Это история произошла как раз в эти самые дни, 88 лет назад.
Деревня Мало-Менеуз стояла в стороне от большой дороги, что соединяла станцию Аксаково с районным центром Бижбуляк. За высокими сугробами темнели бревенчатые стены добротной избы Тимофеевых. Под белой снежной шапкой на крыше местами выглядывали клочки потемневшей соломы. Замёрзшему путнику с дороги всегда хотелось завернуть в этот стоящий на краю деревни дом – отогреться у тёплой печи, вытянуть ноги, гудящие от ходьбы. При взгляде на струящийся из трубы лёгкий дымок, ему рисовалась проворная хозяюшка с пышными пирогами и горячим самоваром.
Сквозь редкую ограду просматривались клеть под плоской крышей и мазаный сарай из плетёнки. Надёжные стены амбара, выложенного из серого песчаника, предполагали обилие в нём всякого крестьянского добра. И этот каменный амбар, и дружное блеяние овец, доносившееся из сарая, говорили о зажиточности и крепкой хозяйской руке.
Мартовское солнце весело заглядывало в оттаявшие окна.
Статная молодка лет тридцати безмятежно кормила двухмесячную дочку, когда в избу вбежала переполошенная золовка Раиса.
– Ой, беда, Альдук! Что в деревне творится!
– Что там опять?
– Безвинный народ в Сибирь угоняют!
– Эта шайка кураковских горлодёров никак не угомонится?
– Да, Кураков и его команда зверствуют. Даже стариков и детей не щадят!
– От этого антихриста добра не жди. Они отца с матерью в двадцать восьмом уже обобрали до нитки… Любимый брат из-за них в бегах.
– К твоим пошли, – бухнула мужнина сестра. – Что теперь будет?!
– У них с отцом старые счёты. Папино богачество им как кость в горле...
Я открыла канал на Телеграмм. Готовлю запасной аэродром. Там кроме романов я публикую больше своего, личного. Добро пожаловать на Телеграмм канал https://t.me/dinagavrilovaofficial
Раиса перешла на шепот, будто опасаясь чужих ушей, хотя на кухне возились только племяши – семилетняя Поленька и пятилетний Пантелей.
– Если бы не старания нашего Микки, нам бы тоже Сибири не миновать! Он нас тогда силком в колхоз записал. И фамилию поменял. Будто в воду глядел.
Альдук осторожно уложила в зыбку сопящую Елечку. Накидывая на ходу рыжую шубу из крашенной овчины и клетчатую шерстяную шаль, сказала старшей дочери:
– Полина, поглядывай за сестричкой.
Перед высокими воротами Ливановых Альдук остановилась, услышав во дворе вой Аграфены, старшей невестки Ливанихи. В санях, насупившись, восседала сама Ливаниха в овчинном тулупе, рядом тихо скулили, прижавшись друг к другу, перепуганные внучки. Старуха грозно сверлила односельчан колючими глазками.
Набежавшие соседи со злорадством смотрели, как новая власть расправляется с могущественной колдуньей, которую все страшно боялись.
Больше всех лютовал худющий, желтоволосый Ефим Кураков – первый в деревне большевик.
– Советскую власть хочешь вокруг пальца обвести!? Две шубы нацепила!
– Мироеды! Сгниёте в Сибири!
– Ванька! Семён! Вы тут сами справляйтесь! Я дальше пошёл!
– Скидавай шубу, ведьма старая!
Чернявый и востроносый, как грач, Семён Потёмкин сдирал с пожилой женщины новёхонький тулупчик, а соседи перешёптывались:
– Порчу насылала? Насылала! Вредительством занималась? Занималась! Теперь получай!
Неожиданно для всех Ливаниха встала и смачно плюнула в самодовольное лицо Потёмкина.
– Прежде тебе, Иуда, гореть синим огнём! – ткнула она рукой Сёмку в щуплую грудь. – Будь ты проклят! И весь твой поганый род!
Сёмка отшатнулся, утёршись рукавом самотканого кафтана.
– Чертова ведьма! – замахнулся он на беззащитную старуху, нопод взглядом колдуньи, безвольно опустил руку. Первый комсомолец ещё мальчишкой впитал ужас перед необъяснимой властью Ливанихи.
Распалившись от бессилия и злости, он прохрипел:
– А с этих соплячек содрать платья! Напялили по сто одёжек!
– Тоже власть обмануть норовят! Змеиное гнездо! – одобрительно гудела толпа.
