Из всех детей имама Шамиля самая необычная судьба была у его старшего сына Джамалуддина, которого обменяли на княгинь Чавчавадзе и Орбелиани. («Вымен» фрейлин). Современники называли Джалуддина «полурусским» сыном имама. Это может показаться странным, учитывая, что его матерью была аварка Патимат, чьими сыновьями (и соответственно – младшими братьями Джамалуддина) являлись Гази-Мухаммед и Мухаммед-Шапи. Однако жизнь их старшего брата навсегда изменила осада Ахульго в 1839 году.
Шамиль и его сын Джамалуддин. Иллюстрация из открытого источника в Интернете.
Ахульго, или Набатная гора находится сравнительно недалеко от Гимр, родного селения Шамиля, где появился на свет Джамалуддин. В описываемое время Гимры, которые несколько раз занимали и оставляли русские войска, лежали в руинах. Шамиль понимал, что родные стены будут плохой защитой против артиллерии. Имам сделал своим оплотом гору Ахульго, которую огибала бурная река Андийская Койса. Крутые склоны горы были изрыты множеством пещер. Два скалистых утеса разделяла расселина, по которой ниспадала вниз речка Ашильда. На одной стороне расселины располагался аул под названием Старое Ахульго, а по другую сторону Шамиль выстроил Новое Ахульго, куда переселились самые преданные из его сторонники. Там же нашла убежище и семья имама, включавшая старшую жену Патимат с двумя сыновьями, девяти и восьми лет, и младшую жену Джавгарад с двухлетним сыном.
Весной-летом 1839 года войска Шамиля сражались с Чеченским отрядом Отдельного Кавказского корпуса. Отряд из десяти батальонов солдат и пяти сотен казаков выступил из крепости Внезапная и с боями продвигался по землям немирных горцев. В июне русские войска подошел к Ахульго. Из сакли Шамиля девятилетний Джамалуддин вместе с младшими братом мог видеть, как русские войска разбивают лагерь и устанавливают батареи. Военным отрядом командовал генерал-лейтенант П.Х.Граббе. Он служил с юных лет, был адъютантом Ермолова и Барклая-де-Толли, участвовал в Бородинском сражении и являлся членом Союза Спасения и Союза Благоденствия. После подавления восстания декабристов его арестовали, он провел в крепости четыре месяца, но не был осужден. Николай I дал возможность Граббе загладить грехи молодости, и он проявил себя храбрым и опытным военачальником. Начиная с наполеоновских войн, Граббе вел дневник, имеющий большую историческую ценность.
Граббе осмотрел горное гнездо, которое предстояло взять его отряду. Над Старым Ахульго высилась скала с несколькими саклями, построенными одна над другой. Русские окрестили это строение замком, а горцы называли это укрепление Сурхаевой башней по имени ее строителя, ученого богослова и одного из ближайших сподвижников имама. Другие сооружения внешне выглядели не столь грозно, как замок на скале, зато свидетельствовали о том, что горцы многому научились за годы военных действий. Они умело воспользовались уступами, скалами и прочими естественными преградами. Об этом писал молодой поручик Дмитрий Милютин, прикомандированный к отряду Граббе. Будущий генерал-фельдмаршал и военный министр Милютин высоко оценил фортификационные сооружения Ахульго: «Неприятель в своих подземных саклях, траншеях, завалах, пещерах и за утесами был совершенно скрыт от наших глаз и выстрелов; окружающая местность почти нигде не позволяла выгодно расположить значительные батареи. Напротив того, наши войска во всех пунктах подвергались сосредоточенным выстрелам из множества неприятельских ложементов открытых и скрытых; на все подступы к обоим Ахульго были направлены сотни перекрестных выстрелов».
