- Дядь Вань, дядь Вань! – голосила трубка телефонного аппарата так громко, что майор Размахнин даже отставил её от уха на приличное расстояние, - Люся в себя пришла, дядь Вань!
- Татьянка! – прикрикнул начальник милиции, таращась на трубку так, будто держал в руке ту самую голосящую Татьянку, - Не шуми! Толком скажи, кто такая Люся и почему я должен возрадоваться, что она вышла из себя?
Толик, присутствовавший при этом разговоре в начальничьем кабинете, было прыснул, но тут же прикусил губу, просверлённый недовольным взглядом.
- Да не вышла, а пришла! – фыркнула трубка, - Люся – та самая, что твой Семенчук спас! Ну, дядь Вань…, - будто попеняла говорившая на бестолковость Размахнина.
- Тьфу ты! – ругнулся майор, - Это добре! А Семенчук-то с чего мой? – вдруг брякнул он, уточняя.
- Так ты про него всегда соловьём поёшь, - задорно рассмеялась собеседница, - Будто сосватать хочешь.
- Прям уж и пою?! – Размахнин запоздало прижал трубку поплотнее к уху, - Ладно, стрекоза, недосуг мне, будет твоей Люсе Семенчук с допросом. Мамку целуй. Бывай.
Он аккуратно пристроил трубку на аппарат, улыбнулся своим мыслям, а после, спохватившись, прокашлялся и воззрился на лейтенанта, старательно изучавшего какие-то бумаги, и изображавшего полное погружение в этот процесс.
- Штаны не протрёшь? – прикрикнул он на Толика, - Крестница твоя в себя пришла, поезжай, поспрошай, что, да как!
- Татьяна Михайловна звонила? – уточнил лейтенант, - И ещё вопрос можно, товарищ майор?
- Она, - кивнул Размахнин и прищурился, - Преувеличила она малёхо об твоей персоне.
- Кто она Вам? – решился Семенчук, проигнорировав последние слова майора, а заодно и его прищур.
- Татьянка-то? - расплылся в улыбке начальник, - А она моя́ крестница! Считай, дочка! У нас с Тоней только сыны, военные оба, один на Сахалине, второй под Москвой, так-то…
- Иван Макарыч…, - замялся Толик, но всё же продолжил, глянув майору в глаза, - Крестница – это ж крещёная, да? А как же…опиум для народа? Вы же коммунист?!
- Коммунист! – шарахнул об стол кулачищем Размахнин. Вскочил. И будто заметался по кабинету, разгоняя вспыхнувший гнев. Потом резко остановился у своего стола и медленно осел на стул, - В партию я осознанно вступал, на фронте, - он говорил так, словно разом устал, - И за каждый косой взгляд или дурное слово о настоящих коммунистах, я зубами рвать буду! - он метнул взглядом молнию в сторону Толика, - Только…, сынок, не дай вам… Бог, - в его глазах читался явный вызов, - Увидать то, что пережили мы. Разве что в кинолентах, - майор криво усмехнулся и смолк.
Семенчук молчал и не двигался с места, чувствуя, что сказ майора не окончен.
- Батюшка воевал в нашей роте, - внезапно продолжил Размахнин, - Поп по-нашему. И силищи духа в том попе было поболе, чем во всех нас разом. К вере он нас не склонял, нет, говаривал только, что к ней люди сами приходят, в горе, или в лихую годину, а кто и от великой радости. А коли и не придут, и то ладно, душа – она к вере созреть должна. Веришь, сынок, - улыбнулся Толику майор, - Добрее человека поискать было! А как он истории рассказывал! А спевал, ммм! А скольких наших он на своём хребте из-под пуль вынес! – дрожащими пальцами, медленно, Иван Макарыч потянул скрытую от людских глаз верёвочку на шее и явил Толикову взору маленький деревянный резной крестик, - Перед последним его боем, он вложил мне в руку этот крест, сам смастерил, сказал, что в память о нём, будто чувствовал. А в бою меня своим телом и заслонил, - Размахнин помолчал, спрятав лицо в ладонях, - А Татьянку Тоня крестила, конечно, так положено, девочке мать крёстная выбирается. Но я, считай, с Тоней заодно! – он расправил плечи и посмотрел на Толика внимательным взглядом, - Так что, лейтенант, воля твоя, решишься, можешь слово в слово всё изложить, ну…, куда следует.
- Я??? – Толик вскочил и, уперев сжатые кулаки в стол, завис над майором, - Ну, Макарыч!.. Да я тебя за батю считаю, а ты?!... Одно дело, между собой прояснить, …а доносы строчить…Уж извини! Не обучен!!! – обида клокотала в каждом его слове. Он не говорил – орал. А потом, резко развернувшись, выскочил из кабинета, громко шваркнув дверью.
Иван Макарыч оторопел от такой отповеди, даже привстал из-за стола, чтобы, значится, отчитать запоздало, да отчего-то передумал и шмякнулся обратно на стул. Спрятал крест и, усмехнувшись, потёр защипавший глаз.
