Два гиганта литературного триумвирата «наших всё» (Толстой и Достоевский) в своих произведениях людей в форме, как правило, не жаловали.
Антивоенная риторика Льва Николаевича понятна и легко объяснима – человек служил и воевал. А после «духовного переворота» в конце 1870-х – начале 1880-х годов он стал не только писателем, но и религиозным мыслителем с крайне категоричным пониманием христианства. Война по Толстому – очевидное зло, противоречащее главному закону христианского учения «не убий», поэтому мириться с этим злом, даже если оно вызвано необходимостью, христианин не может.
Решение же его посвятить себя службе, следуя примеру старшего брата Николая, офицера 20-й артиллерийской бригады, было делом вполне осознанным. Правда, настоящей причиной такого поступка великого писателя послужил крупный проигрыш в карты и, как следствие, солидный долг. В 1851 году 22-летний чиновник канцелярии Тульского дворянского депутатского собрания Лев Толстой, скрываясь от кредиторов, «изгнал себя на Кавказ», где всерьёз намеревался начать новую жизнь.
В дневнике от 17-го января 1851 года писатель пожалуется на хроническое безденежье и несоизмеримые траты:
«…Денег у меня вовсе нет; за многие же векселя срок уже прошел платить; тоже начинаю я замечать, что ни в каком отношении пребывание мое в Москве не приносит мне пользы, а проживаю я далеко свыше моих доходов…»
Спустя полгода Толстой зафиксирует катастрофический карточный долг, заставивший его надеть погоны:
«…завлекся и проиграл своих 200, Николенькиных 150 и в долг 500, итого 850…».
В свою очередь Фёдор Михайлович Достоевский попадал на военную службу дважды и каждый раз против своей воли: он не испытывал к этому никакого призвания.
Первый раз это произошло по инициативе отца. Несмотря на страстное желание Фёдора заниматься литературой, Михаил Андреевич определил его в Главное инженерное училище, считая, что таким образом сыну гарантировано материальное благополучие. Однако, прослужив всего лишь год подпоручиком в Петербургской инженерной команде, Достоевский подал в отставку – отец к тому моменту уже умер.
Вторично писатель столкнулся с армией уже после 5-летней каторги: со 2 марта 1854 года он – в бессрочной солдатчине; рядовой 7-го Сибирского линейного батальона, расположенного в г. Семипалатинске. Спустя 2 года, уже при новом Императоре, Достоевский получил чин прапорщика и в 1859 году навсегда покинул военную службу по болезни, вернувшись в столицу.
Если Толстой всю свою службу провёл в офицерских чинах, то другому гению пера, Достоевскому, довелось вкусить всю горечь солдатской службы. Дворянина графа Толстого не унижали, а вот оступившийся Достоевский познал всю «прелесть» состояния бывшего привилегированного человека, ныне обращённого в рабство – ненависть, зависть и проклятия.
Он просто увидел армию изнутри - глазами простого солдата! В письме к брату Михаилу из Семипалатинска от 30-го июля 1854 года Фёдор Михайлович с прискорбием напишет:
«… Как ни чуждо все это тебе, но, я думаю, ты поймешь, что солдатство не шутка, что солдатская жизнь со всеми обязанностями солдата не совсем-то легка для человека с таким здоровьем и с такой отвычкой или, лучше сказать, с таким полным ничего-незнанием в подобных занятиях. Чтоб приобрести этот навык, надо много трудов. Я не ропщу; это мой крест, и я его заслужил…».
Сослуживцем Достоевского был 17-летний барабанщик Натан Кац (1837 – 1912), за взятку в три рубля перешедший из пермского батальона кантонистов на действительную военную службу. Ему довелось служить с ним в одной роте и спать рядом на нарах. Спустя 40 лет, в 1896 году, в омской газете «Степной край» появилась «Заметка о пребывании писателя в Семипалатинске», в которой Кац пролил свет на военную службу писателя.
