Глава 27.
Начало 1924 г.
Василию снился сон. Снилась Милаша, совсем молодая, красивая. Снилось, будто лежат они рядышком не на нарах вагончика, а поперёк деревянного моста через быструю речку. Лежат, свесив головы между реденьких столбиков ограждения и с интересом наблюдают, как под ними бурные воды несут зыбки с младенцами. Много зыбок, плотными рядами мчатсяони куда-то, а меж ними пена белая вскипает. Ребятишки в них разные — одни постарше, другие совсем малютки, светленькие, темноволосые, с глазами большими, широко распахнутыми, и узкоглазые, будто китайчата.
Смотрел Василий на детей, а в голове даже вопросов не было — откуда они, куда увлекают их бурные потоки речушки. И вдруг Милаша, будто кот-рыболов, молниеносно выхватила одного ребятёнка и прижала к своей груди. И снова не возникло у Василия недоумения — как у неё это получилось, как сумела она дотянуться до воды, всё казалось разумным и логичным, как часто бывает в ночных видениях.
Однако сон на этом оборвался. Открыл Василий глаза — Милаша рядом мирно посапывает, в ногах Красавчик лежит, клубочком свернулся, а на цветастом половичке плавится лунный квадратик света. Привидится же такое!
Милаша-то как ребёночка ловко выдернула… Небось, рада была бы с малышнёй понянчиться. Скучает, видно, по внукам своим. А у него, у Василия, внуков теперь уж не будет, наверное. Анисим…
Вздохнул Василий тяжко. Сыночек маленький… Вот таким же и был крохотным когда-то. Хорошим,добрым. Душой всегда болел за слабых и обиженных, справедливости для всех хотел. Кем бы он стал сейчас, если бы жив остался? А Матвей… Где он теперь? На том или этом свете? Красивый крепкий мальчик, в материну породу. Совсем они с Аниськой не схожи были, будто и не братья вовсе. И характер другой, поперечный. А может быть, он, Василий, сам виноват, что отдалился от него сын? Мало времени посвящал ему, мало внимания дарил? Да ведь столько же, сколько и Анисиму. Отчего Аниська возле него вертелся всё время, а Матвей возле матери?
А может быть… Василий даже засмеялся тихо, такой нелепой показалась ему пришедшая в голову мысль. Может быть, Матвейка просто ревновал? Может быть, жаль было ему, что отцовы хлопоты не одному ему отданы? Что чужих ребят он дарит вниманием и временем не меньше родного, а то и больше?
Да ведь он, Василий, учитель! И учеников у него много. Каждому по минуточке — часа нет как нет…
Об одном Федюньке сколько хлопот было! Вспомнилось, как гнали его от себя ребятишки. Как подслушивал мальчонка под окнами урок. Перед внутренним взором Василия встала картина — Фёдор на коленках перед табуретом, аккуратная тетрадка со старательно выведенными в ней палочками, преданный взгляд…
Эх, Фёдор, Фёдор… Отчего же не захотел ты встретиться со своим старым учителем? Разве не простил его, что не узнал он тебя с первого раза? Да ведь в школе ты был мальчонкой, а теперь стал взрослым человеком, сильным, имеющим немалое влияние на судьбы других людей. Ты изменился и внешне, и внутренне, где же было узнать тебя?
Василий после той встречи-допроса несколько раз пытался встретиться с Федюнькой. Нет, с Фёдором Кирьяновичем, следователем транспортного отдела ГПУ на железных дорогах. Даже с Миланьей как-то приходил к зданию за железными воротами. Но каждый раз получал ответ — в отъезде, на заседании…
И не знал Василий, что каждый раз из тёмной глубины кабинета смотрел Фёдор на него сквозь мутное стекло плохо вымытого окна. Смотрел и подавлял в себе желание кинуться к единственному оставшемуся на свете родному человеку, расплакаться по-детски на его плече, набраться от него силы и уверенности. И Миланью он узнал. Как не узнать, если именно благодаря ей и её родственникам расправила мать свои плечи, обрела голос и решительность!
