Роман-эпопея «Война и мир»
Лев Толстой
Не могу не обратиться вновь к толстовской эпопее, уважаемые читатели!
И вопрос, навеянный охотничьим фиаско (или триумфом?) Хемингуэя, таков: а традиционная охотничья травля, изрбражённая Толстым, травля, полная «русского духа» и азарта, разжигающая русскую душу Наташи и Николая, — это безнравственно или нравственно?
[ФРАГМЕНТЫ ТОЛСТОВСКОГО ТЕКСТА ДАНЫ В КОММЕНТАРИЯХ]
Ответ на вопрос №23
#новыйгод #викторина #подарки #LiterMort #БугаёваНН #убиениемладенцев #Чехов #Толстой #ВойнаиМир
У Антона Чехова есть один рассказ под названием «На волчьей садке» (1882). Даже не рассказ, а очерк. В нём описывается полуцирковое «шоу» «в европейском и даже в столичном городе Москве»: на сцене волков и лисиц травят собаками и закалывают кинжалом.
Комизм у 22-летнего Чехова есть, но горестный. С тем, как Чехов называет «серого волка, самое почтенное из российских животных», резко контрастирует бездушный способ убийства этого волка.
Привожу ряд цитат:
«Волк сидит и ни с места. Перед его мордой хлопают бичом. Наконец он поднимается, как бы утомленный, разбитый, едва влача за собою задние ноги... Осматривается... Нет спасения! А ему так жить хочется! Хочется жить так же сильно, как и тем, которые сидят на галерее, слушают его скрежет зубовный и глядят на кровь. Он пробует бежать, но не тут-то было! Свечинские собаки хватают его за шерсть, борзятник вонзает кинжал в самое сердце и - vae victis! [горе побежденным (лат.)] — волк падает, унося с собою в могилу плохое мнение о человеке... Не шутя, осрамился человек перед волками, затеяв эту quasi-охоту!.. Другое дело - охота в степи, в лесу, где людскую кровожадность можно слегка извинить возможностью равной борьбы, где волк может защищаться, бежать...»
«Публике не нравится, что волка так рано зарезали... Нужно было волка погонять по арене часа два, искусать его собачьими зубами, истоптать копытами, а потом уже зарезать... Мало того, что он уже был раз травлен, словлен и отсидел ни за что ни про что несколько недель в тюрьме.»
«<…> на сцену появляется стая гончих... Большой волк отдается им на растерзание. Гончие рвут, а борзые, которых не пускают, визжат от зависти.
- Брааво! браваао! - кричит публика. - Браво! <…>
- Подавай лисицу! - кричит он в исступлении.
На средину арены выносят маленький ящик и выпускают из него хорошенькую лисичку. Лисичка бежит, бежит... за ней бегут гончие.<…>
Как умозаключения Чехова сочетаются с описанием охоты у Толстого?
Чехов убеждён, что причина у охоты одна — «людская кровожадность». Охоту в степи или лесу «можно слегка извинить», так как животному есть куда убежать. Однако — «слегка извинить». Чехов называет это однозначно кровожадностью, не имеющей полного извинения.
Почему не может быть полного извинения?
Дело в том, что научно-технологическая революция в 18-20 вв. сопровождалась двумя взаимодополняющими явлениями: ростом прав человека-потребителя и почти полным исчезновением его обязанностей по отношению к миру, в котором человек разворачивался по всю ширь.
Чехов на это и намекает: «Говорят, что теперь девятнадцатое столетие. Не верьте, читатель.»
Раз человек — венец творенья и властелин этой планеты, то всё — его. Человек — взрослый, никто не имеет права ему запрещать. «Человек — вот правда», как сказал Горький.
Что это значит?
Что человек мерил правду по себе. Что удобно — то и правда. Удобно срубить деревья, выжечь поле, убить волков, выловить рыбу, построить завод и пустить на него работать нищих детей, отравить реку химикатами, лосей каких-нибудь истребить — значит, это и есть правда.
Это было нормой цивилизации почти вплоть до конца XX века.
Другие обитатели планеты Земля были обесценены вплоть до нулевой значимости. Ничей комфорт и ничьё право на жизнь не ценились, пока царил человек. Животное имеет какие-то права на Земле? Нет, не имеет, только у человека есть права.