Сурхаева башня
Граббе решил начать с Сурхаевой башни, господствующей над всей местностью. Утром 29 июня начался штурм. К концу дня генерал Граббе лаконично записал в дневнике: «Приступ в продолжении целого дня к башне Сурхая на высокой скале. Не удался. Слишком много потребовал от войск. Первая неудача». Осаде Ахульго посвящена огромная литература. Здесь нет нужды вдаваться в чисто военные аспекты, так как наша публикация посвящена Джамалуддина, который в то время был ребенком. Что мог запомнить девятилетний мальчик? Он наверняка знал, что башню защищала сотня отборных мюридов во главе с Алибеком Аварским, которого Шамиль поставил наибом в бывших владениях истребленной ханской династии. Наверное, мальчик радовался вместе со взрослыми, когда горцам удалось отбить первый натиск. Мюриды ликовали и похвалялись, что рубили неверных, как гнилые стволы. Не исключено, что ему запомнились рассказы о героизме Алибека Аварского. Его гибель была овеяна легендами, которые впоследствии записал один из дагестанских ученых богословов: «Самым же удивительным из того, что когда-либо видели глаза и слышали уши, было следующее. Выдающийся храбрец, мухаджир, аварец Алибек, сын Хириясулава, был ранен в правое плечо ядром, выпущенным из большой пушки, причем так, что локоть был оторван, но висел на сухожилиях. Алибек же, продолжая сражаться с огромной страстью, сказал тут бойцам, которые находились вокруг него: «Отрубите-ка это!»—и указал на свой висящий локоть. Те, однако, не стали отрубать его и Алибек, наступив тогда на этот локоть ногой, сам отрубил его саблей, а затем продолжил битву, держа оружие в другой руке».
Между тем Граббе, учтя опыт неудачного штурма, вызвал подкрепление в составе нескольких батальонов Апшеронского полка с более мощными артиллерийскими орудиями. Накануне второго штурма генерал был настроен на поэтический лад: «Как жаль, что не стало Бестужева, нашего поэта Кавказа! В нынешнюю экспедицию он увидел бы новые картины и новые бои, достойные его кисти». Граббе сетовал, что люди не ценят, когда между ними появляется «истинный поэт, редкий посланник неба, один в столетие», подобный Пушкину. Достойно упоминания, что всего через год Граббе положит под сукно представление о награждении поручика Михаила Лермонтова золотым оружием за храбрость.
Второй штурм начался 4 июля. Под прикрытием артиллерии к башне двинулась группа «охотников» (так называли добровольцев), среди которых был Николай Мартынов, чья пуля через несколько лет оборвала жизнь Лермонтова. Охотники прикрывались большими деревянными щитами, но они плохо защищали от камней, которые обрушивали на них горцы. Охотники отошли и вновь заговорили пушки. Их действие было ужасающим, от башни отлетали огромные куски и катились вниз по склону. Ночью оставшиеся в живых мюриды покинули разрушенную башню. Граббе умиротворенно записал в дневнике: «Замок пылает. Чудное лунное освещение». В дневнике есть и такая фраза: «Молодой сын Шамиля ранен в ногу картечью». К кому из трех сыновей имама, укрывшихся на горе, относилось это сообщение? Известно, что Джамалуддин получил ранение в левую руку. Вероятно, во время осады Ахульго был ранен его младший брат Гази-Мухаммед.
Занятие господствующей высоты позволило установить батареи на гребне горы. Оба аула оказались под непрерывным обстрелом. О тех днях повествует Мухаммед-Тахир, писец при Шамиле и автор арабоязычного сочинения «Блеск дагестанских сабель в некоторых шамилевских битвах». Он сообщал: «У русских было 24 пушки. Гора Ахульго качалась, когда они стреляли по ней, так что ударяло в спину тому, кто стоял прислонившись к горе. Русские продолжали стрелять по горе, разрушать завалы на окраинах и уничтожать подземные убежища, разрывая землю и разбивая громадные скалы. Находящиеся в Ахульго не спали ночью и не имели покоя днем. Они каждую ночь копали подземные убежища и делали завалы на окраинах для того, чтобы укрыться за ними в течение дня. Но пушечными снарядами русских ежедневно эти укрепления вновь разрушались».
