Они пришли с первыми заморозками.
Колеса телег с хрустом ломали посеребрённые стебли травы, сминали ветки низкорослых кустарников. Ездовые олени – огромные, мохнатые, с бархатистыми рогами – привели в ужас дворовую свору. Собаки подняли вой, перебудив половину дома.
На горизонте занимался рассвет. Окна квартир загорались одно за другим, озаряя раскинувшийся перед домом пустырь желтоватым светом.
В то утро поднятая с кровати собачьим лаем и злыми родительскими голосами, Оля узнала, что в их город заявились цыгане.
Табор встал на пустыре, прямо под Олиными окнами. Из кибиток посыпали пёстрые шумные люди, захлопотали, распрягая оленей и разжигая костры. Заробев, Оля задёрнула плотные черные шторы. Комната погрузилась в полумрак и тишину, став до ужаса похожей на склеп.
***
Дни тянулись, как жвачка за подошвой ботинка. Папа злился. То и дело хватался за мобильный, говорил с кем-то на повышенных тонах, требовал убрать "горластых голодранцев" с порога его дома.
Табор оставался на месте. Оля каждый день боязливо отодвигала штору и проверяла.
Погода хмурилась, в воздухе кружил мелкий снежок, вился дымок от костров, мелькали пёстрые юбки и велюровые оленьи рога. Цыгане обжили пустырь и не собирались с него уходить.
Оля привыкла к существованию с задернутыми шторами и включенным светом. Папа поначалу ругался, требовал пожалеть его кошелёк и прекратить попусту сжигать зарплату, но в дело вступила мама. Она заявила, что тоже не хочет сидеть перед пришлыми как на витрине и папа сдался.
***
Впервые Оля решилась распахнуть шторы морозным зимним утром, когда воздух в комнате начал казаться не просто спёртым - затхлым.
Мир был бел. Пушистые сугробы, снежные шапки на ветвях деревьев, белое, набухшее снегопадом небо. На кипенно-белом фоне цветастые кляксы кибиток, рассыпанных по всему пустырю, смотрелись вызывающе-ярко. Чужеродно.
Олени лежали прямо в сугробах, поджав под себя ноги и сонно мотая рогатыми головами. Без загонов, без привязи. Оля тихо порадовалась, что не бывает на улице. Жуткие звери, свободно бродящие по городскому отшибу, вызывали оторопь.
Подоконник был низким и широким - чтобы Оля могла удобно смотреть в окно. Но сейчас смотреть не хотелось. Хотелось глотнуть обжигающе-морозного воздуха, разогнать поселившуюся в комнате тоску.
Оля заползла на подоконник и распахнула оконную створку. Ворвавшийся в комнату ветер принёс с собой горсть колючих снежинок, горький костровый дымок и гомон гитарных струн.
Оля завертела головой, пытаясь разобрать, откуда доносится мелодия, но звук оборвался, словно вспугнутый скрипом оконных рам.
– Я уж думал, тут никто не живёт, – голос раздался откуда-то снизу. Из-под оконного отлива вынырнула растрёпанная голова. Оля отшатнулась и едва не сверзилась на пол.
Мальчик был старше Оли. Смуглый, черноглазый с тугими пружинками чёрных, жёстких на вид кудрей. Пальцы цепко сжимали гриф видавшей виды гитары. Кончик носа алел, обкусанный морозом.
– Ян, – представился он, протягивая руку, затянутую в драную перчатку.
Оля осторожно подползла на край подоконника и опасливо протянула ладонь, представившись в ответ. Пальцы сжали почти до боли и на миг Оля испугалась, что мальчик дёрнет её вперёд, вытащит наружу. Но Ян лишь с интересом заглянул ей в глаза и отпустил, убирая руки в карманы.
– Разве можно играть на морозе? – невпопад спросила Оля, с жалостью глядя на вытертые добела лады. Корпус гитары покрывали облупившейся наклейки. Простенькие, из дешёвых жвачек. Выглядели они как куски пластыря на свежих царапинах.
– Да чего ей будет? – фыркнул Ян. – Ты бы видела, что с этой гитарой прошлый владелец вытворял. Пацану очень не нравилась музыкалка и он страшно радовался, когда я предложил избавить его от этого пыточного инструмента.
