У покосившегося забора, под старой, раскидистой грушей, на лавочке, с давным-давно облупившейся зеленой краской, сидел морщинистый, крепко битый неласковой жизнью старик в толстых роговых очках, и отрешенно смотрел в пронзительно-голубое, безоблачное небо. Рядом с ним, смачно шлёпались перезрелые плоды, образуя желтые, пахучие лепешки. В густых ветвях сновали непоседливые воробьи, разводили понятные только им свои, птичьи свары, нещадно дрались. На дремлющую в палисаднике кошку, пикировали ласточки, пытаясь отогнать непрошеную гостью подальше от родового гнезда под самой крышей, ещё помнящего свои лучшие годы сельского домика.
В густой пыли принимали ванну хохлатые курочки под неусыпным надзором важного, расписного петуха. Ничего этого старик не замечал. Мысли его были далеко. Теперь он совсем один. Месяц, как похоронил жену. Остались дети. Не его дети. Дети жены, которых он считал родными.
И, вспомнилось ему счастливое, безоблачное босоногое детство на окраине небольшого южного городка, когда они, чумазые пацаны, в жаркий летний полдень: с шумом и гамом, бегом неслись на городской пруд и, разгоняя испуганных лягушек, с разбега плюхались в прохладную, зеленую воду. Он хорошо помнил, как ловил ртом упругий воздух в открытое окно их старенького "Москвича", когда впервые в жизни, с родителями ехал в свое первое в жизни путешествие к синему-пресинему морю, и неописуемый восторг, охвативший его при виде бирюзовой глади, покрытой белыми, пенистыми барашками.
Помнил, как горько плакала его соседка и подружка, большеглазая озорная Галка, когда дядя Стёпа и тетя Лёля не пустили её в это чудесное путешествие. Потом было первое сентября. Он, Игорёшка Веретенников, гордо шагает «первый раз в первый класс», с портфелем и огромным букетом цветов, а родители, перебегая от дерева к дереву, идут сзади, чтобы, упаси бог, не нарушить его право на первые самостоятельные шаги в будущее.
Учеба ему давалась легко. В «отличниках» не ходил, но и «плестись в хвосте себе не позволял. Как и все мальчишки, когда пьяняще благоухала сирень, а потом на клумбах разноцветьем распускались бутоны тюльпанов, и страшно не хотелось протирать штаны за партами, под монотонное математичкино: «Икс квадрат плюс игрек квадрат», с легкой душой сбегал с уроков, насладиться свободой и помечтать в укромном уголке тенистого парка о наступающем лете, о прекрасном, сияющем будущем.
А потом, нескладная, угловатая Галка, как по мановению волшебной палочки, превратилась в красавицу с большими, голубыми глазами, и к Игорешке пришла первая, большая любовь, с посиделками до рассвета, и первыми, робкими поцелуями. И ему казалось, что у него нет ног. Он летал на крыльях. Шло время, и вот, совсем скоро, выпускные экзамены, и он, выпускник десятого «В», мастер спорта по самбо, вступит в новую жизнь, рука об руку с любимым человеком, его ненаглядной Галинкой. «Школьные годы чудесные…»
Старик тяжело вздохнул.
«Это было будто бы вчера» - крутились в голове обрывки некогда любимых песен: «А помнишь, Галя, как я в армию пошел…»
С армии всё и началось. Озарился всполохами взрывов далекий, загадочный Афганистан, и призывник Веретенников, преданно глядя в глаза пожилому военному комиссару, знавшему о войне не понаслышке, заявил: - Товарищ подполковник! Хочу в Афганистан! – и просящим тоном добавил: – Ну, пожалуйста!
Военком, угрюмо, из-под насупленных бровей, взглянул на ретивого выскочку, и проговорил: - Боец! «Ну, пожалуйста» – будешь просить у мамки на мороженное, а служить пойдешь, куда пошлют! А там пока и без тебя управятся! Всё ясно? Кррру-гом ! Шагом, маарш!
«Ну, что ж, управятся, так управятся»,- не особо печалясь, подумал Игорь.
– Заморачиваться не стоит. Не всем же быть героями. А там глядишь, и повоевать еще успею. И попал Игореша, как и хотел, в доблестный десант! Романтика! Небо! Голубой берет, тельняшка! Парашют, и дикий восторг от свободного падения, и раскрывшегося над головой купола!