Горцы точно подсчитали количество пушек, разрушавших их сакли. Сначала в отряде было 18 орудий, после прибытия подкрепления прибавилось еще 6, более мощных. Однако даже при поддержке артиллерийского огня третий штурм Ахульго, назначенный на 16 июля, оказался неудачным. Понеся большие потери, штурмующие колонны отступили от Старого Ахульго. Дмитрий Милютин описал виденное собственными глазами: «В одно мгновение, когда русские войска ворвались в передовую часть укреплений, мюриды, потеряв головы, уже готовы были бежать; но тогда женщины с малолетними детьми бросились вперед и остановили бежавших. Многие из этих героинь, переодетые в мужское платье, сами упорно дрались в передовых укреплениях».
Защитники Ахульго надеялись на помощь единоверцев. Склоны соседних гор занимали отряды горцев, не скрывавших своего сочувствия осажденным. При случае они затевали перестрелки, устраивали засады на обозы и по потайным тропам доставляли продовольствие на гору Ахульго. Мухаммед-Тахир свидетельствовал: «В начале этого дела Шамиль говорил: «Мы потерпим здесь и будем сражаться до трех месяцев, авось в это время народ или некоторая его часть извне выйдут на борьбу с врагами и нанесут ему поражение в тыл». Но те, кто был на стороне, не оправдали возложенных на них Шамилем надежд. Среди них только увеличивалась трусость и уклончивость». Горцы из окрестных аулов не осмелились вступить в открытое сражение, постепенно были вытеснены и вернулись по домам, предоставив защитников Ахульго своей судьбе.
По приказу Граббе с неимоверными трудами и опасностями был наведен мост через Койсу. Солдаты заняли левый берег и установили полную блокаду, прервав всякое сообщение мюридов с окружающим миром. Даже доставка воды превратилась в смертельную ловушку для горцев. Осажденным приходилось спускаться к реке под обстрелом, каждую ночь они теряли по одному смельчаку. Летний зной и ужасный запах от множества непогребенных тел вызвали эпидемию среди осажденных. Шамиль вынужден был пойти на переговоры. Генерал Граббе выдвинул условия сдачи из четырех пунктов. Первый пункт гласил: «Шамиль предварительно отдает своего сына аманатом».
Слово «аманат» восходит к арабскому «вверенное на хранение». На Кавказе, и не только на Кавказе под этим словом подразумевали заложников. Шамиль не сразу согласился расстаться с сыном. Граббе заподозрил, что горцы тянут время, чтобы получить передышку и восстановить разрушенные укрепления. Шамилю объявили, что если он не выдаст сына до наступления темноты, утром начнется штурм. 17 августа батальоны Куринского полка пошли в наступление. В результате, как сообщал Граббе, «горцы, устрашенные большими потерями и несомненным успехом, выставили белый флаг. Шамиль выслал ко мне в залог покорности своего сына. Штурм остановлен. Переговоры до утра. У нас урон убитыми и ранеными человек полтораста».
Можно было ожидать, что Джамалуддин, выданный врагу после бойни, о которой с неприкрытым ужасом вспоминали офицеры Отдельного Кавказского корпуса, будет потрясен до глубины души и лишится дара речи. Но, видимо, для маленького горца война и смерть были привычным зрелищем. Никакого страха он не испытывал, что и засвидетельствовал генерал Граббе после знакомства с юным аманатом: «Сын Шамиля девяти лет, бойкий мальчик, без робости распоряжается как у себя дома».
Мальчика сопровождал Юнус из Чиркея, один из самых верных мюридов имама, прозванный «тенью Шамиля». Писец имама Мухаммед-Тахир в своем сочинение сделал следующее дополнение: «Товарищ Шамиля Юнус рассказывает о том, что, когда было решено послать заложником Джемаль ад-Дина, было устроено совещание о том, кто пойдет его сопровождать и обучать обычаям религии ислама. Никто не хотел идти. Тогда Юнус сказал Шамилю: «Я тот, который сделает все, что ты захочешь. И если ты сочтешь нужным, чтобы я пошел с ним, то я пойду».
Юнус из Чиркея и имам Шамиль. Фрагмент картины Горшельта «Пленный Шамиль перед главнокомандующим князем Барятинским 25 августа 1859 года». Юнус на картине имеет портретное сходство, так как художник присутствовал при этом событии.