Оля поджала губы. Папа рассказывал, каким образом цыгане "избавляют" людей от принадлежащих им вещей.
Ян облокотил недовольно загудевшую гитару о ствол дерева и коротко бросил:
– Подвинься.
Его дублёнка было старой, латанной на локтях. Один из карманов наполовину оторвался и болтался на хлипких нитках. Ян выглядел тем самым "горластым голодранцем", которого так мечтал прогнать папа. Ладони в дырявых перчатках легли на подоконник, но Оля, вместо того, чтобы захлопнуть створку, посторонилась.
Ян тяжело бухнулся рядом. С ботинок на вычищенный мамой ковёр посыпался грязный сероватый снег.
Ян принёс с собой запах костра, звериных шкур и холода. Чёрные глаза быстро пробежали по комнате, наткнулись на прислонённое к подоконнику инвалидное кресло. Брови удивлённо поползли вверх.
Оля почувствовала, как горят уши и приготовилась к обычным фразам неуклюжего сочувствия, но мальчишка лишь хмыкнул.
– С рождения? – поинтересовался он, бесцеремонно разглядывая безвольные ноги девочки.
Оля вспыхнула. То ли стыда за розовые пижамные штаны с единорогами, то ли от возмущения.
– Не твоё дело! – прошипела она, пряча смущение за грубостью.
– Не моё, – легко согласился Ян. – Но когда не с рождения шансов больше.
– Авария, – буркнула Оля, пряча глаза. – Два года назад. Врачи говорят, надежды почти нет.
– Нашла кого слушать, – Ян растянул губы в широкой улыбке. – Я завтра приведу сестрицу. Врачи говорили, она младенцем помрёт. Не жилец. Вот сама поглядишь, всегда ли правы врачи.
Мальчишка перемахнул через подоконник и мягко приземлился в сугроб. Гитара гневно загудела, когда её непочтительно ухватили за гриф.
Ян широко ухмыльнулся и помахал рукой. Оля смотрела ему вслед, а в груди разливалось странное тёплое чувство.
***
Аннушка оказалась очень даже жильцом. Круглощекая, румяная, с острыми, как осколки льда синющими глазами. Она прикатилась к Олиному окну пестрая, укутанная в слои цветастых юбок, похожая на тряпичную куколку, и недовольно поджала губы:
– Это ты, что ли, Оля?
Ян за её спиной добродушно посмеивался. Сестрёнка не проходила на него совершенно - маленькая, белокурая, злющая как оса.
Оля с трудом поборола желание закрыть оконную створку и задернуть шторы.
– Ну я, – буркнула она.
– Ну привет, тогда, – в тон ей поворчала Аннушка.
Ян, не церемонясь, подхватил сестрёнку под колени и буквально зашвырнул на подоконник.
– Отец дома? – деловито поинтересовался он, забираясь следом.
Ошарашенная Оля замотала головой. Родители ушли на работу и она до вечера была предоставлена себе.
– Это хорошо, он у тебя злющий, – удовлетворённо кивнул Ян. Аннушка поджала губки и насупилась, оглядывая комнату.
– Зачем тебе столько игрушек? – сварливо поинтересовалась она.
Оля нахмурилась и приготовилась огрызаться, но Ян намечающуюся свару пресёк.
Притирались они со скрипом.
Оля, за два года почти позабывшая, какими противными бывают ровесники, злилась, говорила себе, что больше никогда не откроет окно для этой несносной парочки, но открывала каждый раз, когда слышала тихий условный стук.
Иногда Ян приходил один, иногда с сестрёнкой. Пару раз Аннушка приходила одна и тогда Оле приходилось ложиться на живот, свешивать в окно руку и затаскивать девчонку волоком. Каждый раз она представляла, как выпадает из окна и беспомощно барахтается в снегу, но каждый раз умудрялась удержаться.
Сугробы становились выше и пушистее, дни короче, песни и дым костра привычнее. Папа окончательно смирился и сдержанно раскланивался, встречаясь с пришлыми на улице.
Ян с Аннушкой целые дни просиживали в гостях у Оли, килограммами поглощая конфеты с печеньем и отдариваясь сказками.
Оля, впервые за два года, чувствовала себя нормальным ребёнком.
