Продолжаем рассказ о Джамалуддине («Заложник Ахульго»), старшем сыне имама Шамиля, переданного русским властям в качестве аманата (заложника). Юных аманатов обычно определяли в батальоны кантонистов. Однако сын Шамиля был особым случаем, о его судьбе велась переписка между командованием Отдельного кавказского корпуса и военным министром А.И. Чернышевым. Первоначально было решено определить Джамалуддина в 1-й Московский кадетский корпус, но там не оказалось муллы. Мусульман не побуждали к переходу в христианство, а что касается Джамалуддина, то можно предположить, что сохранение им мусульманской веры было предметом особой заботы на случай возвращение аманата в родные края. В силу этих соображений Джамалуддин был отправлен в Петербург, где его могли раз в неделю посещать мусульманские наставники. Его определили в Александровский малолетний кадетский корпус для сирот и сыновей заслуженных воинов.
Малолетний корпус располагался в Царском Селе, где летом жила царская семья. Согласно легенде, при виде маленького аманата император Николай I якобы произнес: «Ты будешь мой!». Джамалуддин Шамиль (имя отца в документах превратилась в фамилию мальчика) считался состоящим под высочайшим покровительством. Николай I регулярно посещал малолетний корпус. Он на голову возвышался над свитой, и воспитанники были твердо уверены, что на свете нет человека выше ростом, чем государь. За детьми в Александровском малолетнем корпусе присматривали няньки, они кормили их, убирали спальни, чинили их платье. Интересно, что одну из таких нянек, ухаживавшую за его сыном, имам Шамиль впоследствии встретил в Калуге в период почетной ссылки. Воспитанием детей занимались классные дамы. Они имели квартиры в корпусе и практически никогда не расставались со своими подопечными.
Детей с малых лет старались приучить к строгой дисциплине. Воспитанники малолетнего корпуса были разделены по ротам, например, существовала должность «старшая классная дама третьей роты». Все делалось по команде, в столовую и на прогулке шагали строем. Даже в туалетные комнаты дети шествовали в нижнем белье под предводительством дежурной дамы. Один из бывших воспитанников малолетнего отделения вспоминал: «Классная дисциплина вообще была очень строга; но дети привыкали к ней очень скоро, вследствие совершенно одинаковых требований всех учителей. О всяком желании своем ученик заявлял поднятием руки, ожидая вопроса со стороны учителя. Без приказания учителя на столах не появлялось ни книги, ни тетради. Учителя наблюдали, чтобы дети сидели прямо, заложив обе руки назад». Наверняка после вольной кавказской жизни подобные требования были тяжелы, но Джамалуддин, подобно многим воспитанникам, неплохо к ним приспособился и лаже умел их обходить.
В малолетний корпус принимали детей с пяти до девяти лет. По достижению десятилетнего возраста их переводили в Петербург. В августе 1841 года Шамиль-младший стал кадетом Первого кадетского корпуса, одного из самых привилегированных учебных заведений Российской империи. Кадетский корпус размещался в знаменитом Меншиковском дворце на Васильевском острове. Джамалуддин мог полюбоваться сохранившейся «Ореховой гостиной» и покоями светлейшего князя. В обиходе Первый кадетский корпус называли «Кадетским монастырем». Действительно, это учебное заведение жило по своему уставу и по своим правилам, в особенности так называемая «неранжированная» рота, куда отправляли самых своевольных мальчишек.
Первый Кадетский корпус. Меншиковский дворец.
