[Фантастический рассказ о коммунизме]
Об ответственности Иван узнал совсем не так как ему того хотелось бы. Его матери, гениальному физику одной из европейских стран власти Союза дали гражданство без особой волокиты в тот самый день, когда она ведя Ивана за собой объявилась на границе. Улыбающийся таможенник отвел его в просторную комнату, где и оставил наедине с большим телевизором, газировкой и пакетом чипсов. Мать же по его словам отправилась на экзамен для чего по видеосвязи был спешно собран целый научный совет. Женщина, ожидавшая что для подтверждения знаний ей будет достаточно прихваченного с собой диплома несколько перенервничала, но по всей видимости экзамен сдала.
И вот на следующий день мать привела его в одну из средних школ Союза. К удивлению подростка по коридорам бегало очень мало детей, многие сбивались кучками и что то обсуждали, тыкая пальцами в экраны своих планшетов. Дабы не оставаться в стороне от трендов союзной ребятни Иван подошел к прозрачному стенду, где были закреплены планшеты самых разных моделей и вставил в прорезь считывателя красную пластиковую карту, которую ему перед поездкой в школу вручила мать, строго настрого запретив её кому либо отдавать. Что делать дальше ему подсказала надпись на гладком хромированном боку стенда и он, выбрав планшет стильного черного цвета, уверенно нажал кнопку. Один из планшетов соскользнул в подставленный резиновый лоток. Одновременно с этим выщелкнулась и карта.
Когда прозвенел звонок Иван все ещё возился с планшетом, но в классе всё же отложил его в сторону с любопытством разглядывая сверстников. Обучаясь в одной из школ своей прежней страны Иван затвердил для себя одно из важнейших правил — себя нужно правильно поставить с первых же минут. Поэтому он с вызовом в позе развалился на стуле последней парты, напустив на себя показное равнодушие. Однако ум его в это время усиленно работал, вычленяя группки учащихся и разбивая их на привычные категории.
Небольшую перемену Иван также провел за столом, ожидая, что к нему непременно подкатит кто нибудь из местных забияк, но никто как назло не подходил. Да, изредка на него смотрели, кто с любопытством, а кто с настороженностью, но в целом практически не обращали внимания. Разозленный безразличием, Иван решил действовать первым. На следующей перемене он пересел за парту позади худощавого парнишки с сильно отпущенными волосами. Выглядел тот безопасно, был раза в два меньше полноватого упитанного Ивана и как заметил "новенький" за всю перемену к нему никто не подходил, а значит неформальных защитников на первый взгляд не было. Идеально.
— Ты что, голубой? Зачем так длинно волосы отрастил? А? — громко спросил Иван и тут же отвесил щуплому подзатыльник, да так что голова у того мотнулась из стороны в сторону.
Сказав это, Иван звучно загоготал. Отсмеявшись, он довольно осклабился и оглядел аудиторию, но реакция невольных зрителей его озадачила. Никто не смеялся над тем, что патлатый внезапно заплакал, закрыв лицо руками, никто не тыкал в униженного более сильным сверстником подростка пальцем и не подзуживал забияку на продолжение импровизированного спектакля. Девочки смотрели со страхом, мальчики — с осуждением, староста (Иван узнал её по белому бейджику приколотому к блузе) что то быстро шептала в свой мобильник.
Когда дверь класса распахнулась и в помещение быстрым шагом вошёл человек в униформе Иван понял что ошибся в оценке ситуации и дал маху, но предположил, что сможет что называется отбрехаться. К его удивлению, полицейский, как значилось это на нарукавной нашивке, прямо с порога рявкнул, чтобы Иван незамедлительно лёг на пол и заложил руки за спину. Привыкший к тупым и бесправным служителям порядка в Европе Иван недолго думая послал того по известному адресу на что немедленно получил разрядником в бок. Корчась на полу от ослепляющей боли он тем не менее хорошо расслышал слова полицейского обращенные к нему:
— Тот кто находит удовольствие в причинении боли другим должен хотя бы раз испытать её самолично.
Далее сознание покинуло его.
Очнулся он уже надёжно пристегнутым ремнями в кресле в кабинете директора. Собравшиеся в помещении люди смотрели на него с таким мрачным видом, что Иван совсем растерялся.
Он же всего лишь дал леща этому тупому патлачу!