Но не выходил Фёдор. Находил любой предлог, чтобы не встречаться с учителем. Почему? Может быть, боялся раскиснуть, поддаться чувствам, потерять жёсткую корку холодной невозмутимости, которая защищала его от лишних неприятностей? Боялся показаться обычным человеком, а не железным винтиком революции? Бог весть… Только себе говорил он, что это для блага его учителя. Потому что кто-то может заподозрить его, Фёдора,в предвзятости и дело с анонимкой поднимут снова, арассмотрение передадут другому следователю. В том, что в конце концов Василия оправдают, он не сомневался. Однако сколько времени пришлось бы старику провести среди всякой человеческой дряни в тюрьме, неизвестно.
Василий о Федюнькиных думах и душевных терзаниях не догадывался. Да и не было особенно времени размышлять. Столько всего разного было теперь в их с Милашей жизни! В школе два класса теперь, только успевай поворачиваться! Пока один буквы учит, другой уж вовсю книжки читает. А ещё кружки всякие да дела пионерские. Спасибо, Милаша рядом — всегда с полуслова понимает, чем помочь ему. Сама книжки читать начала. Стыдно, говорит, учительнице полуграмотной быть. Пушкина, как полагается, осваивать стала. Да не просто сказки детские, за Капитанскую дочку засела! Я, говорит, в тех самых местах теперь живу, где Емельян Иваныч за свободу простого человека боролся. Географию да биологию изучать взялась, но, правда, больше на слух, с ребятишками вместе.
Василий улыбнулся — как же хорошо, что рядом с ним такая женщина! Су-пруга… В одной упряжке с ним воз тянет! Улыбнулся, закрыл глаза и снова уснул.
Утром обнаружил, что кладовка, в которой хранились солонина да кадушка с замороженным творогом, вскрыта. На творог грабитель не польстился, а солонины изрядный кусок утащил. Воришку нашли быстро — в овраге у реки жёг он костёр и жарил мясо.
- Ты кто такой? - Василий с удивлением разглядывал огромного детину с тёмными печальными глазами, испуганно шмыгавшего носом. - Ты зачем воровал?
Детина хлопал ресницами, сопел и крупный горбатый нос его виновато опускался вниз.
- Ты чего молчишь-то? - выступил вперёд сосед Еремей. - Ничего, в милиции заговоришь!
Услышав слово «милиция», верзила сложил молитвенно руки и залопотал на незнакомом языке.
- Ты по-русски говори, не прикидывайся, что не умеешь! - нахмурился Еремей.
- Может, и вправду не знает по-нашему? - с сомнением сказал Лёнька, белобрысый парнишка, работавший на станции сцепщиком.
- Что же нам теперь с ним делать?
- Да в милицию, пусть там разбираются!
Василий представил себе несчастного воришку в тюрьме с уголовниками и содрогнулся:
- Погодите, братцы. Успеем в милицию. Выяснить нужно, откуда он взялся. Судя по виду, это кавказский татарин. Это значит, что отстал бедолага от поезда.
- Ага… Вчера вечером как раз на Москву проходил. Остановка на пять минут была. Только поезд-то не с Кавказа шёл, а из Туркестана.
- А может быть, он и есть какой-нибудь сарт или хивинец?
- Да какая разница! - Василий вздохнул. - Милиция его до выяснения отправит в камеру. А выяснять будут долго, потому что переводчиков на все российские языки в штате нет. Тем временем бывалые тюремные обитатели начнут над ним издеваться. Каково ему будет, ежели он ничего не понимает? А озвереет, прибьёт кого-нибудь ненароком, так и вовсе на каторгу попадёт.
- Если он кавказский татарин, то наши-то его поймут?
- Не знаю, навряд ли, - Василий в задумчивости огладил усы. - Они хотя и называются так, а на самом деле вовсе не родственны. Есть у меня одна мысль… Отведу уроки, съезжу к нашим татарам. Может быть, мулла их чем-нибудь поможет. Если повезёт, то всё легко выяснится, а если нет… Всё же вера у них одна, молятся они на одном языке, и если этот несчастный хоть немного знает арабский, то они смогут понять друг друга.