К саням прытко подскочил здоровый, белёсый, с бычьими глазами Ванька Силин и стал на пару с Потёмкиным стягивать платья с девчонок. Старшая, семнадцати лет, дрожа от позора и холода, едва слышно лепетала:
– Я сама.
Народ с жадностью смотрел на бесчинства новой власти. Ливаниха, заслонив собой внучек, трясла скрюченным пальцем перед носом Потёмкина:
– Не трожь детей, голодранец лыковый! И для тебя настанет судный день! Пожалеешь, что не сдох на нарах! Гореть тебе заживо! А ты за решеткой сгниешь! – угрожающе шипела она, тыча в сторону Силина Ваньки. – Всяк будет тебе в лицо плевать! Каждый день будешь меня поминать! Оборотень некрещёный!
Альдук одолевали страшные предчувствия. Она побежала к родительскому дому. С негодованием расталкивая безмолвно стоящую толпу зевак, вошла во двор. Поникший отец с непокрытой головой стоял посередь двора, медно-рыжие усы блестели на солнце, ветер трепал золотистые волосы. Казалось, длинная до полу овчинная шуба придавила отцовские плечи своей тяжестью. Алексей виновато посмотрел на дочь.
Марфа оцепенела от страха. Она, в клетчатой шали поверх шубы, холодными непослушными руками прижимала к себе подушку, в которой как ей казалось, была сосредоточена вся их жизнь с мужем: имущество, земля, дом и постройки, живность, все богатство и сила их древнего рода. В голове билась одна мысль - передать подушку дочери.
Кураков остервенело втаптывал георгиевские кресты в белый снег.
– Кончилось твоё время, стражник! Царю служил? Служил! Кресты носил? Носил!
– Да они всю жизнь как сыр в масле катались! – крикнул кто-то из зевак.
– Значит, враг народа! И сынок твой беглый тоже враг народа! Улизнул таки, змей, из-под самого носа исполнителей!
Толпа поддерживала:
– Разъезжал с утра до вечера на своих лошадях! Аксаково – Белебей! Белебей – Аксаково!
– Кулак! Огребал деньги лопатой!
– У одних и плохонькой лошадёнки нет, а этот коней по масти подбирал, ленточки цеплял. – Выскочка! Встанет во весь рост, выставит грудь колесом и мчит свою тройку, как сумасшедший!
– Кто на скачках первый?! Савелий! У кого в деревне самые лучшие рысаки? У Савелия!
– Мало ему бубенцов, что на всю деревню звенят!
– Барабаны, трубы ему подавай! Чтобы все видели, слышали и завидовали!
Неказистый, щупленький Ефим Куракови был из тех, кто завидовал высокому осанистому Савелию. Он грыз ногти, когда тот усаживал в украшенные сани свою черноглазую Акулинушку в богатой шубе. Смотрел похотливыми глазами на Акулину, на то, как любовно она поправляет выбившиеся светлые кудри мужа, как глядит на него с нежностью. Как бы он хотел быть на его месте. У Савелия дом, как крепость, в конюшне скакуны орловские стоят! А у него, Ефимки, и хатёнка убогая, и жёнка немощная!
Кураков долго вынашивал планы мести. И, наконец, дождался. Это он припугнул тихую Ульку и принудил поставить свою подпись под доносом, что они состряпали с Потёмкиным и Силиным. Дескать, она, бедная сиротка, батрачила денно и нощно на родного дядю и его кулацкого сына. Хотя в деревне каждая собака знала, что Алексей Данилов приютил племянницу в голодном двадцать первом и воспитывал, как родную дочку.
– Признавайся, стражник, где Савелий золото зарыл? – наседал на старика Кураков.
– Не знаю ничего про золото.
– Мы его из-под земли достанем! У нас руки длинные. И до женки его доберёмся. Небось, она и прихватила золотишко с собой! – нервно затянул он самокрутку.
Акулина ему так и не далась. Оказалась крепким орешком. Он даже грозился детей её отобрать и в детдом отправить, а непокорную бабу – на лесозаготовки. А она, стерва кулацкая, ушла ночью вместе с детьми. Нагрузила подводу и ушла в другой район, куда его, Ефимкины, руки не достанут. В отместку он тогда выставил дом Акулины на торги.
– Мы ваше кулацкое племя изведём под корень! А ты, стражник, радуйся, что в Сибирь не сослали! Можешь себе новую хибару ставить! Только не перестарайся! – обнажил в кривой усмешке прокуренные зубы Кураков. – А то опять раскулачим!
Альдук впервые видела родителей жалкими и беспомощными. Её отец, бравый офицер, всегда такой умный и сильный, сейчас ничего не может поделать с этими выскочками. Она беспомощно всхлипнула и ткнулась мокрым лицом в плечо матери:
– Мамочка, прости!