Один из кадетов сороковых годов Н.А.Крылов оставил интересные воспоминания о своей учебе в первом кадетском корпусе. Они вдвойне интересны тем, что он учился вместе с Джамалуддином. Мы будем неоднократно обращаться к этому источнику. Крылов вспоминал о своем поступлении в корпус: «Неранжированная рота была переполнена, все кровати были заняты, и поэтому меня поместили в отдельной комнате вместе с черкесами, которых было человек двадцать в лезгинских и черкесских нарядах. Кровать мне отвели рядом с сыном Шамиля, знаменитого имама и воителя на Кавказе. Шамиль был переведен в 1-й кадетский корпус из Александровского малолетнего корпуса, который помещался в Царском Селе. В малолетнем корпусе он пробыл более года, научился говорить по-русски и усвоил кадетскую жизнь: лгать начальству, заступаться за товарищей и своих не выдавать. Словом, был он кадетом обстрелянным и взял меня под свое покровительство. Он обладал силой и кошачьей ловкостью, обижать меня не давал и очень быстро спроваживал тех озорников, которые намерены были приставать ко мне, как к новичку. Дрался он отлично и руками, и ногами; а когда его одолевали, то другие черкесы охотно за него заступались»
Крылов, завязавший дружеские отношения с Шамилем-младшим, перед поступлением в корпус некоторое время жил в Петербурге в доме своих родственниц, фрейлин еще екатерининского двора. Они предупредили племянника, чтобы он отнюдь не жаловался, а всегда сам расправлялся с задирами: «Прямо в нос кулаком, чтобы кровь пошла!» Руководствуясь наставлениями престарелых фрейлин, мальчик затеял драку с кадетом Молчановым и разбил ему нос. Тот побежал жаловаться. «Подошел ко мне дежурный, я испугался, не знал, что говорить, но выручил Шамиль, он сказал дежурному, что Молчанов меня бил и щипал, а я нечаянно толкнул его в нос. Молчанова выпороли…» Кстати, ябедник был не в обиде и даже поблагодарил Шамиля за свое производство в ефрейторы. В неранжированной роте выпоротый один раз считался среди товарищей ефрейтором, за вторую порку производили в унтер-офицеры и так далее. Встречались и дослужившиеся до фельдмаршала, то есть выпоротые восемнадцать раз.
Чему учили сына Шамиля? Некогда Екатерина Великая называла это учебное заведение «рассадником великих умов». Однако Николай I, взошедший на трон в разгар восстания декабристов, считал корпус рассадником вольнодумства. Николай Лесков в очерке «Кадетский монастырь» описывал разговор между директором кадетского корпуса генералом М.С.Перским, участником суворовского Альпийского похода, и разгневанным императором: « Здесь дух нехороший! — Военный, ваше величество,— отвечал полным и спокойным голосом Перский.— Отсюда Рылеев и Бестужев!— по-прежнему с не удовольствием сказал император. — Отсюда Румянцев, Прозоровский, Каменский, Кульнев — все главнокомандующие, и отсюда Толь,— с тем же неизменным спокойствием возразил, глядя отбыто в лицо государя, Перский».
В николаевскую эпоху были приняты меры для искоренения вольного духа. Раньше преподаватели поощряли литературные наклонности юношей, и в библиотеке кадетского корпуса бережно хранились более трехсот томов с их рукописными сочинениями. Однако в царствование Николая I за подобное творчество наказывали розгами. Если кадет изобличался в прозаическом авторстве, ему давали двадцать пять ударов. А если он сочинял стихи – пятьдесят, очевидно, в память о декабристе Рылееве, выпускнике первого кадетского корпуса и поэте. Пособие по всеобщей истории представляло собой брошюру страниц в двадцать с надписью на обложке «Для воинов и для жителей». Тем не менее даже при таких строгостях преподаватели находили возможность выйти за предписанные им рамки. Например, учитель истории рассказывал кадетам о Французской революции.