- Во как… А куда же его пока что определить? В сараюшке какой запереть?
- Одежонка на нём так себе, да и голодный он, - Лёнька с жалостью посмотрел на верзилу. - Айда его к нам в барак! Пущай поест да спит у печки!
Мулла визиту седого казака удивился, однако согласие ехать на станцию дал. Сел в санки, укутался в тулуп и всю дорогу расспрашивал об обстоятельствах, при которых незнакомец был обнаружен.
- Не знаю, смогу ли я чем-то помочь… - с сомнением качал он головой. - Кавказ многоязычен…
Сомнения его, однако, были напрасны. Хотя и с большим трудом, но друг друга мулла и найдёныш поняли. Парня звали Хабибом, верил он в Аллаха и встрече с муллой был очень рад. Родился и прожил почти всю свою жизнь на Кавказе, а на станции оказался поневоле, отстав от своих соплеменников, ехавших куда-то далеко на строительство завода. Вышел набрать воды, а поезд свистнул и дал хода. Напрасно бежал Хабиб за составом, напрасно кричал, махал руками… Оставшись один и начиная замерзать, он искал убежище для себя, а идти к рабочим, казавшимся ему суровыми и сердитыми, побоялся. Так оказался он в кладовке Василия. На рассвете обнаружил Хабиб запас мяса, тут-то и решился на кражу. Голод заставил.
- Как они в Туркестане оказались? - хмурился прибывший по этому случаю милиционер.
- Как и все, за сытой жизнью. Только таких, как они, там оказалось слишком много, возвращаться домой было стыдно, а тут услышали, что далеко в России начинают строить… он не знает что, но рабочие руки там нужны, вот они и поехали.
- Куда же теперь он подастся? - Василий с ужасом думал о судьбе парня.
Мулла как смог спросил об этом самого Хабиба, а тот засмущался, глаза его налились слезами.
Пришлось оставить парня в бараке. Нашлась для него работа на станции, а силы в руках его было немерено, и хоть и не понимал он русской речи, но дело усваивал хорошо. Так в рождающемся посёлке появился ещё один обитатель.
А спустя некоторое время и другой. Вернее, другая.
Маленькую девочку лет четырёх обнаружили за водокачкой. Назвалась она Машей, привела её на это место мама, велела ждать, а сама ушла и не вернулась.
- Господи! - хлопотала возле малышки Миланья. - Ручки-то заледенели совсем… Да ты голодная, верно…
Милиционер, которому сообщили о девочке, только руками развёл:
- Да разве теперь найдёшь родных! Не первая она и не последняя. Не могут матери прокормить детей, поэтому и оставляют в поездах да на станциях.
- Ну как же можно родного ребёнка бросить! - возмущался Василий.
- Бросают, Вася… - грустно отозвалась Миланья. - В родном-то доме дитё всё одно помрёт с голоду, а так… определит милиция в приют, авось выживет. Навидалась я таких, пока скиталась.
- Расчёт верный, только… жестокий он…
- Жестокий. И неизвестно, кому больнее. Дитё привязчиво, особенно если малое. Свыкнется с приютом, с новыми товарищами. А матери каково терзаться…
- Эх, Милаша… Как ни крути, и хор о нить дитя больно, и в неизвестности мучиться. Это уж я тебе точно говорю.
- Знаю, родной… - Миланья положила свою ладонь на руку мужа. - Знаю…
- Эх ты, Господи, - Василий с жалостью посмотрел на пригревшуюся в тепле вокзала малышку. - Птенчик совсем.
- Вася… - голос Милаши вдруг стал жалобным.
- А?
- Может, возьмём её к себе?
Вот он, сон-то… Пророческим оказался.
- Да я что, я против разве. Да ведь тебе хлопот с нею сколько будет! Это ведь…
- Да что же я, не управлюсь разве! - радостно засмеялась Милаша. - Мне это привычно, мне не в тягость!