«…Среднего роста с плоской грудью, болезненным лицом с бритыми впалыми щеками. Глаза серые. Взгляд серьёзный, угрюмый. В казарме никто из нас, солдат, не видывал его полной улыбки…».
Кац утверждал, что Достоевский не был особо дружен с сослуживцами и предпочитал не рассказывать многие подробности его жизни. В караул его назначали только из-за недостатка людей. Писатель был освобождён от нарядов на хозяйственные работы.
А уже в советское время, сибирский журналист и поэт Н. В. Феоктистов в статье «Пропавшие письма Федора Михайловича Достоевского» привёл такой печальный факт:
«… Помню один разговор Каца с моим покойным отцом. Отвечая на какой-то вопрос моего отца о совместной жизни Каца и Достоевского в казармах, он сказал:
— Да, трудненько жилось тогда Федору Михайловичу. Тянуться ему перед каждым унтером приходилось. Уж на что аккуратный был, а без затрещин не обошлась ему служба.
— Неужели его били? — спросил отец.
— Да. Два случая я сам видел... При мне фельдфебель один раз его по голове ударил, а потом как-то, при уборке казармы, от него же он зуботычину получил.
Удивляться тут нечему. Ведь это теперь, для нас, он — великий писатель, а тогда на него смотрели как на преступника, вчерашнего каторжанина, не имевшего никаких прав.
Этот рассказ Каца я никогда не забуду...».
Скорее всего, Достоевского били не один раз, и эти «прелести» армейских будней навсегда отложились у него в памяти. Именно поэтому военные в произведениях писателя показаны весьма жалкими людьми.
Давайте разберём это на примерах.
Почти все генералы представлены казнокрадами-растратчиками или махинаторами.
Отставной 55-ти летний вдовец генерал из «Игрока», живущий в отеле на немецком курорте Рулетенбург, которого все считают «богатейшим русским вельможей», на деле жил займами и полностью попал под влияние французского авантюриста маркиза де-Грие, который «выручил» генерала, дав ему «тридцать тысяч для пополнения недостающего в казенной сумме при сдаче должности». Иными словами, генерал присвоил себе часть государственных средств, своровал то есть и лишь «помощь» француза-махинатора спасла его от суда чести и, возможно, тюрьмы.
«…генерал весь у него в закладе, всё имение — его, и если бабушка не умрет, то француз немедленно войдет во владение всем, что у него в закладе…».
Генерал Ахмаков из «Подростка», муж Катерины Николаевны Ахмаковой (в девичестве княжны Сокольской), «ещё не старый человек», имел дочь от первого брака, Лидию, болезненную девушку «чрезвычайной красоты» лет 17-ти, страдавшую расстройством груди. За 3 года умудрился проиграть в карты всё приданое своей жены, Катерины и «от невоздержанной жизни» получил удар.
Генерал Ардалион Александрович Иволгин в «Идиоте», сослуживец отца князя Мышкина, рассказывает тому невероятную историю о смерти и «воскресении» рядового Колпакова, в которой можно легко угадать самого Иволгина. Речь там шла о растрате казённых денег, главным фигурантом которой и был генерал.
Старший офицерский состав у Достоевского также не вызывает положительных эмоций.
Флигель-адъютант барон Бьоринг, жених Катерины Ахмаковой. Хотя Достоевский и называет Бьоринга немцем, формант – инг указывает на скандинавское происхождение фамилии, причём данная фамилия является реальной и принадлежит норвежскому роду.
«…Это был барон, полковник, лет тридцати пяти, щеголеватый тип офицера, сухощавый, с немного слишком продолговатым лицом, с рыжеватыми усами и даже ресницами. Лицо его было хоть и совсем некрасиво, но с резкой и вызывающей физиономией…».
В романе Бьоринг предстаёт перед читателем как крайне бесцеремонный, чопорный и топорный:
«… Кричал же Бьоринг на Анну Андреевну, которая вышла было тоже в коридор за князем; он ей грозил и, кажется, топал ногами - одним словом, сказался грубый солдат-немец, несмотря на весь «свой высший свет». Потом обнаружилось, что ему почему-то взбрело тогда в голову, что уж Анна Андреевна виновата в чем-то даже уголовном и теперь несомненно должна отвечать за свой поступок даже перед судом. По незнанию дела, он его преувеличил, как бывает со многими, а потому уже стал считать себя вправе быть в высшей степени бесцеремонным…».