После того как в кабинет со словами "Патруль уже выехал" заглянул вызванный старостой-стукачкой полицейский, Иван окончательно струхнул. Его побледневший вид пронял даже стоявшую с непроницаемым лицом классную руководительницу. Как её там звали? Мария Ивановна? Нет. Матильда Ивановна.
— Иван, — Матильда Ивановна замолчала, словно подбирая слова, — С тобой перед вручением карты гражданина пообщалась психолог?
— Д-да... — признал Иван.
— Она говорила тебе, что насилие в нашей стране строжайше запрещено и разрешено только в специально отведенных для этого местах или имеющим на то полномочия лицам?
Не было смысла скрывать, что данную вступительную речь психолога Иван банально что называется пропустил мимо ушей, размышляя лишь о том, что теперь то вдоволь напьется бесплатной газировки.
— Но этот парень, он же как баба... Даже сдачи не дал! — оправдываясь, Иван попытался взмахнуть рукой, но скривился от боли. Изверг-полицай так сдавил запястья браслетами, что металл врезался в кожу едва ли не до кости.
По сразу посуровевшим лицам присутствующих Иван понял — это не то, что они хотели услышать.
— Понимаешь, Иван, в нашей стране человеку можно выглядеть как угодно. Даже как ты выразился "как баба". Завтра ты придешь в класс голым и это будет только твоё личное дело. Ты можешь сколько угодно называть этого парня бабой и всячески его оскорблять и это тоже будет только твоё личное дело. Ты можешь даже орать во всё горло на уроке, мешая всем учиться и на это ты имеешь полное право. Безусловно твои крики без последствий не останутся... Школьный совет попросту аннулирует твой допуск в нашу школу и тебе придётся искать новую. Но это всё пустяки и мелочи, шелуха на жизненном пути... Что граждане Союза категорически не приемлют так это незаконного насилия с целью извлечения личной моральной или имущественной выгоды. В этой ситуации мы ничем не можем тебе помочь... Да и не хотим, — закончила она.
Одновременно с её словами в кабинет вошли два крупных словно платяные шкафы полицейских в сопровождении того самого, что его задержал... На крики Ивана и вялые попытки сопротивления никто не обращал внимания. Его прямо вместе с креслом подхватили под руки и вынеся из здания загрузили в приземистый, перемигивающийся красно-синим светом микроавтобус с надписью "Полиция" вдоль борта.
Дальше жизнь несовершеннолетнего гражданина Союза превратилась в сущий кошмар. Сначала его поместили в какую то ярко освещенную комнату и всё ещё зафиксированного в кресле со всех сторон облепили датчиками. Даже на горло нацепили несколько. Затем направили на его лицо камеру и неприятный тип в гражданском сухо, словно автомат задал Ивану несколько вопросов, поглядывая на экран разложенного на столе чемоданчика и изредка перебрасываясь жестами с тремя другими сидящими вдоль стены людьми.
Имя, фамилия, совершал ли инкриминируемое деяние, совершил ли его умышленно, вопросы по обстоятельствам и обстановке происшествия, какими мотивами руководствовался. Потом то же самое в обратном порядке. На некоторые из них Иван осознанно соврал, но заметить какую либо реакцию на бесстрастном лице техника не сумел. В конце концов мужчина собрал датчики, захлопнул чемоданчик и ушёл, а в комнату допросов вошла женщина. Надпись на приколотом к груди бейджике сообщала, что это психолог юстиции. Улыбка у психолога выглядела доброй, но слишком уж заученно профессиональной, что отметил про себя чисто на интуиции даже Иван. Выставив на стол привычную уже для Ивана микрокамеру, к его удивлению стилизованную под пирамидку, психолог задала сначала те же самые вопросы, что и мужчина с чемоданчиком. Потом те же и в обратном порядке.
Иван нимало не смутившись солгал и здесь. Далее однако ему пришлось здорово попотеть потому что уточняющие вопросы посыпались на него как просо из десятилитрового ведра. Некоторые даже совершенно внезапно повторялись, а глаза психолога как отметил про себя Иван цепко отслеживали каждую его реакцию. Призвав на помощь всю свою память, интуицию и волю подросток как ему казалось выдержал и это испытание.
Когда психолог вышла и в комнату зашла его мать с заплаканным лицом Иван было обрадовался, но следом за нею плотно затворив за дверь проскользнул-просочился низенький человечек в белом медицинском халате.
