Елена Дмитриевна постигала тонкости ремонта. Бог весть, откуда она брала сведения. Если раньше ее и волновала эта тема, то лишь в плане зависти к подругам. Елена Дмитриевна была домоседкой. Почти всегда ей что-то мешало выйти на улицу. Зимой – лед на улицах: «Я поскользнусь, сломаю ше-йку бедра и вам придется за мной ухаживать». Летом — жара: «Я могу существовать только под кондиционером». У весны и осени были свои резоны.
А главным средством общения с миром оставался телефон – и приятельницей. Причем быт Елены Дмитриевны по сравнению с жизнью подруг оставался пресным и неинтересным. Там были дачные подвиги, преодоление себя, немыслимые урожаи и заготовки в промышленных масштабах. Саги, касающиеся внуков и внучек — их здоровье, их проделки, словечки, подарки. И, конечно. Его Величество ремонт – задумки и их воплощение, захватывающий поиск материалов, рукастые или безрукие сыновья и зятья, и, наконец – триумфальное завершение процесса, чтобы завтра же начать что-то менять, ибо нет предела совершенству.
На этом фоне Елене Дмитриевне рассказать было нечего. Ни дачи – только цветы на балконе, ни внуков – только кот у молодых, а о ремонте даже лучше не заикаться, потому что приятельницы – сравнивая со своими — нашли бы жилье Елены Дмитриевны «убитым».
Единственное, на что пожилая женщина копила целенаправленно – это на собственные похороны. После внезапной смерти мужа от инфаркта – она влезла в долги, и теперь не желала повторения подобной истории относительно себя. Но и тут ее ждало разочарование. Сын только посмеивался:
— Мама, никто поверх земли еще не остался, всех как-то схоронили. Или ты хочешь хрустальный гроб и телефонную связь на том свете?
— Я хочу, чтобы вам не было стыдно, — начинала Елена Дмитриевна.
— А тебе – если честно — будет уже не однофигственно?
Подруги же говорили с притворными вздохами:
— Ой, мы тоже пытаемся что-то откладывать. Но моя внучка учится в Питере, я помогаю ей платить за квартиру… Внук захотел поменять машину, дочке нужен кухонный гарнитур…
Получалось, что цель перед собой Елена Дмитриевна поставила какую-то мелкую, второстепенную. И это ее тяготило.
Зато теперь она развернется. Роскошный дом, настоящая усадьба! Довести его до ума – совсем не то, что отремонтировать квартиру в многоэтажке. Елена Дмитриевна сняла «похоронную заначку», продала акции, оставшиеся от мужа. Но подруги, изнывающие от зависти, навели ее на тревожную мысль.
Елена Дмитриевна немедленно вызвала сына и имела с ним долгий разговор. В тот же вечер Виктор сказал Оксане с нервным смешком:
— Мама требует, чтобы ты переписала часть дома на нее. Она вложила в ремонт много денег, вот – собрала все квитанции и передала со мной, чтобы ты посмотрела.
До этого у них никогда не возникало разборок из-за чего-то материального – денег, вещей…Виктор готов был отступить. Но вот чего он точно не ожидал – этого того, что жена просияет.
— Как ты думаешь, твоя мама не будет против, если я весь дом отпишу на нее? Она примет такой подарок?
— Ты серьезно?
— Серьезнее некуда. Я готова подписать дарственную у того же нотариуса.
Нужно ли говорить, что Елена Дмитриевна, узнав об этом, провела бессонную ночь? Планы роились в ее голове и каждый следующий был лучше предыдущего.
То ей виделся сад – прекрасный сад в не менее прекрасном старом районе города, а не на задворках, до которых еще попробуй доберись – там были дачи ее подруг.
То она мечтала со временем избавиться от современной дешевки, и обставить старый дом исключительно антиквариатом. То представляла, как устроит новоселье, приятельницы из любопытства, конечно. прибегут – и будут поражены. Вот когда настанет их черед кусать локти.
А утром Елена Дмитриевн позвонила уже не сыну, едва ли не в первый раз – невестке. И говорила с ней с непривычной теплотой. Оксана должна была – всенепременно – приехать, и посмотреть, как она все устраивает в доме.
— Все равно после моей смерти – это будет ваше наследство, — сказала свекровь.
Оксана передернула плечами, словно в комнате вдруг стало холодно.
Она оттягивала этот момент до последнего, но теперь пришлось ехать. Свекровь показывала ей дом с видом экскурсовода, у которого есть свой личный музей.