Мухаммед-Тахир несомненно расспрашивал Юнуса о том, что тот видел в лагере русских. К сожалению, то ли Юнус так рассказывал, то ли Мухаммед-Тахир так записывал, но его повествование разительно напоминает сказку из «Тысячи и одной ночи». По словам Юнуса, он был встречен с великим почетом, гяуры преклонялись перед ним и восхваляли его доблесть. Виделся он и с предводителем неверных, которого именовал «проклятым графом», хотя Граббе получил графский титул только через четверть века. Наверное, свою роль сыграло созвучие Граббе- граф. Впрочем, о точности фактов говорить не приходится, так как в сочинении Мухаммеда-Тахира начальником русских войск назван Пулло, а Граббе вовсе не упоминается. На самом деле генерал-майор А.П.Пулло исполнял должность начальника штаба Чеченского отряда. Скорее всего он фигурировал в сочинении Тахира под личиной некоего «чаландара, который является начальником и управителем над всеми их делами». Если верить Юнусу, этот "проклятый чаландар" якобы признавался мюриду: «Истинно, ваше повиновение и покорность Аллаху всевышнему возвращается вам добром, а наше повиновение царю — нет в нем никакой пользы».
"Проклятый граф" и "проклятый чаландар" уговаривали Юнуса склонить Шамиля к прекращению сопротивления . Мюрид же смело высказывал проклятым все, что накипело у него в груди и накопилось на языке. Однажды Юнус даже схватился за кинжал с намерением убить проклятого графа, но потом «вооружился терпением, жалея этого ребенка — Джемаль ад-Дина. Он подумал и сказал про себя: «Я посмотрю, и если эти [русские] сделают Шамилю что-либо неприятное, то я останусь при своем убеждении и буду готов для нападения и героизма».
Выполняя роль посредника, Юнус вернулся в Ахульго, оставив мальчика на попечение своего земляка Муртазали Чиркеевского, содержавшегося в русском лагере в качестве пленного. Возможно, Юнус поспособствовал устройству личной встречи Пулло с Шамилем во время трехдневного перемирия. Поскольку имам опасался, что его схватят, когда он появится в русском лагере, генерал Пулло согласился приехать к нему в Ахульго. Они сели на ковер и разговаривали в течении получаса. Однако переговоры не принесли результата. Шамиль направил генералу Граббе два послания на арабском языке, полные изысканных уверений в преданности: «Я вступил в подданство Его Императорского Величества, отдал Вам в залог верности любимого моего сына, которого никогда и никому не отдавал; и так смею надеяться на милость Вашего Превосходительства». Однако, выражая «свое чистосердечное раскаяние», Шамиль отказывался сложить оружие и сдать укрепленные позиции. Шамиль просил оставить его вместе с верными мюридами в Ахульго под обещание, что он потом поселится в родной деревне Гимры: «Я буду в ней простым гимринским жителем, наравне с прочими буду служить – и даже может быть успею особенное обратить внимание начальства своим усердием в исполнении воли Русского правительства».
Складывалось впечатление, что участники переговоров просто не понимали друг друга, хотя у них не было недостатка в толмачах с русского и аварского. Письменные послания Шамиля тоже быстро переводились штабными офицерами, владевшими арабским языком. Разумеется, дело было не в языковом барьере, а в том, что каждая сторона понимала договоренность по-своему. Если мы обратимся к архивным документам, то увидим, что предъявленный генералом Граббе ультиматум состоял из четырех пунктов. Как уже упоминалось, первый пункт касался выдачи аманата, и Шамиль его действительно выполнил, отдав своего старшего сына. Следующие три пункта гласили: «2) Шамиль и все мюриды. находящиеся ныне в Ахульго, сдаются Русскому правительству; жизнь, имущество, и семейства их остаются неприкосновенными; правительство назначает им место жительство и содержание; все прочее предоставляется великодушию Русского Императора. 3) Все оружие, находящееся ныне в Ахульго, отдается русскому начальству. 4) Оба Ахульго считать на вечные времена о землею Императора Российского и горцам на ней без дозволения не селиться»
В интерпретации Шамиля, дошедшей до нас в панегирическом сочинении Мухаммеда-Тахира, имам «согласился все же передать многобожникам усладу своих очей Джамал ад-Дина. Последние при этом обязались выполнить следующее условие имама — прекратить бой и возвратиться на свою территорию». такое толкование весьма озадачило русское командование. Дмитрий Милютин выражал общее мнение офицеров, когда писал: "Снисходительное и великодушное обращение Русского генерала имело последствия совершенно противоположные ожиданиям: оно только ободрило наприятеля".