Преподавание точных наук было поставлено гораздо лучше. Николай I терпеть не мог всякое философское и тем более политическое умствование, но с большим пиететом относился к точным наукам и инженерному делу. Математику преподавали очень квалифицированные учителя. Один из них – Г.Е.Паукер впоследствии дослужился до министра путей сообщения. Как замечал Крылов, «Паукер хотя и знаменитый математик, но не мог догадаться, что надо учить так, чтобы его класс понимал». Однако Джамалуддин был одним из тех немногих, кто понимал объяснения учителя. По дошедшим до нас отзывам, «его излюбленной наукой была математика, и он находил какое-то странное наслаждение в решении математических задач». Он также увлекался физикой, об этом известно из уст самого Шамиля. Когда плененный имам посетил российскую столицу, он пожелал увидеть, где учился его сын. Ему показали классы и спальни, а в физическом кабинете продемонстрировали опыты с электричеством. Шамиль с горечью сказал: «Сын рассказывал мне об этом, а я тогда ничего не понял и счел его сумасшедшим».
Преподавание иностранных языков хромало. На первый взгляд это может показаться удивительным, учитывая распространенность французского в высшем обществе. В восемнадцатом веке выпускники кадетского корпуса владели языками в совершенстве, правда, иной раз в ущерб военным наукам. Но при Николае I было принято правилом, что «никакие учебные заведения в Европе не могут для заведений наших служить образцом». Иностранные языки больше не считались первостепенным предметом, в учителя набирали малообразованных людей, и «французы-барабанщики» и «немцы-колбасники», как их прозвали в корпусе, «так учили, что под их руководством забывали языки и те кадеты, которые говорили на иностранных языках дома, до поступления в корпус». Тем не менее Джамалуддин научился понимать французскую речь, свободно читал французские романы и даже писал короткие записки на французском.
По праздничным дням кадеты, имевшие родню в столице, получали увольнительную. Сироты и не имевшие столичных родственников со двора не отпускались. Многие из них, прожив в Петербурге до выпуска, ни разу не видели ни Невского проспекта, ни Летнего сада. Джамалуддин редко покидал корпус, это происходило только в тех случаях, когда его забирали на праздники горцы из царского конвоя. Император неусыпно следил за порядками в первом кадетском. Некоторые занятия посещали его сыновья, в том числе наследник престола, будущий император Александр II. Великие князья, сыновья императора, обедали в столовой за одним столом с кадетами.
Николай I не забывал юного аманата. По свидетельству все того же Крылова, царь интересовался настроением и здоровьем заложника. Однажды между ними произошел следующий диалог: «Государь положил руку на плечо Шамиля и сказал ему: "Если ты хочешь писать к своему отцу, то пиши, письмо я доставлю!» – «Имею счастие благодарить ваше императорское величество», - ответил Шамиль. – «Ты научился хорошо говорить; а что твоя рука, поджила? Покажи!» Шамиль быстро засучил рукав лезгинки и рубахи и показал заросшую рану между кистью и локтем на левой руке".
Джамалуддин действительно написал несколько писем отцу. Российский архивист И.А.Ганичев, детально изучивший этот вопрос, отмечает, что первое письмо мальчик пытался передать через одного из депутатов от горских обществ, приехавших выразить благодарность государю за заботу о кавказских народах. Однако письмо было изъято, а горцам по приказу военного министра было внушено, что «они решительно не могут, не испросив позволения здешнего начальства, доставить это письмо или исполнить какие-либо поручения от шамилева сына». Неудивительно, что следующее письмо начиналось горькими словами: «В продолжении 8-ми лет нашей разлуки я не имею никакого известия об Вас и об матушке, не знаю к чему приписать Ваше молчание».
Все письма, по справедливому предположению И.А.Ганичева, были написаны под надзором и отчасти под диктовку начальства. Джамалуддин сообщал, что он благодарен российскому императору за отличные условия для получения образования вместе с великими князьями и детьми генералов и что он усердно, с удовольствием учится, имея при этом возможность соблюдать все обряды магометанской веры. Ответа на свои письма Джамалуддин так и не получил и неизвестно, дошли ли они до Шамиля. Юный аманат даже не знал, что его мать Патимат скончалась. Он также не имел представления о том, что Шамиль не оставлял мысли о возвращении его на родину и безуспешно пытался обменять его на пленных русских офицеров. Он действительно не знал, чему приписать многолетнее молчание отца.