***
Зима перевалила через экватор. Дни пошли в рост. Сквозь серое облачное марево всё чаще проклевывалось солнце.
На носу Аннушки расцвели рыжие веснушки. Она до слёз злилась, когда Ян начинал над ней подтрунивать, а Оля втайне завидовала.
Сугробы просели. Утоптанный пустырь становился серым и неопрятным.
Настроение у Оли было хмурым, под стать набрякшему предчувствием снегопада небу.
– Что это? – вдруг выдохнула Аннушка. Оля обернулась и застыла.
Девочка замерла перед открытой бархатной коробочкой. На подложке переливался браслет.
Браслет был чудесным - из настоящего серебра, с россыпью синих, холодных, как замёрзшие капли, камешков. Браслет Оле подарила мама, хоть папа и твердил, что ребёнку негоже носить такие дорогие цацки.
– Красота, – выдохнула Аннушка, поднимая на Олю горящие восхищением синие глаза. Такие же яркие, как камни в браслете.
– Это моё, – почти крикнула Оля. Ей вдруг стало горько и обидно. Почему кому-то всё – синие глаза, веснушки, весёлую жизнь в таборе, ноги – а ей вечное затворничество в четырёх стенах?
Сидящий рядом Ян нахмурился. Глаза его стали колючими и тревожными.
– Боишься украдём? – усмехнулся он. – Снежным кочевникам нельзя воровать.
– Снежным кочевникам? – переспросила Оля.
– Да, – кивнула Аннушка, закрывая крышку коробочки. – Мы ходим за снегопадами и забираем то, от чего люди хотят избавиться.
– И от чего же люди избавиться хотят? – буркнула Оля, уязвленная и раздосадованная.
– От чего только не хотят, – преувеличенно-серьезно сказал Ян. Глаза его при этом весело поблёскивали. – Как думаешь, откуда в таборе берутся дети?
– Глупости какие, – рассмеялась Оля.
Ян улыбнулся, глядя на свою белокурую сестрёнку. Его чёрные глаза поднялись к набрякшему небу.
– Ночью прорвёт, – сказал Ян рассеянно, – и мы стронемся. Ну что, не захотела от браслета избавиться?
Оля отчаянно замотала головой.
***
Ночью поднялась метель. Жуткая, злая. Словно зима решила напоследок показать всю свою мощь и ярость.
Метель выла, скребла в окна колючими когтями ветвей, стучала по отливу пригоршнями снега. Рамы скрипели и дрожали.
Оля тоже дрожала. Всю ночь она ворочалась, вспоминая брошенные вскользь слова Яна. Небеса прорвало и табор стронется с места прежде, чем утихнет метель.
Уже под утро Оля, замаявшись бороться с совестью, доползла до подоконника и распахнула окно.
Снег стоял стеной, воющей, непроглядной. Проклиная себя за глупость, Оля щёлкнула застёжкой браслета, положила украшение на оконный отлив и быстро, не давая себе передумать, захлопнула створку.
Убаюканная совесть утихла и Оля наконец провалилась в сон, теплый и уютный как пуховое одеяло.
***
Утро началось с радостного папиного крика:
– Ушли! Цыгане ушли. Не зря я участковому звонил!
Оля, не веря, бросилась к окну.
Пустырь белел свежими, нетронутыми сугробами. От передвижного городка не осталось и следа. Олино сердце болезненно сжалось. Она открыла створку окна, осторожно смахнула снег с отлива. Браслет блеснул синими камешками.
В носу защипало. Оля с силой потёрла глаза, прогоняя слёзы. Она попятилась, метя в кресло, но то, в спешке не поставленное на стопор, откатились вглубь комнаты.
Оля нахмурилась, думая стоит ли звать на помощь родителей, но решить ничего не успела. Ноги скрутило судорогой. Чувство было таким неожиданным и забытым, что Оля вскрикнула.
– Милая, что случилось? – в комнату влетела перепуганная мама.
Оля не ответила. Она смотрела на свою ступню и медленно шевелила пальцами.
Табор ушёл вслед за снегопадом и, как обещал Ян, забрал с собой лишь то, от чего Оля больше всего мечтала избавиться.
Автор: Олень в можжевельнике
Источник: https://litclubbs.ru/articles/51496-snezhnye-kochevniki.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
