выглядывающий уголок пелёнки, на лицо матери, но не стал спрашивать. Вместо этого обнял её за плечи.
Следующим утром Нина проснулась от стука молотка. Выглянула во двор — Ваня прибивал что-то к воротам.
— Что ты там мастеришь? — окликнула она.
Он обернулся, улыбаясь. У калитки появилась новая табличка — кривоватая, но аккуратно выжженная по дереву: «Дом Нины и её сына Вани».
— Ты чего это придумал? — Нина подошла, провела пальцами по свежим буквам.
— Да так. Чтоб все знали, чей это дом.
— И так все знают, — улыбнулась Нина.
— Пусть и через сто лет знают.
Солнце поднималось над покосившимися крышами. Пахло дымом и яблоками. Лаяла последняя деревенская собака. Ваня взял мать за руку и повёл в дом — завтракать.
— А потом дорожку подровняю и крыльцо подправлю, — говорил он, шагая рядом. — И забор покрашу на той неделе. Чтоб красиво было.
Чтоб наш дом самый лучший был.
Нина слушала и молчала. В горле стоял комок. Спасибо тебе, думала она. За этот день. За этого мальчика. За этот дом. За каждую минуту этой нежданной, выстраданной, но такой настоящей любви.
Сейчас читают:
Спасибо за прочтение, мои дорогие!
Подписывайтесь и пишите как вам моя история! С вами Лера!