- Ну, если не в тягость, тогдачто ж… Всяко у нас ей лучше будет, чем в приюте!
Так маленькая Машенька поселилась в доме Карпуховых. Спать определили её на печку, на маленькую лежанку, где было тепло и уютно. Светловолосая и голубоглазая, напоминала она хрупкого ангелочка. Да и нравом оказалась покладистой и спокойной. По первости всё ждала, что придёт за нею мама, вспоминала брата Петю, которого отчего-то упрятали в ящик, пока он спал, и унесли, но потом постепенно стала забывать о них, привязываясь к добрым людям, заменившим ей родителей.
Она терпеливо сидела рядом с Миланьей во время уроков, тихо, будто маленькая мышка, шебуршалась, играя с тряпичной куклой, с любопытством рассматривала вышитые платочки и вязаные носочки учениц. С весёлым смехом каталась с ребятишками на горке, приходила, залепленная снегом, домой, неумело скребла по крошечным валенкам чилижным веником, а потом лезла на печку греться. И так тепло было на душе у Василия от присутствия этой крошки, что таяло и плавилось в груди сердце.
Так прошла зима с её трескучими морозами и метелями, завыванием ветра в трубе, шорохом сухой крупыпо окнам, высокими сугробами. Ещё не везде стаял снег, а лёд на речке уже сделалсяхрупким и ломким. Обманным он был, коварным — будто бы надёжным на вид, но ступи на него, и с треском провалишься в студёную воду.
Опасный лёд, лживый… Обманул он Клашку, шедшую утром в школу, не удержалдевчонку. И вроде не глубоко совсем в той речке, не утонешь, а всё-таки намокла девчонка до самых подмышек. Прибежала в школу — трясётся вся, прихватило холодным весенним ветром. Ахнула Миланья, увидев её, схватила, потащила скорее к себе домой. Растёрла самогоном да на печку греться сунула. Да, видно, успела Клашка простыть — запылало жаром лицо её, затуманился взгляд.
Миланья домой её не отпустила, не дойдёт девчонка, плоха совсем.
- Вася, доктора бы ей, а? - взгляд у Миланьи умоляющим был, до самых печёнок пробирал.
Доктора из города на дрезине не скоро, а всё же доставили. Осмотрел он Клашу, покряхтел, лекарства выписал. Лёнька-сцепщик всё, что нужно, привёз. Вот только не помогали пилюли и капли. Слабела девчонка, и уж в беспамятстве металась по постели. Мать пришла, вздыхала-причитала, потом побрела восвояси, утирая слёзы. Плачь не плачь, а дома хозяйство да другие ребятишки. Рядом с Клашей Миланья дежурила, не отходила ни на шаг.
Как-то ночью, умаявшись, прилегла возле больной, глаза закрыла. Только заснула — скребётся вроде кто возле сенцев.
- Кто там? - Миланья, сонно растирая глаза, подошла к двери.
- Открой… - то ли шёпот, то ли шелест травы.
- Кто это?!
В ответ тихий смех.
Распахнула дверь Миланья и обомлела — в ярком лунном свете стояла перед нею ведьма. Маленькая, скрюченная старушонка с костлявыми руками и крючковатым носом. Из-под насупленных кустистых бровей смотрели на Миланью пронзительные светлые глаза, а на подбородке из большой бородавки торчаливолосы.
Охнула Милаша в ужасе, отступила назад, а ведьма будто того и ждала — смело шагнула в дом.
Продолжение следует... (Главы выходят раз в неделю, обычно по воскресеньям)
Предыдущие главы: 1) Её зовут Эмма 26) "Один народ, один кулак, одна сила"
Если по каким-то причинам (надеемся, этого не случится!) канал будет удалён, то продолжение повести ищите на сайте одноклассники в группе Горница https://ok.ru/gornit
Если вам понравилась история, ставьте лайк, подписывайтесь на наш канал, чтобы не пропустить новые публикации!