После истории с несостоявшимся самоубийством Версилова, спесивый барон оказался весьма щепетильным – он испугался, его взорвало и
«… он, довольно неосторожно, позволил себе заметить Катерине Николаевне, что после этого его уже не удивляет, что с ней могут происходить такие фантастические истории…».
Естественно, что отставка барона последовала незамедлительно.
Ещё один полковник из «Подростка» - не менее кичливый барон Р., товарищ барона Бьоринга.
«… господин лет сорока, немецкого происхождения, высокий, сухой и с виду очень сильный физически человек, тоже рыжеватый, как и Бьоринг, и немного только плешивый. Это был один из тех баронов Р., которых очень много в русской военной службе, всё людей с сильнейшим баронским гонором, совершенно без состояния, живущих одним жалованьем и чрезвычайных служак и фрунтовиков…».
В разговоре с Версиловым Р. вёл себя крайне вызывающе и постоянно угрожал тому.
Подполковник Иван Верховцев из «Братьев Карамазовых», отец Катерины Верховцевой, «раскрасавицы из красавиц», в которую влюбляется Иван (сама она при этом любит Митю).
Верховцев был батальонным командиром, под началом которого Дмитрий Карамазов служил прапорщиком и не пользовался его расположением.
«… У этого старого упрямца, недурного очень человека и добродушнейшего хлебосола, были когда-то две жены, обе померли...»
Первая жена была из «простых» и оставила дочь «простую» — Агафью. Вторая жена оказалась генеральской дочкой, однако «денег подполковнику тоже никаких не принесла». Подполковник, дабы растить двух дочерей достойно и обеспечить им приданое, начал ссужать казённые деньги купцу Трофимову под проценты, и тот его, в конце концов, обманул, и деньги присвоил - 4,5 тысяч. Это привело к неудачной попытке застрелиться.
«… Ну, так и сидит наш подполковник дома, голову себе обвязал полотенцем <...> вдруг вестовой с книгой и с приказом: «Сдать казенную сумму, тотчас же, немедленно, через два часа». Он расписался, я эту подпись в книге потом видел, — встал, сказал, что одеваться в мундир идет, прибежал в свою спальню, взял двуствольное охотничье свое ружье, зарядил, вкатил солдатскую пулю, снял с правой ноги сапог, ружье упер в грудь, а ногой стал курок искать. А Агафья уже подозревала, мои тогдашние слова запомнила, подкралась и вовремя подсмотрела: ворвалась, бросилась на него сзади, обняла, ружье выстрелило вверх в потолок; никого не ранило; вбежали остальные, схватили его, отняли ружье, за руки держат...»
Дмитрий Карамазов пообещал выручить старика-полковника, но, куражась, потребовал, дабы за деньгами к нему пришла младшая дочь — красавица Катерина... Когда прапорщик Карамазов растрату покрыл и покрыл «бескорыстно», подполковник, на удивление всем, благополучно сдал дела новому командиру-майору, тут же слег и через несколько недель умер от «размягчения мозга». Похоронили его с воинским почестями.
Младшие офицеры (как правило, капитаны и штабс-капитаны) у Достоевского – сплошь жалкие создания, вызывающие лишь отвращение.
Кто такой капитан в царской России? Человек, не выслуживший себе майора, от которого шла приличная пенсия и страховка. Во времена Достоевского майор был первым штаб-офицерским чином (упразднён приказом по военному ведомству №№ 134 и 135 от 6-го мая 1884 года). Иными словами, это – неудачники, робкие, и, может, неумелые. Но это те, кто ошибся в жизни.
Отставной офицер Николай Всеволодович Ставрогин из «Бесов», 28 лет. Сын генерал-лейтенанта, мажор и кутила, слабохарактерный и чувственный, единственный сын у матери.
