Лариса плакала, глотала бегущие вниз по щекам соленые капли, проталкивая вместе с ними в горящую от крика грудь ледяной декабрьский воздух.
В двадцати метрах за спиной, за непрерывно падающими с неба снежными хлопьями, скрывались выкрашенные в желтую краску стены районного роддома.
Там, за этими стенами, она оставила свою часть.
Маленькой комок зародившейся в ней девять месяцев назад жизни. Комок беспомощный, беззащитный, нуждающийся в ней каждой клеточкой своего маленького тельца, каждым доносящимся из беззубого еще ротика криком.
Этот жалобный, разрывающий сердце на части крик, казалось, будет звучать в ее ушах вечно: звать, требовать, уговаривать, умолять. Просить защитить, согреть, укрыть в ласковых руках от всего мира, спрятать в тепле дома, убаюкать…
Только Лариса не может.
Ничего не может. Ни укрыть, ни спрятать, ни защитить.
Разве защитят хрупкую эту жизнь продуваемые всеми ветрами скрипящие стены деревянного барака? Разве отогреет, укутает теплом протертый до дыр старенький выцветший плед?
Другого у Ларисы ничего нет.
Сама по дурости своей всего лишилась.
А вернуться…
Прощения попросить, слабость свою показать, в глупости признаться - гордость не позволяет.
Да и не простят ее родители. Не примут обратно, после ее жестоких слов. Она же этими словами, как камнями, била- наотмашь.
Больше года прошло, а заплаканная мать у Ларисы до сих пор перед глазами стояла. И отец у двери с посеревшим лицом истуканом застывший.
Только ей до них тогда дела не было - у нее любовь, большой город, перспективы…
И жить она полной жизнью хочет, и дышать полной грудью.
А они застыли в этой своей провинции, загнили. И ее за собой в это болото тащат.
Но она умнее! Напористее! Она свою жизнь сама построит! С нахрапу все что ей судьба задолжала возьмет!
Она с Виктором, бизнесменом в их поселке проездом оказавшимся, в город большой поедет, а на все родительские слова и про институт брошенный, и про город большой, который и не таких как она в своих жерновах перемалывал, и про этого самого Виктора, который ей, девчонке молодой, голову задурил - ей наплевать.
И на них, родителей ничего кроме провинции этой в жизни не видевших, ей тоже наплевать.
Она вообще их, работяг простых, стыдится.
И пальто материнского, в котором та уже третий год ходит, и отцовской машины старой. И дома деревянного, от соседских коттеджей, как земля от неба, отличающегося...
А пощечина, которой отец на полуслове ее тогда прервал - бросил в сердцах, чтоб ноги ее больше здесь не было! - и вовсе последней каплей стала, последним, так сказать, звоночком.
Это сейчас, здесь, в большом городе, который ее дурочку молодую заносчивую переживал и выплюнул.
В бараке деревянном, потому что на другое жилье без образования не заработаешь.
В одиночестве, перебивающаяся с копейки на копейку Лариса многое поняла.
Только прошлое увы не вернуть, а будущее …
Лариса задрожала. И потуже затянув пояс совсем не греющего ее в этот зимний день пальто, давя рвущиеся из груди рыдания прибавила шагу.
До переулка со старыми, давно списанными под снос, но все еще жилыми двухэтажными бараками, в одном из которых и была ее комната, оставалось не больше километра.
Она дойдет, справится.
И закрыв на щеколду рассохшуюся с облупившейся краской дверь, отгородившись ей от всего внешнего мира, придумает как жить дальше.
И может быть даже научиться глушить пульсирующую в такт несмолкаемому в ушах детскому надрывному плачу боль.
Не сегодня, не сразу, но потом, спустя месяцы, годы…
Когда забудутся, поблекнут в памяти, смотрящие на нее мутным еще взглядом серые, маленькие глазенки.
Ни ее, ни бросившего ее одну, узнавшего о беременности Виктора.
У оставленной Ларисой в стенах роддома крошечной девочки глаза были бабушкины. Марии Сергеевны глаза, ее, бестолковой Лариски матери.
И родинка над губой верхней крошечная тоже их - женщин Кудрявцевых фамильная…
Лариса замотала головой, отгоняя прочь вновь возникшее перед взором личико крошечного человечка. Зажмурилась до боли, и нагнувшись, зачерпнув рукой горсть белоснежного снега, прижала его к горящим отчаянным румянцем щекам.
Удивилась, вскользь почувствовав едва уловимый запах дыма, и прибавив шагу продолжила путь.
Расположенный через два дома от ее старый деревянный барак горел ярко.
Полыхающее алыми всполохами зарево падало на белоснежный снег грязными черными хлопьями.
Плакали сухие, кое где еще сохранившие цвет зеленой краски, доски. Огонь съедал их мгновенно, безжалостно.
Проглатывал, как глотали куски реальности беспощадные лангольеры из прочитанной когда-то давно Ларисой книжки.
Покрытая железными листами, давно проржавевшая крыша трещала, выкидывала в морозный декабрьский воздух снопы горячих, малиновых искр.
Зрелище было страшным и завораживающим одновременно, но…
Замершим напротив, успевшим спастись из огня все еще жившим там немногочисленным людям и присоединившимся к ним случайным прохожим не было до всего этого дела.
Их взгляды были прикованы к другому.
И протиснувшаяся сквозь ряды зевак Лариса посмотрела туда, куда смотрела толпа.
Она узнала ее сразу.
Маленькую полосатую кошку, что тоже жила в одной из пустующих квартир этого потрепанного временем, исчезающего сейчас в огне, доме.
Видела не раз, как быстрая полосатая тень, сжав в зубах серый, еще трепыхающийся комок, быстро пересекает двор и ловко подпрыгнув, скрывается за проемом окна первого этажа, ловко маневрируя между торчащих острыми иглами стеклянных осколков.
Лариса не знала, пришла ли она туда случайно или осталась, как не нужная вещь после съехавших когда - то жильцов.
Сейчас это не имело никакого значения.
Потому что сейчас, в эту самую минуту в ставшей вдруг осязаемой тишине, нарушаемой лишь треском и стонами горящего дома, эта маленькая, полосатая кошка, не щадя себя, совершала настоящий подвиг.
Маленькая хвостатая мать, снова и снова бросаясь в огонь, спасала самое дорогое, что было в ее жизни - своих детей, оставшихся внутри охваченного пожаром дома, маленьких беспомощных котят...
Продолжение рассказа читайте здесь: Сердце Матери 2
Подписка, 👍🏻 и ваши комментарии приветствуются и помогают автору стать лучше❤️! Спасибо))