...и о том, как Николай Эммануилович пережил Александра Александровича и Владимира Владимировича.
Популярный столичный, то есть петербургский литературный и театральный критик Николай Эммануилович Корнейчуков (1882-1969), также известный как Корней Иванович Чуковский, на рубеже 1920-х заметил, что советская власть в лице своих ярких многочисленных представителей относится к критике гораздо более нервно, чем предыдущая царская.
Ещё он заметил, что если у того, кто нервничает, в одной руке "маузер", в другой "наган", за пазухой мандат и во лбу листовка, — финал для писателя обычно невесёлый.
Чуковский не стал играть в опасные игры и перенастроил свою музу на сочинение стихов для детей. С тех пор подавляющее большинство читателей знают его именно как детского поэта, причём до сих пор самого издаваемого в России...
...а немногим известно и то, что многие годы Корней Иванович вёл дневник. Тамошние записи по форме, содержанию, настроению, языку и прочим параметрам сильно отличались от "Тараканища", "Мойдодыра" и "Мухи-цокотухи".
17.03.1922
Мороз. Книжных магазинов открывается всё больше и больше, а покупателей нет. Вчера открылся новый — на углу Семёновской и Литейного, где была аптека <...> Если просидеть час в книжном магазине — непременно раза два или три увидишь покупателей, которые входят и спрашивают:
— Есть Блок?
— Нет.
— И "Двенадцати" нет?
— И "Двенадцати" нет.
Пауза.
— Ну так дайте Анну Ахматову!
Только что вспомнил (не знаю, записано ли у меня), что Маяковский в прошлом году в мае страшно бранил "Двенадцать" Блока:
— Фу, какие немощные ритмы. <...>
Семёновская улица — это, конечно, Симеоновская, названная так по стоящей там церкви и вскоре после записи Чуковского переименованная в улицу Белинского.
Александра Александровича Блока к весне 1922 года уже не было в живых. Советская власть запретила ему ехать за границу на лечение, и летом 1921-го он умер, а перед тем прислал Чуковскому письмо:
"Сейчас у меня ни души, ни тела нет, я болен, как не был никогда ещё: жар не прекращается, и всё всегда болит <...> Итак, здравствуем и посейчас — сказать уже нельзя: слопала-таки меня поганая, гугнивая, родимая матушка Россия, как чушка своего поросёнка".
Как раз тогда Владимир Владимирович Маяковский говорил о немощных ритмах умирающего Блока — и предпочитал использовать мощные ритмы Хлебникова и Мандельштама. Вместо лирики он стал писать рекламы вроде "Прежде чем идти к невесте, побывай в Резинотресте" и патриотические марши, а в 1930-м застрелился.
Маяковский был младше Чуковского на одиннадцать лет — и прожил меньше на тридцать девять...
...так что своевременный уход в детскую поэзию добавил Корнею Ивановичу по сравнению с Владимиром Владимировичем ровным счётом полвека.