Животное — это та же земля, та же сухая трава, это мусор. Можно ткнуть животное в глаз ножом, а можно не тыкать. Это две равные опции. Будет человек милостив — пощадит, а будет в игривом настроении — так и тыкнет. Человек — капризный господин. Захочет — сегодня перережет всех, а захочет — через одного.
Как в анекдоте про Ленина:
Всем известна доброта Ленина. Однажды Ленин брился у шалаша в разливе, а мимо шел маленький мальчик. Ленин бритвочку точит, а сам на мальчика поглядывает. Вот Ленин побрился, кисточку вымыл, опять бритвочку точит, на мальчика поглядывает. Потом бритвочку вытер и положил в футлярчик. А ведь мог бы и полоснуть!
Человек — это такой Ленин, который легко может полоснуть. А почему бы нет? Почему человеку нельзя полоснуть везде, всякого и всегда, когда бы ни захотелось? Почему нельзя убивать? Почему нельзя убивать волков, лис, собак, кошек, медведей, носорогов, львов и зайцев каждый день? Кто запретит Человеку, ЧЕЛОВЕКУ, убивать каждый день в своё удовольствие? Ведь убивать — так весело. Всегда приятно с утра взять бритвочку или кинжальчик и — какую-нибудь животину ударить в сердце. Очень приятно. Это забава.
Если зверь будет метаться, кричать, бояться перед смертью, то будет даже веселее. Перед смертью волки, кошки и зайцы так забавно кричат. Вот недоумки-то! Бог специально создал зверей такими тупыми и слабыми, а человека — таким умным и сильным, чтобы человек стал царём мира. Убивать всласть — право царей.
Если на одной чаше весов будет живое животное, а на другой — его труп, то жизнь нисколько не перетянет чашу. У жизни нулевая ценность. Жизнь животного — мусор, ноль без палочки. Зверь — это вещь. Души у зверя нет, сознания нет, это бегающее мясо на ножках. Бог не наказывает людей за убийства животных, поэтому убивать их можно много и часто.
Даже чаша с трупом скорее перетянет: во-первых, шкура живого зверя принадлежит зверю, а шкура мёртвого — человеку; во-вторых, мёртвый зверь место освободил, а человек его занял, что опять же полезно; в-третьих, трупы зверей просто веселы и забавны, они скрашивают человеку скуку, делают жизнь ярче.
Такова логика человека-потребителя, мышление которого низвело зверей до нуля, до бесправных вещей.
Но, как верно отметил Горький, «человек за всё платит сам». За разрушение экологии, за вымирание видов животных, за ухудшение качества воды и воздуха.
Почему Наташа и Николенька у Толстого не жалеют волков и зайцев?
Потому что искренне не видят в волке живой твари? Потому что с детства привыкли считать зверя бегающим мясом? Просто куском мяса, без мозгов и без чувств, облепленным шерстью и зубастым. Разве можно уважать или ценить бездушное мясо на ножках? Искренне верят, что Богу наплевать на зверей, Бог разрешил их убивать?
Такое объяснение, кстати, приводит Энн Бронте в романе «Агнес Грей» (1847). Там отец-помещик учит маленького сына, что в Библии прямо сказано о праве человека пользоваться зверями, как вещами, и убивать их сколько заблагорассудится. У зверя нет души, — учит отец сынишку, — Бог создал зверей для удовольствия и пользы человека. Далее отец показывает сыну самые весёлые способы убийства: можно вытаскивать птенцов из гнёзд и вырывать им лапки, можно бить камнем… Когда подрастёт — сможет стрелять по зверям из ружья.
Это мировоззрение рождено из иллюзии, что в природе звери — ничьи. Бог от них отказался, нарочно сделал бездушными. У них нет хозяина. Звери — сироты.
А если у зверя есть хозяин-человек, то на этого зверя уже нельзя охотиться. Нельзя убивать ради забавы чужих собак, чужих лошадей, чужих кошек. Нельзя убивать в зоопарке — не ради самих зверей, а из уважения к их хозяевам.
Встаёт важный вопрос: а почему нельзя убивать детей-сирот? Зверей-сирот — можно, а детей-сирот — нельзя. Только потому, что они люди, а у людей есть душа, следовательно, у людей есть хозяин — Бог?