Прямая, как стрела жизнь, на втором году службы резко надломилась, и, разрушая мечты и надежды, покатилась вниз.
Было воскресенье и он готовился в увольнение.
- Веретенников! Игореха! – надрываясь, орал дневальный. – Срочно к комбату в штаб!
«Ёлы палы!», - досадливо подумал старший сержант Веретенников. «Похоже, накрылась куполом моя увольнительная. Кого там так приперло?»
- Товарищ майор! Старший сер…
- Отставить, сынок. Сядь. Тут такое дело, - замялся майор. Даже не знаю, как сказать. Словом, собирайся. Мама твоя умерла. Вот телеграмма, возьми. Бегом в строевую часть, оформляйся в отпуск. Десять суток. В аэропорт тебя отвезут.
У свежего могильного холмика они остались втроём. Он, отец и Галинка. Резко осунувшийся отец, опустив голову в воротник пальто, и надвинув шляпу на глаза, отвернувшись, стоял немного в стороне. Плечи его иногда вздрагивали и он часто подносил вышитый мамой носовой платок к глазам. Галя, уже ставшая у Веретенниковых своей, плакала открыто и горько. «Ничего, прорвемся», – всё, что смог сказать убитый горем Игорь.
Особенный день для каждого «дембеля» - сто дней до приказа. Всего-то, сто дней, а там, плюс-минус, нескончаемая неделя, и... прощай, трудная армейская служба с её честно преодоленными тяготами и лишениями, и здравствуй дом родной! Здравствуй, долгожданная «гражданка»! И особая радость, когда тебя любят, помнят, и приходит тебе в этот день долгожданная весточка – письмо служивому человеку.
Заработав три «уставных» щелчка по носу, получил эту весточку и старший сержант, теперь уже не «дед», а «дембель, Игорь Веретенников. Письмо солдату- дело такое, хочешь, читай прилюдно, пусть вместе с тобой порадуются друзья, прошедшие с тобой все «тяготы и лишения», а хочешь, уединяйся с листком, исписанным убористым девичьим почерком, увенчанным в конце жирным оттиском губной помады. Никто не осудит.
Сам не понимая, почему, он отошел в сторонку, вскрыл заветный конверт и окаменел. На листке было всего четыре слова: - Игорь! Прости. Я выхожу замуж. Такое желанное и близкое, счастливое «завтра», вместе с письмом выскользнуло из рук, и кануло в небытие.
- Эй, Игореха! Ты это чего так побледнел?? – засуетились «дембеля»-сослуживцы. – Случилось что?
- Нет. Ничего. Все нормально, пацаны, – одеревеневшими губами проговорил Игорь. И немного подумав, добавил. – Не иду я на дембель, ребята. Остаюсь на сверхсрочную.
- Ты, это чего, Игорек, без парашюта прыгал, и головой ударился? Или тебе старшина на память погоны прапорские задарил?
- Все. Я так решил, и точка. Нечего мне больше делать на гражданке. Разве что, отец. Ничего, обустроюсь, заберу к себе.
Позади восемь месяцев тревог, марш-бросков, бессонных ночей. Обычная, работа человека в погонах. Ещё тридцать дней, и прощай «учебка», прощай Литва. Впереди новая жизнь, круто повернувшаяся к прапорщику Веретенникову не той стороной, и в очередной раз больно ударившая его. Знал, конечно, Игорь, нездоровится отцу, пошаливает сердечко, но, в худшее верить не хотелось. Но… пришла беда, отворяй ворота.
На похороны он не успел. Сняв фуражку, молча постоял у двух сиротливых холмиков. Слов не было. Не было слез. Только в душе была черная, безрадостная пустота.
- Потерпите, дорогие мои, - глухо произнес прапорщик. – Жив буду, обустрою я ваше жилище. Потерпите маленько. А там, как бог даст. Может, и свидимся скоро. Подхватил чемодан, круто повернулся, и, не заходя в пустой, теперь уже никому не нужный дом, колыбель безвозвратно ушедшего детства и юности, быстрым шагом направился на вокзал, жирной чертой перечеркнув прошлое.
Уважаемые читатели!
Благодарю Вас за то, что читаете рассказы, комментируете, а также за отметки " мне нравится".
Возможно Вы, уважаемые читатели, не увидели этот рассказ. Он также будет интересен многим читателям, если Вы его оцените лайком)