Честно говоря, она меня разозлила.
Позвонила некая почтенная дама 80-ти лет от роду, долго изливалась в восторженных и благодарственных словах по поводу моей книги, а потом резко сменила тон.
— А теперь я скажу, что мне не понравилось.
— Что? — заинтересовалась я.
— Вы много пишете о материальном. Ваши героини, если
они добились успеха, обязательно хорошо одеты, имеют дома, деньги, машины...
— А что в этом плохого? — удивилась я.
— Вот мы с мужем всю жизнь работали на одном предприятии, были ведущими инженерами. Да, мой муж главным специалистом был, на нем вся фирма держалась... Жили в крошечной со смежными комнатками квартирке две семьи, работали, растили детей, книги читали, мы тогда все читающие были, не то что нынешняя молодежь... И знаете ни о чем таком материальном не думали. И были счастливы между прочим!
— Так ли уж счастливы? — усомнилась я
— Счастливы, — твердо отрезала дама. — Без всяких там ваших мерседесов и вил...
Ох, уж эта философия наших мам — думать о деньгах интеллигентному человеку стыдно! Скольким моим ровесникам приходилось выдавливать из себя эту советскую, ласкающую гордыню отраву! А скольким она не дала состояться по-настоящему. Да, не стыдно, не стыдно думать о деньгах. Стыдно быть бедным, потому что деньги — это в первую очередь свобода, свобода выбора и возможность зани- маться, тем, чем ты хочешь, а не работать на постылой работе по восемь часов в день плюс время на дорогу за кусок хлеба, занимаясь бог знает чем! И стыдно не иметь эту возможность, а только сидеть на своей начитанной заднице и рассуждать о высоком.
На ум сразу приходит анекдот перестроечного времени.
Приезжает иностранная делегация в колхоз. Их долго водят по ферме, показывают молочный завод, косилки, тракторы.
— А это ваши вилы? — вежливо спрашивают гости, кивая в сторону полуразвалившихся изб.
— Да, — гордо отвечают колхозники. — У нас есть все — и вилы, и грабли...
— Вот, — вернула меня к действительности читательница. — Мы и без всего этого жили...
Господи, да как мы жили среди непритязательности совет- ского быта! Равенство всех в нищете. Все это становится таким отчетливо выпуклым отсюда — из благополучного комфортного запада. Как сказал знаменитый сатирик, впервые съездивший в Америку, в самом начале перестройки:
— Ребята, кто сказал, что надо жить плохо? Надо жить хорошо.
Моя молодость выпала на 80-мидесятые. И вот едем мы как-то в машине по Берлину, дочь на заднем сиденье, и вспоминаем с приехавшей из Питера подругой юности свои студенческие дни.
— А помнишь, как сутками, — давясь от смеха, вспоминала я, — стояли в Гостином Дворе за зимними сапогами? Еще ты меня подменяла и мы писали чернильные номера на ладошках?
— А когда подходила очередь, — уже в голос хохотала она.- Всегда заканчивался мой размер!
— И мы все равно их брали, а потом пытались сменять.
— И какое это было счастье! Помнишь, у меня были коричневые чешские на меху, я их на босоножки выменила и пять лет носила...
— А продовольственные наборы на работе на праздник? Когда в магазине был один вид сыра — «Российский» и колбасы «Докторская»?
— Господи, да как же мы жили? — вдруг перестав смеяться, недоуменно развела руками я.-Как же мы жили...
А вечером моя шестнадцатилетняя дочь взахлеб по-немецки пересказывает наш разговор своей подруге, тоже дочери эмигрантов.
— Знаешь, мама рассказывает, что у них был один сорт сыра и одни зимние сапоги на пять лет и то не своего размера...
Они долго с удовольствием смеются.
Для наших детей, уже выросших здесь, это звучит при- близительно так — живут в Африке в хижине из бамбука, без водопровода и канализации, ходят босиком и в набедренной повязке, срывают бананы с пальмы, а еду варят на костре... Дикие, одним словом, люди.
А ведь мы ничего не преувеличили, мы действительно так жили.
Помню, как после пяти лет пребывания на Западе впервые прилетела в Питер. Долго стояла в аэропорту, вдыхая привычные запахи... Вокруг все говорили по-русски! И это было так здорово, как будто долгие пять лет я плыла в холодной воде чужого языка, а сейчас очутилась в привычно — теплой.
И город такой родной — в центре и на Васильевском почти на каждой улице второй и третий план. Здесь ты учился. Там бегал на свидание, на набережной целовался в первый раз с одно- классником. А здесь гуляли после вступительных экзаменов в университет и были так счастливы, как будто сдали экзамен на всю оставшуюся жизнь. То, чего никогда не будет в Германии — привыкаешь, обживаешься, радуешься комфорту, чистоте и удобству — а вот этих ослепительных и ярких отзвуков детства и юности нет. И никогда уже не будет.
Но уже через день после приезда в Питер глаз царапала грязь на улицах, обваливающаяся штукатурка давно неремонтированных зданий, битком забитый, вонючий и душный транспорт... А ведь во времена молодости ездили и висели на подножках, и кто-то вскочивший уже после втрамбовывал тебя в плотную людскую массу, и не было, не было тогда ни у кого из наших знакомых — врачей, учителей, инженеров, людей нашего круга — машин. Мерзли в 20-ти градусные морозы на останов- ках, ездили в школу, институт, на работу и ничего.
Права моя читательница — жили и думали, что это нормально. Как же быстро меняется система оценок...
После пяти лет пребывания в Германии я приехала в родной город в квартиру моего детства — хрущевку с двумя смежными комнатками и шестиметровой кухней. Я зашла в знакомый ошарпанный, пахнущий привычными запахами подъезд и замерла — время остановилось...
Я меняла города, места проживания, я повидала за этот срок многие страны, посмотрела как живут разные люди, я про- жила за это время кажется тысячу лет, а здесь все было так, как двадцать лет назад, только, пожалуй, еще запущенней. Все-таки во времена моей молодости подъезд раз в пять лет красили, а сейчас на стенах клочьями висела десятилетней давности обва- ливающаяся штукатурка. Или тогда эта грязь и запустение были привычным интерьером и не бросались в глаза? А эти вечно текущие краны, ржавые подтеки на унитазах... Найти квартиру с исправно функционирующей сантехникой в Питере было большой редкостью.
Практически все мое детство прошло в мире поломанных вещей — колченогий стул, подтекающий унитаз, качающаяся тумбочка у кровати, склеенный синей изолентой шнур утюга... Так мы жили — дети рабочей интеллигенции, средний класс по нынешним меркам. На рабочих окраинах жили намного, несравненно хуже.
И эта дама меня осуждает!
Я вспомнила, как приехав в Америку в дом своей кузины — огромный, двухэтажный, с большой уютной залой, двенадцатью комнатами, дом, где только ванных комнат было пять штук, а терраса выходила в ухоженный сад с голубым бассейном... Как заплакала и обняла свою старую тетку, прожившую всю свою жизнь в убогой коммуналке. Заплакала от радости, что она, наконец, в американском доме дочери обрела достойную и красивую старость.
Ребята, кто сказал, что надо жить плохо? Давайте жить хорошо.