— А вот здесь будет гостиная! Ты посмотри, что за прелесть! Летом тут может быть темновато, потому что окна выходят в сад. Кусты сирени еще разрастутся…Я хочу тут повесить большую хрустальную люстру. Пусть говорят, что это прошлый век. Дом и требует прошлого века… И еще непременно – камин. Потом можно будет сделать настоящий — кстати, я умею топить печку – в детстве у бабушки научилась. А пока поставим камин электрический – но, чтобы была очень хорошая имитация живого огня.
Оксана уже полчаса ходила следом за Еленой Дмитриевной из комнаты в комнату, и от вежливой улыбки, нацепленной на лицо, начинали уже ныть скулы. Свекровь пожалела, что столовая пока не готова, так что кофе придется пить на кухне.
— А там и уютнее, — добавила она, — И еще отсюда – два шага до кондитерской, так что я купила потрясающий «Наполеон». Ты пока еще сама пройдись, посмотри, может у тебя будут какие-то пожелания… А я через десять минут позову тебя к столу.
Оксана осталась с домом наедине. Первое впечатление, которое у нее сложилось – тут всегда царит полутьма. Елена Дмитриевна могла сколько угодно говорить о хрустальных люстрах и пламени камина, но даже в солнечный день – лучи сюда не доберутся. Большинство окон выходило на северную сторону, а еще – ставни, и заросли сирени, и балкон мезонина…Словом – без искусственного света здесь было темно.
Оксана вышла в коридор, чтобы отыскать, где тут находится кухня. И вдруг ее настиг такой характерный запах … Запах цирка… Лошадиный пот, терпкий запах хищников, свежих опилок, ирисок и выпечки…Ведь нет же запаха у риска и у аплодисментов.
Оксана попыталась понять – откуда пахнет? Как это может быть, если из дома недавно ушли маляры? Она открывала одну дверь за другой, а потом замерла на пороге маленького чулана. Здесь увидела она обрывки афиш на полу, ворох ярких костюмов, какую-то странную черную шляпу, столик к гримом…. Оксана воззвала к своему рассудку. Мыслимо ли. Чтобы Елена Дмитриевна оставила все это, не выбросила? Ведь это с ее точки зрения – хлам…
Оксана поморгала. Чулан был пуст. Да, до ремонта тут очередь не дошла, но здесь не было нищего, кроме обшарпанных стен, дощатого пола, и окошка под потолком – такого узкого, что и кошка не пролезет.
Теперь запах стал гораздо слабее. В чулане пахло лишь пылью… Она поднесла к носу свои ладони – точно! Ведь она только что бралась ими за ручку двери. На ладонях запах сохранился. Значит, надо было срочно вымыть руки.
Ванна отыскалась быстро. Елена Сергеевна уже явно приложила сюда руки: Нарядная плитка, современная раковина, зеркало с подсветкой… Стряхнув воду с рук, Оксана глянула на себя и окаменела.
Прямо ей в глаза – пустыми черными глазницами смотрел череп. Причем не человеческий – собачий, что ли… И саму ванную комнату зеркало тоже не отображало. Только череп. Только тьма. Оксана не только зажмурилась, она закрыла лицо руками. Боялась, что череп заговорит с ней, и звуки будут напоминать то ли голос, то ли лай…
Открывая глаза, она еще успела заметить, как исчезает страшное видение. Уступает место ее собственному лицу – смертельно бледному с расширенными глазами.
— Ну куда ты пропала? — на пороге стояла свекровь, — Кофе сейчас остынет. Господи, ты будто привидение увидала… Пойдем, пойдем со мной, я накапаю тебе капелек…
**
Сбежав из заточения, Филька попал в детский дом. Не сразу, конечно. Сначала он пробовал отыскать родителей, а для этого ему нужно было добраться с другого конца страны – до родного города. Опыта бездомной жизни у него не было никакого, ему не приходилось заботиться раньше ни о еде, ни о ночлеге. Поэтому Фильке пришлось тяжко, но где-то «зайцем», где-то автостопом, совершенствуясь в выдумывании жалостливых историй, способных тронуть суровых дальнобойщиков, он все-таки добрался до своего дома. И… узнал, что мать с отцом здесь больше не живут. Отец умер вскоре после исчезновения сына, а куда могла уехать мать – соседи даже не догадывались. Женщина не делилась с ними своими планами. Может быть, она больше не могла видеть дом, где всё напоминало ей о родных. А если так – скорее всего, она переменила и город.
Можно было продолжать поиски, но близилась зима, а Филька был настолько измучен и истощен, что повел себя глупо, не думая о последствиях. Он ночевал в подвалах – если туда можно было пробраться, не брезговал любой едой, которую можно было добыть… Например, он заходил в «бистро», и пока еще со столов не успевали убрать посуду, цапал то забытый кем-то кусок хлеба, то недоеденный пирожок. Обносился он до лохмотьев, и. в конце концов, попал в полиция – а уже оттуда – в детдом.