В свою очередь требование генерала выполнить все пункты его ультиматума воспринималось соратниками Шамиля как коварный обман. По словам Юнуса, он бросил в лицо начальника русского отряда горький упрек: «Мы не верим вам после всего этого. Истинно вы — люди измены, обмана и коварства». Характерно, что сейчас ряд дагестанских исследователей и публицистов повторяют тезис о том, что имам Шамиль якобы был обманут насчет условий мира. Похожим образом говорят не только об Ахульго, но также о последующем много лет спустя пленении самого Шамиля в Гунибе. Странно, что дагестанские историки, восхищаясь проницательностью и военными талантами имама, непроизвольно рисуют его доверчивым простаком, которого раз за разом обманывали враги. По-разному можно оценивать Шамиля, но уж излишней доверчивостью он, точно, не отличался.
Генерал Граббе воспринял отговорки Шамиля как очередную «азиатскую» хитрость. Он записал в дневнике: «Мы не в детские игры с ним забавлялись, чтобы кончить почти ничем». На рассвете 21 августа русские штурмовые колонны двинулись на решающий приступ. Аул Старое Ахульго был взят с боем, на следующий день ожесточенное сражение переместилось в Новое Ахульго. Дмитрий Милютин вспоминал, что бои на узких улочках аула продолжался целую неделю: «Каждую саклю, каждую пещеру войска должны были брать оружием. Горцы, несмотря на неминуемую гибель, ни за что не хотели сдаваться и защищались с исступлением: женщины и дети с каменьями или кинжалами в руках, бросались на штыки или в отчаянии кидались в пропасть на верную смерть. Трудно изобразить все сцены этого ужасного, фанатического боя: матери своими собственными руками убивали детей, чтобы только не доставались они русским; целые семейства погибали под развалинами саклей. Некоторые из мюридов, изнемогая от ран, и тут еще хотели дорого продать свою жизнь; отдавая уже оружие, они коварно наносили смерть тому, кто хотел принять его».
Последние защитники укрылись в пещерах на склонах горы. Предполагалось, что среди них мог быть и сам Шамиль, которого никак не могли найти под развалинами аула. Генерал Граббе не хотел верить, что имам ушел из западни: «Говорят, будто Шамилю удалось переплыть Койсу и спастись. Покуда в пещерах видны еще горцы; не поверю и не выступлю, пока последнего не добуду». Однако генералу пришлось признать очевидное. Шамиль с семьей и верными мюридами спустились по веревкам к реке, перебрались через бурный поток и с боем прорвались через цепь солдат.
Во время бегства семья имама понесла большой урон. Шамиль и его старшая жена Патимат спаслись, своего среднего сына Гази-Мухаммеда имам вынес на плечах. Однако другие члены семьи оказались не столь удачливыми. Погиб дядя Шамиля по матери Баху-хан, погибла его родная сестра Патимат. По словам зятя имама Абдурахмана, имам сказал своей сестре: «Если ты увидишь, что они тебя нагоняют и нет от них спасения, то бросайся тогда в реку. Ты станешь мученицей». Писец имама Мухаммед-Тахир уточнял, что «она была тяжела телом» и не могла спуститься по круче, на которой спасавшиеся люди «давили, топтали ногами и калечили друг друга». Исполняя волю брата, Патимат завернулась с головой в платок и бросилась со скалы в бешенный речной поток.