— Маааам? — жалобно, едва не расплакавшись, проныл Иван, но мать опустила взгляд. Медик в это время коснулся закрепленного на груди квадратика с объективом и раскрыл свой саквояж. На свет были извлечены пневмошприц и упаковка ампул с длинным названием латинскими буквами отпечатанными вдоль боков.
— Убедитесь, что упаковка не повреждена.
Мать кивнула, осторожно взяла коробочку, запаянную в пленку и, повертев в руках, вернула врачу. Тот снова замер словно бы ожидая чего-то.
— Подтверждаю, упаковка не повреждена, — едва слышно произнесла мать.
— Громче пожалуйста.
— Подтверждаю! Упаковка не повреждена! — почти прокричала мать и заплакала, закрыв лицо руками.
— Теперь шприц, будьте добры...
Процедура повторилась, после чего врач вскрыл упаковки и вставил в шприц ампулу с густой маслянистой субстанцией...
Происходящее после укола Иван понимал плохо... Ему задавали вопросы, а он словно бы слушал самого себя со стороны. Хотел соврать, но не мог...
— Принимая во внимание данные с камер наблюдения в классе и нательных камер свидетелей, непосредственные показания обвиняемого, потерпевшего и свидетелей, данные ситуационной и медицинской экспертиз, а также отягощающие вину обстоятельства в виде попыток скрыть истину и ввести следствие в заблуждение суд города приговаривает подсудимого гражданина Союза к заключению под арест в камеру лишения общегражданских прав на максимально предусмотренный за это преступление срок — тридцать календарных дней. Приговор окончательный и подлежит отсрочке в исполнении только по представлению Комитета Государственной Безопасности в интересах Союза. На этом всё... — председательствующий суда захлопнул папку с бумагами и встал, показывая, что заседание окончено.
Иван видел, что его мать упала в обморок, но лишь бессильно дернулся и завыл, прикованный к стулу за прозрачным бронестеклом, отделяющим его место от зала заседания.
Срок заключения превратился для Ивана в череду одинаковых, серых, едва различимых между собой дней. Сначала он крепился, пил только воду из левого крана потому что дурно пахнущая бурда из правого с обманчивой надписью "Питательная паста" вызывала отвращение. Через четыре дня мучимый болями в животе Иван вынужден был начать есть. Есть он старался быстро, сразу пропихивая холодные склизкие комки в пищевод потому что на вкус паста оказалась ужасающе противной, да ещё и кисловатой вдобавок как будто это были самые настоящие помои.
На исходе десятого дня Иван начал подозревать что так оно и есть.
Ругательств, обращенных к видеокамере, висящей в углу под бронированным колпаком хватило на два дня, далее подросток либо лежал, смотря невидящим взглядом в потолок, либо спал, валяясь словно животное на холодном бетонном полу совсем рядом с чугунным кольцом, опоясывающим дыру нужника... Людей он больше не видел, даже охранники, казалось, забыли о нём, лишь мать изредка приходила к нему в спасительном забытьи.
Дверь через которую его голого втолкнули в камеру в первый день закрылась и более не открывалась. Ему не с кем было даже поговорить. Стучать в стену, чтобы привлечь внимание других заключенных можно было разве что головой. Да и были ли они те заключенные? Сколько он ни прислушивался, сколько ни прикладывался ухом к шершаво колючей облицовке стены, услышать что либо кроме стука собственного сердца ему не удавалось.
Спустя двадцать дней он сбился со счета. Возможно, он сбился с него ещё раньше так как в отсутствие какой бы то ни было мебели или столовых приборов нельзя было даже оставлять на бетонной стене черточки как это делали заключенные из виденных им ещё в Европе фильмов. Оставленные им кучки еды не смогли послужить средством отсчета времени так как сразу начали гнить и их пришлось смыть в нужник струей воды.
Через месяц он сделался немногим толще того, кого ударил и примерно таким же патлатым потому что волосы нечем и некому было остричь.
Когда дверь открыли он намеревался высказать этим нелюдям все что о них думает, но словно наткнулся на невидимую стену, услышав от встречающего его охранника:
— Ну что, малец, стоило оно того?
Невысказанное оскорбление комком застыло в горле.
Он внезапно с недоступной ему ранее ясностью понял — нет...
Оно того не стоило.
