Как видим, исходя из времени, когда Воронцов начал свою «письменную кампанию», ни о какой ревности к Пушкину не могло быть и речи. Если уж на то пошло, то даже намёка на ревность нет ни в воспоминаниях Липранди, ни в письмах Вяземской мужу из Одессы. А уж она-то была в курсе всего, что происходило тогда в городе и что касалось Пушкина.
Тем не менее, существует версия, что «ответчиком» за последовавшую вскоре отправку поэта с южных краёв в северные должен выступать не Воронцов, а Нессельроде! Мол, приблизительно в то же время московская полиция распечатала письмо Пушкина (точный адресат этого рокового послания до сих пор неизвестен, хотя, по некоторым данным, это мог быть Кюхельбекер), в котором он упоминал о том, что берёт «уроки чистого афеизма». Выписка из письма с цитацией отдельных фраз: «система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастью, более всего правдоподобная»; «читая Шекспира и Библию, Святый дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гёте и Шекспира» была тотчас направлена Нессельроде. В ту пору религиозное вольномыслие считалось преступным не менее, чем политическое. Министр об увлечении Пушкина атеизмом подготовил царю доклад, приложив к нему письма, а по сути, хитроумные доносы, Воронцова.
Этого было достаточно. 8 июля 1824 года коллежский секретарь1 Пушкин высочайшим повелением «после рассмотрения основательных доводов» был исключён из списка чиновников министерства иностранных дел с объяснением, что мера эта вызвана его дурным поведением, и выслан на постоянное место жительства в Псковскую губернию, в родовое имение Михайловское с подчинением его там надзору местных властей. Якобы сказанным Александром I после прочтения «Кавказского пленника» словам: «Надо помириться с ним» не суждено было осуществиться.
1 Судя по тому, что ранее из столицы сообщалось о присвоении Пушкину титулярного советника, в связи с «увольнением» из министерства иностранных дел за дурное поведение, его ещё и понижают чином: он опять становится коллежским секретарём.
29 июля одесский градоначальник по указанию Воронцова, находившегося в Симферополе, объявил Пушкину об увольнении и обязал его немедленно выехать в Михайловское, безостановочно до прибытия в Псков. Пушкин был ошеломлён.
Вероятно, 1 августа Пушкин в сопровождении крепостного дядьки Никиты Козлова покинул Одессу. А дней через 10 он уже явился в Михайловское-Зуево, где находились его родные. Пролетели четыре с небольшим года, вместившие всего ничего: пять европейских революций и восстаний, три русских и немало западных тайных союзов, смерть Наполеона и гибель Байрона, несколько арестов людей из ближнего круга и гонения на масонов.
Перемены разительные: был в большом приморском городе на юге страны — оказался в псковской деревеньке о восемьдесят душ. Можно сказать, из огня да в полымя.
Всю дорогу, надо полагать, на душе пакостно, в голове крутятся мысли: зачем его посадили на цепь почти сразу по выходе из Лицея, неужели он успел больше других прогневать власти? Зачем одну «темницу» меняют на другую? За что ему выпала доля узника? Ну, разве это жизнь, когда следят за всем, что с тобой происходит: с кем виделся, что сказал, что написал, кому прочитал? И сколько ещё придётся мечтать вместе с орлом улететь туда, где за тучей белеет гора и где синеют морские края? Откуда такая информированность царя о нём? Почему ложь и самоунижение должны быть единственной формой выживания?
Ему вряд ли были известны письма графа о нём, коварство А. Раевского, истинные чувства к нему людей, окружавших его на Юге. Пушкину ничего иного не оставалось, как видеть причину высылки из Одессы в своих атеистических интересах и ревности Воронцова и думать: вот уж будет что сказать рупору общественного мнения «княгине Марье Алексевне». В этом он не ошибся.
Ладно да гладко получается лишь в сказках. В них даже когда баба Яга даёт клубок, он катится, катится и в конце концов приводит тебя куда следует. В жизни и баба Яга куда чаще даёт о себе знать, и клубок, указывающий путь, совсем не редкость, вот только, следуя за ним, далеко не всегда всё оборачивается добром.