Марфа с отчаянием протянула ей подушку, будто благословляя дочь.
– Сбереги, дочка. Здесь вся сила нашего рода!
Альдук опасливо взяла в руки пуховую подушку и прижала к себе. Какая -то неведомая сила будто приподняла её над злорадствующей толпой. Она вдруг почувствовала уверенность и спокойствие. Ей не было никакого дела до жалких людишек. Она была выше них.
- Не бери здесь ничего! – одёрнул жену Микки, который только что прибежал с фермы. – Хочешь, чтобы тебя тоже в Сибирь отправили?!
Микки осторожничал, его семья уже пострадала от новой власти. Звучная фамилия Зубковых напоминала сельчанам о его зажиточных дядьях. Их предки приехали в деревню из Казани приблизительно в 1750-70-х годах. Они сохранили казанский говор, и даже их потомки не смогли избавиться от своеобразного диалекта. Город Казань и его окрестности были густо заселены, земли там не хватало. А Башкирия славилась своим чернозёмом, башкиры разводили скот, кочуя с одного пастбища на другое. Чувашские переселенцы выкупали у них свободные земли. Это был приток свежей здоровой крови в деревню. Зубковы трудились зимой и летом, на сезонные работы нанимали башкир и татар. Выходцы из Казани быстро разбогатели, открыли свой магазин, выстроили водяную мельницу. У них имелись молотилка, веялка, обдирка для крупы, чесалка – шерсть чесать, валяльный цех – валенки и кошму валять.
После революции Зубковых первыми объявили кулаками, всё добро отобрали, подрубив почти под корень весь этот род. Сам Микки загодя сходил в правление, поменял фамилию. Он взял фамилию Тимофеев по имени своего деда Тимофея. Вступил в колхоз, когда в 30 году начали организовывать колхозы. Всех сестёр и братьев заставил сделать тоже самое.
Микки не раз уговаривал тестя, что нельзя плевать против ветра, что нужно вступать в колхоз. Но тесть упрямился, он не хотел подчиняться вчерашним голодранцам и лентяям. Теперь вот остался без штанов. Даниловы всегда были с гонором. На всех смотрели свысока. И его Никифора Зубкова считали недостойным своей дочери.
Альдук едва сдерживала себя, наблюдая, как сосед вместе со взрослыми сыновьями и братьями безуспешно пытаются вырвать железные ворота с коваными розочками-бубенчиками – символ их защиты. Как долбят мёрзлую землю под дубовыми столбами. Бубенчики жалобно поскрипывали, ей хотелось броситься и придушить супостата на месте.
На радость односельчан, торги объявили прямо во дворе. Имущество кулаков продавали с молотка за бесценок. Дом Алексея почти задарма купил Тарас Казанцев. Живность в два счёта разобрали по соседским дворам. Односельчане шарили по родительскому дому, брали подушки, хватали одеяла, шерстяные ковры. Рассматривали на свету шёлковые платки, дорогие наряды Марфы, тут же примеряли юбки и платья.
Невысокая, худощавая Маруся в самотканом кафтане из числа новых активисток чувствовала небывалый подъём. Добра у Марфы было много, и всё отборное, первосортное.
– На гусином пуху?! Давай сюда. Я беру! – прытко подскочила Маруся и вырвала из рук Марфы подушку, – всю жизнь мечтала на такой поспать!
Схватив подушку, она подскочила к открытому сундуку. Растолкав остальных баб, торопливо перебрала добротные отрезы, сукно и тканые холсты. На дне сундука нащупала свёрток с семейными драгоценностями. Руки невольно потянулись к припрятанному узелку. Она достала богатое украшение и нацепила на грудь. Маруся выросла в бедности, у неё никогда в жизни не было даже медного колечка. Теперь за гроши купила изумительной красоты хушпу[1] Марфы из чистого серебра. Бедная женщина неожиданно почувствовала вкус к дорогим вещам. Особенно сильную страсть питала к украшениям. В её сундуке хранилась парочка хушпу1 из кулацких домов. Это она выходила замуж с голой задницей, а дочки её будут одеты богато. Уж она постарается! Маруся попала в правление, она знала грамоту и драла глотку на всех сходках громче всех. Агитировала, что женщина не должна сидеть у печки, не должна ткать и прясть, а должна строить новую жизнь.
[1] Хушпу - головной убор замужней женщины(чув.).
Бумажные или электронные книги можно заказать у моих помощников, в Уфе. Напишите на почту
kabelikivi@yandex.ru