Сыновья горцев почти всегда выходили из кадетских корпусов, получив среднее образование и не дойдя до изучения собственно военных дисциплин. Джамалуддин не стал исключением. По словам своего однокашника Крылова, он «учился на средние баллы». С другой стороны, по тому же свидетельству, он «переходил из класса в класс без всякого послабления со стороны экзаменаторов». Джамалуддин говорил, что он всегда желал служить по Генеральному Штабу и даже приготовлялся к экзамену для поступления в императорскую военную академию, но от этой мысли ему пришлось отказаться.
В июне 1849 года Джамалуддин был произведён в корнеты и направлен в Владимирский 13-й уланский полк. Чтобы понять, почему так произошло, необходимо учитывать политическую обстановку того периода. Европейские столицы были охвачены революционными выступлениями. Николай I, провозгласивший себя «жандармом Европы» и защитником монархического принципа, намеревался воевать чуть ли не со всем континентом. Русская армия остро нуждалась в строевых офицерах, в связи с чем в военных учебных заведениях происходили «усиленные выпуски». Возможно, по этой причине так и не сбылись надежды Джамалуддина продолжить образование.
Торжок. Путевой дворец Екатерины Великой. В 30-60-е годы XIX века в этом здании размещался штаб 13-го Владимирского уланского полка и жили офицеры-уланы.
13-й уланский полк первоначально дислоцировался в Польше, потом был переведен в в Торжок Тверской губернии. В Торжке бравые уланы были желанными гостями в доме генерал-майора П.А.Оленина, ветерана Отечественной войны 1812 года. Семья Олениных была известна в истории русской культуры. Отец генерала являлся президентом Академии художеств, сестрой генерала - Анной Олениной был увлечен А.С.Пушкин. Он просил её руки, но получил решительный отказ. Считается (хотя и спорно), что она вдохновила поэта на строки:
Я вас любил: любовь ещё, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Полковая молодежь находила в семье отставного генерала и ласку, и привет, и чувствовала себя как дома. По свидетельству людей, имевших случай познакомиться с Джамалуддином, он был молодым человеком среднего роста, хорошо сложенным, тонким и ловким. Он считался лучшим танцором на балах (между прочим, еще кадетом писал отцу о своем увлечении танцами, но имам, если бы до него дошло письмо, вряд ли оценил бы это искусство как суетное занятие). Дочь генерала – семнадцатилетняя Елизавета (родная племянница Анны Олениной и троюродная племянница Анны Керн) сразу обратила внимание на интересного корнета. Много лет спустя она поведала одному из своих родственников Петру Оленину о своей первой любви. Петр Оленин (Волгарь), путешественник и беллетрист, опубликовал услышанное от своей тетки с её разрешения. Согласно повести о первой любви, Джамалуддин привлек внимание Елизаветы Олениной тем, что резко отличался от других кавалеров: «все влекло к нему — и его необычайная судьба, и ореол поэзии, положенный на него прекрасным Кавказом, и его открытый нрав, доброта, серьезная вдумчивость, и стройная фигура с восточным, оригинальным лицом, и глубокими, умными глазами. Всего этого было более, чем достаточно, чтобы поразить воображение любой девушки... И она его полюбила молодою, бесхитростной любовью.»
Джамалуддин не остался равнодушным к генеральской дочери: «Молодые люди объяснились. Конечно, Джемаль-Эддин понимал, что он не может жениться на русской, не переменивши религии... Но к своей религии он не был привязан прочными узами. Она не была религией его внутреннего человека, и поэтому решение сделаться христианином явилось само собой, вместе с любовью к девушке».