Трагическая судьба постигла младшую жену имама Джавгарад и его двухлетнего сына Саида. Абдурахман сообщает в «Книге воспоминаний»: «А жена Шамиля следовала за мужем с ребенком в числе других женщин. Русские стали стрелять в них. Жена его упала замертво на землю, сраженная пулей, оставалась (лежать) на месте смерти вместе со своим сыном Саидом, который кричал: «Мама, дай молока, я хочу есть!». Мухаммед-Тахир передает эту историю несколько иначе. Раненая в голову Джавгарад три дня скрывалась в пещере, жизненные силы оставили ее, но она до самой смерти жевала для ребенка жаренные зерна, которые взяла с горы и завернула в покрывала. Когда она скончалась, сын ползал по ее телу и звал то мать, то отца.
Абдурахман, очевидно, со слов самого Шамиля, добавляет: «Когда Шамилю сказали, что маленький сын еще жив, находясь при мертвой матери, он спросил, кто пойдет за ним, и обещал много серебра. Но никто не вызвался, так как это было рискованно: со всех сторон место это обстреливалось». Абдурахман полностью одобрял решение тестя бросить умирающего ребенка: «Если бы Шамиль ушел оттуда в другое место, то пострадали бы интересы мусульман, и Шамиль лишился бы и сына, и своих сподвижников. Это великая преданность со стороны Шамиля (своему делу)».
Не исключено, что Джамалуддин разделил бы судьбу своего младшего брата, если бы его не отдали в заложники. Он тоже был ранен, правда, неясно, при каких обстоятельствах. Впоследствии он рассказывал своим русским сверстникам, что донской казак поразил его пикой. Петр Оленин (Волгарь), к рассказу которого мы еще обратимся, сообщал, что мальчик, наоборот, якобы был спасен казаками, когда за ними гнались горцы: «вдруг пуля сыскала его... вонзилась в руку... Казак, державший его перед собой на луке седла, видя, что дело стало жарко, во весь опор выскакал вперед и, провожаемый выстрелами, увез раненого аманата...». Мюрид Юнус, сопровождавший мальчика, говорил, что Джамалуддин покалечил руку, упав где-то на мельнице. Сейчас трудно разобрать, где истина, а где легенды.
Мемориально-исторический комплекс "Ахульго". иллюстрация из открытого источника в Интернете.
В начале сентября русские войска покинули Ахульго. Юный аманат проезжал родные Гимры, с трепетом ожидавшие решения своей судьбы. Граббе ехал как победитель на белом коне Шамиля, взятом в качестве трофея. Генерал еще надеялся, что имам сложит оружие. Он записал в дневнике: «Шамиль из Саясана просит быть принятым в покорность вместе с Ташав-хаджи, Шаиб-муллой и Ичкеринским народом, предлагая в аманаты остального сына. Ответ ему ободрительный». Граббе получил щедрые награды, но его победа была сомнительной. К рапорту генерала Граббе о взятии Ахульго военный министр граф А.И.Чернышев сделал язвительную приписку: «...Представляемое общее обозрение блистательной экспедиции генерал-адъютанта Граббе весьма любопытно, одного недоставало к славе оной — это взятия Шамиля». Царь Николай I начертал на этом рапорте следующие слова: «Прекрасно, но жаль очень, что Шамиль ушел, и признаюсь, что опасаюсь новых его козней, хотя неоспоримо, что он лишился большей части своих способов и своего влияния. Посмотрим, что дальше будет».
Дальше произошло то, что сам Шамиль называл величайшей милостью, ниспосланной Аллахом. Бежав с горстью израненных мюридов, он нашел поддержку среди чеченцев, восставших, когда пронесся слух, что русские власти собираются обратить их в крепостных крестьян. Под власть имама попала Чечня и Дагестан. Он создал теократическое государство и сильную армию, которая последующие двадцать лет вела упорную войну с Российской империей. Он сумел вернуть сына, отданного заложником. О жизни Джамалуддина в России будет наш следующий рассказ.
Литература:
Граббе П.Х. Из дневника и записной книжки графа П.Х.Граббе 1839 год (Командование на Кавказской линии в Черномории\\ Русский архив, 1888, Т. 66.
Милютин Д.А. «Описание военных действий 1839 года в Северном Дагестане». СПб. 1850.
Мухаммед-Тахир аль-Карахи «Блеск дагестанских сабель в некоторых шамилевских битвах» Ч. 1. Махачкала, 1990