Голодая и стараясь выжить, Филька не замечал, что растерял где-то свой дар, а если бы заметил – не стал жалеть. После того, как обошлась с ним судьба, он считал этот дар – проклятием и был рад от него избавиться. Но оказалось, что его способность читать чужие мысли не исчезла, а будто впала в спячку в тяжелые времена. И как только мальчик отогрелся и немного отъелся - все вернулось.
Но теперь Филька знал, что обращаться с даром нужно как с сильнодействующим веществом – обращаться к своим способностям, только если это позарез необходимо. И еще – нужно скрывать свой дар от других, чтобы никто даже не догадался.
Фильке повезло в том, что в детский дом он попал, уже получив суровую закалку, после того, как он оплакал родителей (а он был уверен, что и мать никогда не отыщет)- слезы его навсегда высохли. Ни сентиментальности, ни жалости к себе больше не было в нем, зато он неизменно ждал очередного удара судьбы, и был готов ответить на него – хотя бы острыми мальчишескими кулаками.
И это дало свои плоды – в детдоме его не травили, над ним не издевались, напротив, он заслужил даже некое уважение. Все знали, что у него нет родных, что он давно бродяжничает. Обычно таким ребятам не до учебы, порой они даже читают с трудом.
Филька же накинулся на науки, как будто точно знал, что это ему нужно, что без этого- никак. Мальчишки пытались было его подразнить – они-то козыряли тем, как лихо могут нахамить преподавателю. Но Филька обрезал такие насмешки сразу. Начал он с витиеватой фразы – почти полностью из нецензурных слов. Это была затравка, чтобы к нему прислушались. А потом сказал, что не собирается ни вкалывать на грошовой работе, ни спиваться.
— Мне жизнь многое должна, — цыкнул он, сплевывать через выбитый зуб было удобно.
Но чего не ожидали даже учителя, привыкшие к тому, что их питомцы в лучшем случае поступают в бывшие ПТУ, а ныне колледжи – Филька подал документы в мединститут и прошел конкурс.
Не было рядом с ним человека, с которым он мог бы поделиться своими замыслами.
— Ты выучишься, — преподаватель биологии, — Ты молодец, мы у тебя потом будем лечиться…
А Филька хотел разобраться со сверхспособностями человека, и понять – что же такое дала ему природа, и что надеялись получить от него эти страшные люди, которые почти сломали ему жизнь.
Мозг его был создан для научной работы. Никто из его однокурсников не обладал такой цепкой памятью, не имел столь выраженных способностей к обобщению и анализу. И на старших курсах наставники говорили уже определенно, что Филиппу — место в аспирантуре, что ему нужно думать о кандидатской…
Так как его некому было поддержать, в свободное время он подрабатывал в больнице. Он не хотел оставаться в общежитии и как только появилась возможность – снял квартиру. Там и было положено начало его библиотеке и картотеке. Очень специфические вещи он собирал. На тему, что его интересовала, написано было много, но ему была нужна не погоня за сенсацией – а факты. И еще – он отслеживал путь того самого цирка, который казался бессмертным. Можно было листать старые газеты, забираться все глубже в прошлое, и убеждаться – труппа существовала и тогда. Она всё колесила и колесила по свету. Но при этом описывала круг, неизменно — через равный промежуток времени – возвращаясь в один и тот же город.
И останавливались там цирковые не в гостиницах, не в самых захудалых мотельчиках. Их манил один и тот же дом, словно он был им родным. Они ставили вагончики в его дворе. И уже отсюда пускались в новые странствия по свету.
Все чаще на ум Филиппу приходил уроборос – древнейший символ, змея, кусающая свой хвост, чередование созидание и разрушения, жизни и смерти, начало нового цикла…
И, если составить мозаику из всех тех свидетельств, что он собрал, если поверить сложившейся картине, до начала нового цикла оставалось всего-ничего. Пройдет короткий срок – и они снова будут там, в том городе, возле того дома. Даже думать об этом было страшно.
Интересно, а эта девочка, что спасла его тогда, она уцелела? Время от времени Филипп вспоминал о ней. Он надеялся, что ей не пришлось за него поплатиться.
Но он сам? По-прежнему ли он так привлекателен для них, для этой странствующей труппы? Он чувствовал, что – да.
А значит — ему нужно было ехать туда, проверить одну догадку. И для этого необходимо было, чтобы цирковые узнали, где он. Всё это чертовски напоминало ловлю на живца.
Продолжение следует