Марина вернулась на день раньше.
Командировка затянулась, и всё, чего она хотела — горячая ванна, домашняя пижама и крепкий чай с мёдом. Тело гудело от усталости, в голове только одна мысль: "дом, отдых, наконец."
Было за десять вечера, когда она открыла дверь.
Квартира встретила её... тишиной. Но не той уютной, в которой спит муж и мурлычет кот.
А глухой, напряжённой. Как будто в комнате кто-то затаился и не дышит.
На секунду ей стало не по себе.
Она включила свет в прихожей — всё как обычно. Сумка мужа в углу, его куртка на крючке. Запах знакомый. Обжитой. Но какой-то… чужой.
Сняла пальто, поставила сумку. Прошла на кухню.
И тут заметила первое странное — на столе была чужая чашка. Не из их набора. И не одна, а две, да еще и с засохшим кофе на донышке.
А рядом — бусы. Женские. Не её.
Чужие следы в своей квартире
Марина застыла у стола, глядя на бусы.
Они были дешёвые, пластиковые, такие в переходе продают. Не в её вкусе и не в его, как она думала.
Чашки — явно не из их комплекта. И ложки, как будто из столовой.
Она осторожно коснулась бус — липкие. Кто-то их носил сегодня.
Холод пошёл по спине.
Она прошла дальше. Зашла в ванную — на бортике чужой гель для душа. Ярко-розовый, с запахом клубники.
Слишком сладкий. Слишком вызывающий. Точно не её.
А рядом — полотенце, свернутое как попало. Мокрое. Не из их комплекта.
Марина вышла из ванной и медленно пошла в спальню.
Постель сбита. Одеяло лежит не так, как укрывается один человек.
И на тумбочке — помада. Открытая. Вульгарно-коралловая.
Тоже не её.
И тут в замке повернулся ключ.
Марина обернулась.
Вошёл Андрей. Муж. Улыбка на лице. Цветы в руках.
— Ты же завтра должна была…
Он осёкся.
Глаза её встретили его — и не дрогнули.
Цветы от страха
Он замер в дверях.
Цветы в руках задрожали — чуть-чуть, незаметно для незнакомого взгляда, но Марина знала: он испугался.
— Ты же... — пробормотал он, — я думал, ты завтра.
— Я успела раньше. Обрадовать хотела. — Она всё ещё стояла в проходе, не двигаясь.
— Я... — Андрей неловко поставил цветы в вазу, убрал их на комод, — просто хотел сделать сюрприз. А ты...
Марина кивнула на стол:
— А вот это что за сюрприз? Новые чашки? Новая женщина? Бусы, гель, помада — это тоже ты подарил себе?
Он побледнел.
Молчал.
— Или ты теперь снимаешь квартиру не только для нас, но и для других женщин? Пока я по делам — ты тут, значит, дегустацию устраиваешь?
— Это не то, что ты думаешь! — взорвался он. — Это… Слушай, подожди, дай объяснить, пожалуйста.
— Удиви меня. Только быстро, я устала. И от командировки. И от сказок.
Он сел на край дивана, потер лицо ладонями.
— Она пришла… случайно. Мы встретились… как старые знакомые… Ну, я подумал — просто чай попить, поболтать, она быстро сразу…
— Ага. Только вещи её остались. И твоя совесть, кстати, тоже.
Он поднял глаза.
В ней не было крика. Ни одной слезы.
Просто холодная, усталая тишина, которая страшнее любых слов.
Командировка в собственный дом
— Ты же понимаешь… — начал он, — ну это была ошибка. Просто глупость. Я один, ты уехала, дом пустой. Скучно. Никакого смысла в этом не было…
Марина прошлась по комнате. Медленно.
Посмотрела на фото на стене — где они вдвоем на море, в прошлом июле.
Потом — на его рубашку, брошенную на спинку кресла.
На вульгарную помаду, всё ещё лежащую на тумбочке.
— Андрей, ты знаешь, что самое обидное?
— Что? — он вскинулся, как школьник.
— Что я не удивилась.
Он открыл рот — и снова закрыл.
— Знаешь, где я была в командировке? — сказала она вдруг.
— В Казани?
— Да. И знаешь, чем закончилась встреча с клиентом?
Растерянный муж стоял, опустив руки, не понимая, к чему он клонит.
— Он сказал мне: "Жаль, что такие, как вы, уже заняты".
А я рассмеялась. Сказала: "Я не занята. Я просто замужем".
Она подошла к шкафу, достала маленький чемодан, в который он обычно складывал свои вещи для поездок.
— Что ты делаешь?.. — спросил он, поднимаясь.
— Даю тебе шанс. Собрать всё то, с чем ты жил здесь, пока меня не было.
Теперь тебе — в командировку.
Он подошёл ближе:
— Ты что, из-за одной глупости? Марин, ну, это же не…
— Не из-за одной, а из-за последней.
— Куда мне идти?
— Туда, где клубничный гель и пластиковые бусы. Думаю, там тебе будут рады.
Постель застелена — на выход
Он стоял в коридоре, с чемоданом в одной руке и курткой — в другой.
Растерянный. Такой маленький в этот момент. Не тот самоуверенный муж, не «хозяин дома».
Просто мужчина, которого поймали на мелком предательстве, и у которого не нашлось ничего, кроме жалкого «это ничего не значит».
— Ты даже не хочешь поговорить? — спросил он тихо. — Неужели всё вот так сразу?
Марина подошла к двери и распахнула её.
— А разве ты говорил, когда приводил её сюда?
Ты же просто… сделал.
Без предупреждений. Без объяснений.
— Но я же остался… — пробормотал он.
— Остался, да. Только душой — ушёл ещё тогда, когда достал вторую чашку и снял чужую блузку со спинки стула.
Он не шевелился.
— Я всё ещё люблю тебя, — выдохнул он.
— А я — больше нет, — ответила спокойно. — Но я люблю себя. И мне этого, знаешь ли, хватает.
Он вышел.
Не хлопнул дверью. Не развернулся. Просто ушёл, так же тихо, как когда-то предала его тишина этой квартиры.
Марина закрыла за ним дверь, отошла к столу и аккуратно сняла скатерть, на которой всё ещё стояли те самые чашки.
Выбросила их в пакет, завязала, вынесла на лестничную клетку.
Потом заварила себе чай. В своей любимой кружке.
Села у окна.
И впервые за долгие месяцы в этой квартире стало по-настоящему просторно.
Дом только для нее
Этим вечером в квартире стало тише.
Не глухо, не пусто — а свободно.
Как будто из воздуха ушло напряжение, чужой запах, притворство.
И вместо этого появилось место. Для себя. Для своих мыслей. Для новых утр.
Марина сидела у окна с чашкой чая и ловила в себе странное чувство:
Она вернулась.
Не просто из командировки — в себя.
Вернулась в ту женщину, которая знает себе цену. Которая не будет выпрашивать уважение, если его заменили одноразовыми бижутериями и объяснениями «это ничего не значит».
Которая не будет держать мужчину, если он не держит слово.
Она посмотрела на комнату. Та же квартира. Те же стены.
Но теперь здесь не будет чужих чашек.
И чужих тел под одеялом.
И чужого холода за спиной.
Потому что здесь теперь только она — настоящая.
Та, которая знает, чего стоит тишина, когда в ней не прячется ложь.
И которая умеет уходить от тех, кто когда-то решил, что она не заметит.