Семенчук размашисто шагал по дороге в больницу, напрочь позабыв про мотоцикл, про то, зачем его, вообще, несёт в этом направлении. Мороз щипался крепко, но обиженный недоверием Макарыча парень, кипел так, что не замечал ни этих щипков, ни шарахавшихся от него односельчан. Буквально ворвавшись в приёмный покой больницы, он налетел на Александра Петровича, главврача, сухонького, вечно взъерошенного пожилого дядечку, в круглых очочках, очень интеллигентного и несомненно талантливого, обожаемого в селе абсолютно всеми. Сан Петрович – именно так кликали его и стар, и млад, углядев во взоре лейтенанта некое буйство мыслей и чувств, увлёк его в свой кабинет, под предлогом беседы, совершенно не терпящей отлагательств, силком заставил раздеться и поставил перед Толиком стакан в подстаканнике, с крепким, сладким чаем, в который предварительно капнул самую малость спирта. Тепло разбегалось по Толикову нутру с каждым глотком, гася злость и обиду. Он ничего не говорил, а Сан Петрович не спрашивал, уж он то знал, что безмолвная поддержка порой куда действеннее речей, микстур и пилюль. С самой малостью «успокоительного» в чае.
- Перемелется, мука будет, - вымолвил, наконец, доктор, когда Толик задышал спокойно и ровно, - Макарыч – не фунт изюму, человечище! – он многозначительно поднял вверх палец, - Хоть и крут на норов.
- Откуда Вы…? – вытаращился на доктора парень, но не договорил.
- Ну ведь не из-за пропажи дамского неглиже Вы так рассупонились, Анатолий Романыч?! – Сан Петрович склонил голову набок и хитро подмигнул.
Семенчук улыбнулся. Эта хохма с панталонами бабки Андросихи уже «ушла в народ». Только сегодня утром Толика вызвали на кражу. Бабка Андросиха, как рассвело, вынесла из бани во двор таз с бельём, да отвлеклась на кур-паразиток. Почему куры паразитки, женщина следствию не пояснила, зато в красках описала похищение прямиком из таза одного единственного предмета гардероба, который, как стало известно лейтенанту в ходе розыскных мероприятий, был скраден из таза бабкиным барбосом Тузиком и погрызен оным за сараем. Сдерживая смех, Семенчук попросил бабку не приговаривать паршивца к строгому наказанию. А на докладе по «краже» у Размахнина и вовсе позабыл об этом событии.
- А теперь к Люсе? – спросил доктор у пришедшего в своё обычное состояние лейтенанта и, враз посерьёзнев, стал рассказывать о состоянии здоровья «бедной девочки».
Люся – бледная до прозрачности, белокурая, с голубыми глазищами в пол-лица, худенькая девушка, не смотря на совершеннолетие, производила впечатление сущего ребёнка. Синяки и раны у девчонки поджили, но страх, исходящий от Люси, казалось, был осязаем. Татьяна находилась подле неё, когда Семенчук с Сан Петровичем вошли в палату, и ободряюще улыбнулась ей, заверив, что товарищ лейтенант во всём разберётся.
- Вы помните, кто Вас…так? – сочувственно поинтересовался Толик, пристраиваясь на стул у кровати.
- Мама вышла замуж, - пролепетала Люся, намереваясь расплакаться.
- Рад за неё, - буркнул Толик, - А с Вами-то что произошло?
- А потом мама умерла, - по щекам Люси побежали ручейки, и она тут же зарылась лицом в одеяло.
Сан Петрович, отстранив рванувшую было к девчонке Таню и сделав знак Толику, присел на кровать и что-то зашептал Люсе в самое ухо. Спустя минуту, она закивала и, выглянув из-за доктора, одними губами шепнула Семенчуку: «- Спасибо!». А потом решительно вытерла слёзы и заговорила уверенно:
- Мой папа был инженером на заводе, он погиб, когда мне было двенадцать. Мама горевала долго, а год назад…, - Люся снова замолчала, а лейтенант больше не торопил, кто, как не он, понимал горе этой дивчины, но она, сглотнув подкативший комок, уверенно продолжила, - А год назад мама встретила этого человека, Геннадия. Он был таким… скользким… Но мама ничего не хотела замечать, ни странных выходок, ни угрюмых его друзей. Она вышла за него замуж и прописала в нашей квартире. Умерла она три месяца назад, совершенно неожиданно, от сердечного приступа. На следующий день после похорон, этот сказал мне, чтобы я выписывалась из квартиры и убиралась, а иначе… Я отказалась. Меня подкараулили вечером, почти у самого дома, когда я возвращалась из институтской библиотеки. Одного из них я узнала, он часто бывал у нас дома. Как я оказалась здесь, не помню, помню только боль и… всё.
Толику нестерпимо хотелось обнять девчонку и заверить в том, что подонков обязательно найдут, он всё для этого сделает. Сдерживая порыв, он задал ещё пару вопросов и, быстро распрощавшись со всеми, решительно направился к выходу.
Продолжение следует.
Дорогие, любимые, самые добрые и преданные мои друзья, каюсь, притормаживаю с написанием. Не со зла! Мерзкий вирус никак не хочет сдаваться, хоть я и стараюсь очень! Каждый ваш лайк и приятности в отзывах действуют на меня, как витаминки))) Спасибо вам всем за это огромное! Всем крепкого здоровья! Люблю! Ваша Екатерина.