Безотцовщина с 8-ми лет, т.к. «легкомысленный генерал Ставрогин, отец его, жил в то время уже в разлуке с его мамашей». По окончании лицея, «по желанию мамаши, поступил в военную службу и вскоре был зачислен в один из самых видных гвардейских кавалерийских полков». Делал большие успехи в высшем свете, «Он возобновил такие знакомства, о которых она и мечтать уже не могла, и везде был принят с большим удовольствием». Однако вскоре закутил.
«…Не то чтоб он играл или очень пил; рассказывали только о какой-то дикой разнузданности, о задавленных рысаками людях, о зверском поступке с одною дамой хорошего общества, с которою он был в связи, а потом оскорбил ее публично. Что-то даже слишком уж откровенно грязное было в этом деле. Прибавляли сверх того, что он какой-то бретер, привязывается и оскорбляет из удовольствия оскорбить…».
Буйная столичная жизнь закончилась для Ставрогина трагически:
«…имел почти разом две дуэли, кругом был виноват в обеих, убил одного из своих противников наповал, а другого искалечил и вследствие таковых деяний был отдан под суд. Дело кончилось разжалованием в солдаты, с лишением прав и ссылкой на службу в один из пехотных армейских полков, да и то еще по особенной милости…».
В дальнейшем совершил немало мерзостей – в частности, совратил несовершеннолетнюю девочку, которая затем повесилась, женился на умалишённой, которую с его молчаливого согласия зарезал Федька Каторжный, обесчестил Лизу Тушину и т.д.
Маврикий Николаевич Дроздов - поклонник Лизаветы Николаевны Тушиной из «Бесов». Артиллерийский капитан, лет 33-х, «высокого росту господин, красивой и безукоризненно порядочной наружности, с внушительною и на первый взгляд даже строгою физиономией».
Недалёкого ума, он как тень, повсюду следовал за Лизой, терпеливо сносил все её причуды и капризы (она, к примеру, заставила его прилюдно встать на колени перед юродивым Семеном Яковлевичем), и упорно ждал своего часа, когда, наконец, она остепенится и станет его женой. Самолично предложил Ставрогину жениться на его невесте, признаваясь, что тем самым совершает подлость. Николай Всеволодович, разумеется (уж больно тема его интересует-задевает!), тут же спрашивает: «Застрелитесь, когда нас будут венчать?» Прямодушный артиллерийский капитан вполне серьезно отвечает: «Нет, позже гораздо. К чему марать моею кровью ее брачную одежду».
Отставной штабс-капитан Игнат Тимофеевич Лебядкин из «Бесов» – «вершков десяти росту, толстый, мясистый, курчавый, красный и чрезвычайно пьяный».
Пьяница и стихоплёт:
«… высокий, курчавый, плотный парень, лет сорока, с багровым, несколько опухшим и обрюзглым лицом, со вздрагивающими при каждом движении головы щеками, с маленькими, кровяными, иногда довольно хитрыми глазками, в усах, в бакенбардах и с зарождающимся мясистым кадыком, довольно неприятного вида… «.
Часто горевал о том, что не удалось проявить себя в Крымскую кампанию:
«…Всех более жалею себя, что в Севастополе не лишился руки для славы, не быв там вовсе»
В дальнейшем его характеристика становится ещё более уничижительной:
«… какой-то заезжий, оказался потом лицом весьма подозрительным и вовсе даже не был отставным штабс-капитаном, как сам титуловал себя. Он только умел крутить усы, пить и болтать самый неловкий вздор, какой только можно вообразить себе…».
Любит произносить высокопарные речи и делать такие же жесты. В разговоре со Ставрогиным философствовал:
- Николай Всеволодович, знаете ли, что я пишу мое завещание и что я уже написал его?
— Любопытно. Что же вы оставляете и кому?