Даже дорогу с юга на север выбирал не Пушкин. Перед выездом с него взяли подписку следовать до места назначения через Николаев, Елизаветград, Кременчуг, Чернигов и Витебск, «не останавливаясь нигде на пути по своему произволу». Маршрут был составлен с очевидной целью удалить его от, скажем так, столбовой дороги и возможных знакомых, каких он мог встретить в пути. На всё про всё получено 389 рублей 4 копейки прогонных денег и 150 рублей недоданного жалованья. «Командировка» закончена.
Прибыв по распоряжению государя в имение своей матери, наследственное владение Ганнибалов, Пушкин оказался в деревне, расположившейся в глуши сосновых лесов Псковской губернии.
Здесь нет «ни моря, ни неба полудня, ни итальянской оперы», нет «ни саранчи, ни милордов Воронцовых». Есть катание на лошадях — «целый день верхом», есть сказки няни — «вечером слушаю», есть наглый полицейский пригляд — откровенно бесцеремонный.
Ещё до появления Пушкина в Михайловском полетела в разные концы специальная почта, как говорится, пошла писать губерния.
Граф Воронцов направляет уведомление Псковскому губернатору Б. Адеркасу о том, что к нему должен прибыть стихотворец Пушкин, «распространяющий в письмах своих предосудительные и вредные мысли». Прибалтийский генерал-губернатор маркиз Филипп Паулуччи даёт указание Б. Адеркасу «снестись с г. Предводителем Дворянства о избрании им одного из благонадёжных дворян для наблюдения за поступками и поведением Пушкина, дабы сей... находился под бдительным надзором...». К предписанию приложена копия предписания министра иностранных дел Нессельроде к Воронцову от 11 июля.
Адеркас связывается с губернским предводителем дворянства князем Львовым для назначения непосредственного наблюдателя за поведением прибывшего неблагонадёжного. Одновременно губернатор делает вызов Пушкину явиться в Псков.
Пушкин едет и вынужден дать подписку «жить безотлучно в поместии родителя своего, вести себя благонравно, не заниматься никакими неприличными сочинениями и суждениями, предосудительными и вредными общественной жизни, и не распространять оных никуда».
Местная полиция получает указание из центра обеспечить должное наблюдение за находящимся «под домашним арестом» поэтом. Умные полицейские, исполнительные и провинциальные до мозга костей, вызывают Сергея Львовича и поручают отцу «наблюдать» за поступками и поведением опального сына. И тот принимает на себя официально обязанность надзирать за поведением Александра.
Спустя какое-то время Пушкин понимает, что живёт под одной крышей с человеком, готовым из страха за себя и за других членов семьи стать доносчиком. Между ними происходит — не могло не произойти — резкое столкновение.
Из письма к Жуковскому:
«Приехав сюда, был я всеми встречен как нельзя лучше, но скоро всё переменилось: отец, испуганный моей ссылкою, беспрестанно твердил, что и его ожидает та же участь; Пещуров, назначенный за мною смотреть, имел бесстыдство предложить отцу моему должность распечатывать мою переписку, короче быть моим шпионом… Отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие... Отец осердился... Отец призывает брата и повелевает ему не знаться avec ce monstre, ce fils dénaturé1... Голова моя закипела. Иду к отцу, нахожу его с матерью и высказываю всё, что имел на сердце целых 3 месяца… Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить. Перед тобою не оправдываюсь. Но чего же он хочет для меня с уголовным своим обвинением? Рудников сибирских и лишения чести? Спаси меня хоть крепостию, хоть Соловецким монастырём…
А. П.
31 окт.
Поспеши: обвинение отца известно всему дому. Никто не верит, но все его повторяют. Соседи знают. Я с ними не хочу объясняться — дойдёт до правительства, посуди, что будет. Доказывать по суду клевету отца для меня ужасно, а на меня и суда нет. Я hors la loi2.
P. S. Надобно тебе знать, что я уже писал бумагу губернатору, в которой <sic> прошу его о крепости, умалчивая о причинах… Голова кругом идёт».
1 с этим чудовищем, этим выродком-сыном (фр.).
2 вне закона (фр.).
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—207) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 126. Цель гения, воспринимающего свой языковой слух как голос целого народа