Пылкая любовь имела грустный конец. Шамиль потребовал вернуть сына в обмен на плененных горцами двух сестер княгинь Чавчавадзе и Орбелиани, фрейлин императорского двора. Оленин-Волгарь писал: «Государь не всегда имеет право быть только «человеком»: есть обязанности, которые сильнее человеческих чувств. От этого, может быть, душа человека, в руках которого находится судьба народов, страдает иногда сильнее, чем душа простого смертного. Такая тяжелая минута настала для Николая Павловича. Он призвал к себе Джемаль-Эддина и прямо, откровенно сказал ему, какой жертвы он от него ждет». После долгих терзаний и даже попытки бежать и нарушить царское повеление, Джаммалуддин смирился с судьбой, разлучившей его с русской невестой.
Романтическая история несчастной любви с почти шекспировскими страстями не прошла мимо внимания беллетристов и кинематографистов, в частности, найдя отражение в фильме «Аманат». Вопрос в том, насколько она достоверна? Повесть Оленина-Волгаря, основанная на воспоминаниях Елизаветы Олениной, относится к распространенному жанру семейных легенд. Такие легенды всегда очень увлекательны и красочны, но, увы, далеко не всегда подтверждаются фактами. Собственно говоря, эта повесть является единственным свидетельством романтической любви юноши и девушки, и мы не можем судить, насколько серьезными были их чувства. Легко допустить, что Джамалуддин пылко ухаживал за дочерью генерала, но крайне сомнительно, что он был готов решиться на такой шаг, как перемена веры. Конечно, он не придерживался норм шариата столь ревностно, как его отец. Однако нет достоверных свидетельств, что Джамалуддин когда-либо помышлял о переходе в христианство. Елизавета Оленина по всей видимости тоже недолго страдала. Она вступила в брак с аристократом своего круга, овдовела, вновь вышла замуж, хотя память о сыне гор, как мы видим, навсегда сохранилась в ее сердце.
Поручик Джамалуддин Шамиль
Зимой 1853 года уланский полк покинул Торжок и некоторое время находился в Петербурге. Джамалуддин был произведен в поручики и вовсю танцевал на светских балах. Лето прошло в маневрах в окрестностях столицы, а после начала Крымской войны 13-й уланский полк был передислоцирован в Варшавскую губернию. Поручик Джамалуддин выполнял обычные служебные обязанности, не подозревая, что в это время о нем идет напряженная переписка между командование Кавказской армии и военным министром. Высокие чины обсуждали вопрос, не навредит ли российским интересам возвращение Шамиля-младшего в обмен на заложниц. Возобладало мнение, высказанное генералом Г. Д. Орбелиани, что такое возвращение «может в последствии времени быть нам даже полезным, ибо старший его сын, находящийся ныне в России, вероятно не уступит, по праву первородства, своему брату наследия после смерти Шамиля. Это наверное породит раздор между братьями и может быть для нас весьма важно. Возвратить же сына Шамиля всего удобнее теперь, когда об этом просит сам Шамиль, нежели во всякое другое время, когда Шамиль уже откажется от него навсегда и не будет о нем заботиться». Принимая во внимание это предположение, император Николай I не нашел препятствий к возвращению сына Шамиля, но повелел прежде всего выяснить его желание.
Командующий гренадерским корпусом Н. Н. Муравьев (будущий Карский) записал в своем дневнике: «Я тогда был в Варшаве и получил от Наследника повеление спросить сына, согласен ли он возвратиться к отцу взамен пленниц. Молодого человека поразил такой неожиданный вопрос; он должен был оставить Россию и полк свой, который полюбил, и снова обратиться к диким обычаям своей страны. Молодой Шамиль затруднился дать мне ответ в скорости; я ему дал время подумать. Полтора часа простоял он в соседней комнате среди приходящих и думал, ни на кого не обращая внимания. Чувство сыновней любви превозмогло, и он с задумчивостью объявил мне, что согласен ехать к отцу…».
Так в жизни поручика Шамиля произошла резкая и совершенно неожиданная для него перемена.
Литература:
Крылов Н. А. Кадеты сороковых годов (Личные воспоминания) // Исторический вестник. 1901. Т. 85. № 9.
П. Оленин Невеста Шамиля // Исторический вестник, 1904, № 12.