— Отечеству, человечеству и студентам. Николай Всеволодович, я прочел в газетах биографию об одном американце. Он оставил все свое огромное состояние на фабрики и на положительные науки, свой скелет студентам, в тамошнюю академию, а свою кожу на барабан, с тем чтобы денно и нощно выбивать на нем американский национальный гимн. Увы, мы пигмеи сравнительно с полетом мысли Северо-Американских Штатов; Россия есть игра природы, но не ума. Попробуй я завещать мою кожу на барабан, примерно в Акмолинский пехотный полк, в котором имел честь начать службу, с тем чтобы каждый день выбивать на нем пред полком русский национальный гимн, сочтут за либерализм, запретят мою кожу… и потому ограничился одними студентами. Хочу завещать мой скелет в академию, но с тем, с тем, однако, чтобы на лбу его был наклеен на веки веков ярлык со словами: «Раскаявшийся вольнодумец». Вот-с!
Отставной штабс-капитан Николай Ильич Снегирев из «Братьев Карамазовых». Несчастный отец, пьяница и шут.
«…господин лет сорока пяти, невысокого роста, сухощавый, слабого сложения, рыжеватый, с рыженькою редкою бородкой, весьма похожею на растрепанную мочалку…».
Был похож на человека, «долгое время подчинявшегося и натерпевшегося». Его прилюдно в трактире Дмитрий Карамазов оттаскал за «мочалку». Сам Снегирёв стерпел это унижение ради семьи; погибнет на дуэли – кто их содержать будет? Однако из-за этого младший сын Илюша, подвергшийся в школе насмешкам, взялся воевать чуть не со всеми, что обострило его болезнь, и, в конце концов, он умер.
Как видно, люди в форме изображались писателем далеко не с лучшей стороны и тому была причина. Достоевский не придумывал своих персонажей, а брал их из жизни - то, что видел сам. У каждого персонажа был свой прототип. Значит, дело было в том, что они такими и были на самом деле. Тех кого он видел. А видел он их немало - Достоевский насмотрелся на эту когорту в армии, когда был солдатом.
Военные чины без зазрения совести воровали денежные суммы из полковой кассы (а многие растрачивали и солдатские артельные деньги), и при этом ещё устраивали спектакли с самострелом – мол, у них честь какая-то была. Там, в военной среде, процветало повальное воровство! При этом подобное считалось само собой разумеющимся. Честь же страдала только тогда, когда их ловили с поличным и привлекали к ответственности.
Вот такие были дворянчики.
Эпоха Петра положила начало формированию дворянства как самостоятельного сословия, обособленного от прочего населения. В течение всего царствования царь применял всевозможные меры для того, чтобы силовым способом заставить дворян отбывать государственную и военную службу. Однако, как только он умер, это его начинание пошло прахом.
Благородная на первый взгляд затея Петра обернулась для страны чудовищными последствиями. Пожизненная служба с оружием в руках во благо Отечества при условии наделения землёй и обслуживания рабами быстро превратилось в показуху. Такими понятиями как «долг», «честь» и «служба» многие попросту прикрывались, как фиговым листком.
Уже в день смерти Императора гвардия, ворвавшись в зал заседания Особого Совещания, показала свою силу и потребовала возвести на престол Екатерину, в нарушение всех династических правил. С этого момента и на протяжении всего XVIII века армия (точнее, её элитная группировка) стала играть весомую роль в управлении государством, получив колоссальные привилегии. Уже в 1762 году дворянам было позволено не служить, что привело к появлению целой прослойки бездельников, сидевших на шее народа и безжалостно его эксплуатировавшей.
Наряду с чиновничеством, армия тем институтом, куда государственные средства текли неиссякаемым потоком, и которые можно было без зазрения совести присваивать.
В своей работе «Государство и революция», написанной в сентябре 1917 года, Ленин дал жесткую и уничижающую характеристику этим царским институтам:
«… Чиновничество и постоянная армия, это - «паразит» на теле буржуазного общества, паразит, порожденный внутренними противоречиями, которые это общество раздирают, но именно паразит, «затыкающий» жизненные поры…».