Значит, атеистам можно убивать младенцев-сирот? Ирод же убивал. Соломон предлагал разрубить младенца. Для атеиста у младенца-сироты нет хозяина.
Но ему запрещает закон. Закон запрещает, но внутреннее желание-то осталось: точит бритвочку, точит, поглядывает на младенца — так бы и полоснул. А если на часок отменить закон, то останется ли хоть одна духовная причина, почему нельзя атеисту убивать младенцев-сирот наравне с дикими зверями?
Вспомним, что и Ветхозаветный Бог убивал младенцев. Значит, последователям Ветхозаветного Бога иногда можно забавляться убиением младенцев?
Например, охотнику забавно слышать крики животных перед смертью. Но и младенец может презабавно кричать, если начать его убивать. Почему смертный крик зверя смешон, а аналогичный крик младенца — трагичен?
Почему боль младенца-сироты так важна, а боль волка-сироты так ничтожна? Почему волку можно сломать ножку или спину ради забавы, а младенцу нельзя?!
Не столь давно две школьницы постирали кошку в стиральной машине. Почему их осудили за это? Ведь они сами были хозяевами своей кошки, почему же им нельзя было забавляться её смертью? Почему Наташе Ростовой можно веселиться от смерти волка, а школьницам нельзя от кошки?
Среда формирует мировосприятие, вот ответ.
Высшая форма мыслительной деятельность — это искать внутренние причины для следования моральным законам.
Например, воровать запрещено законом. Человек боится закон и не ворует. Но как только закон отменят — он мигом побежит и сворует. Внутренне этот вор не понимает, почему воровать нельзя.
Или, например, по закону нельзя убивать животное в зоопарке. Лошадь Пржевальского, к примеру. Человек стоит перед вольером, смотрит на лошадку, но не убивает — по закону нельзя, он боится наказания. А власти смотрят: все люди мирные, дисциплинированные, явно приличные. Закон больше не нужен! — и отменяют закон. И человек сразу выхватывает бритвочку — и ка-а-ак полоснёт!.. Только эту лошадку и видали.
Спрашивается: а какие есть внутренние причины не убивать лошадку, помимо закона?
Ведь это страшная мысль — что сегодня люди вокруг не убивают тех же младенцев на улицах лишь потому, что это запрещено законом. (Вообще-то, увы, и взрослых, и младенцев люди убивают по всему миру каждый день, но не массово.)
И знаете, каков страшный ответ?
Только потому, что не приучены с детства.
В ряде культур люди убивали младенцев: например, в Османской империи, в некоторых культурах папуасов и проч.
Среда с детства формирует представление.
Наташа Ростова с детства выросла в культуре, в которой волки и лисицы — это вещи, предметы, без души и без прав. Бегающая шкурка, бегающее мясо. Привычка.
А Чехов? Как Чехов сумел догадаться, что жизнь волка имеет ценность? Он же вырос в том же столетии, что и Наташа, в той же стране?
Чехов осознаёт, что волку «хочется жить так же сильно, как и тем, которые сидят на галерее, слушают его скрежет зубовный и глядят на кровь.»
Чехов осознаёт, потому что привык мыслить, размышлять, работать головой, раздумывать, вести внутреннюю жизнь, давать пищу своему уму и сердцу, вглядываться вглубь вещей и событий, искать ответы на вопросы, не останавливаться в поиске нравственного пути, не ограничиваться стереотипными ответами на избитые вопросы, всегда заглядывать дальше, и спрашивать больше, и страдать от чужих страданий вокруг — будь то младенцы, взрослые, волки, лисицы или сама Земля, стонущая под тяжёлым весом людских «забав». Делать так — единственный путь для нравственного человека. А противоположность ему — недочеловек, варвар, забавляющийся при звуках скрежета зубовного и глядя на кровь.
Овеществлять жизнь — опасно. Ведь человек — тоже носитель жизни. Мы уважаем человека и провозглашаем гуманизм потому, что в человеке есть жизнь. Значит, ценна жизнь. Обесцениваю её в других живых существах, мы обесцениваем само понятие жизни, а тем самым подставляем под удар и человека. Если жизнь ценна, то она ценна везде. Если ничтожна — то ничтожна везде. Иначе — двойные стандарты, лицемерие, и на арене может появиться «человечья садка». Впрочем — в Древнем Риме уже появлялась. И где сейчас Древний Рим?
