Я ненавижу это утро. Совсем не так рисовались мне прошедшим зачумлённым летом долгие и тёмные зимнее утра. В них рано-рано, ещё затемно, я сидела в пижаме за ноутбуком с чашкой кофе и шторами нараспашку. Тёмно-синяя, безмолвная и прекрасная, улица растекалась по стеклу, осторожно налегая на него своей грудью. А у меня было время. Много-много времени, чтобы бездумно смотреть в темноту, подсвеченную только снегом и нисколько не беспокоиться о том, что я не успею. Сделать, дойти, написать, купить, приготовить, накормить…
Ничего не вышло. Зимний день, сжавшийся до невероятно малого размера, не даёт продыху. Как? Я же не занимаюсь ни садом, ни огородом, не закатываю компоты с огурцами и не поливаю грядки! Куда оно уходит, это неподдающееся элементарной арифметике время? Где оно, сэкономленное на вёдрах вишни?
Я встала, подошла к окну, открыла шторы. Провинциально-редкие фонари тусклыми от тумана лунами светились где-то там, в городе. Здесь, «на выселках», темнота первозданна. Снега нет в помине, оттепель до плюсовых шести градусов, как горячий утюг, проехалась по и так жидкому белому покрову. По слабому погромыхиванию ворот понимаю, что четыре бездомняшки уже готовы к тёплой каше с куриными обрезками. Под ногами сладко посвистывает домашний старичок-француз. Сваренная поздно вечером, каша почти остыла. Я кормлю их так рано, потому что люди ещё не снуют по улице. Нервничать будет, слава богу, некому. Летом шесть утра – уже ого-го, рабочее время. А сейчас тяжеловато. С моим-то сном в несколько часов.
Надеваю всё это зимнее великолепие, - старую сыновнюю куртку с капюшоном, шапку, беру под мышку батон, кастрюлю и крадусь к выходу. Все ещё спят. Конечно же, всё скрипит и скрежещет. Даже то, что сроду не скрипело раньше. В кармане звонко поёт sms-ка, вернее, она кричит на весь дом. Руки заняты по полной и визг продолжается, пока я не ставлю чёртову кастрюлю на пол коридора и не выхватываю телефон из кармана. «Мамуля, как сможешь, сделаешь кофе?» Сын. Ранняя пташка. Он колясочник, я его ноги и руки. Спешу, хотя, что изменится, если кофе будет на пять минут позже?
Собаки, бурча и воруя куски друг у дружки, расправляются с едой молниеносно и через десять минут кофе уже пытается выпрыгнуть из турки на плиту. Старичок тоже проснулся и, подслеповато щурясь, начинает требовать свою долю внимания. Это утро, собаки, сын и кофе, ковшик с яйцами на плите и запах гречки, пачками приходящие на ватсапп дурацкие картинки с дурацкими розочками сливаются в один суетливый калейдоскоп. В какую-то минуту я обнаруживаю на голове шапку, которую не сняла, вернувшись домой. Смешно… Провожаю сына в студию, она в глубине двора и потом бегаю к нему с очками, чаем, мёдом, «другой кофтой» и ещё бог знает чем. В голове вьётся уже целая очередь строчек, которые даже кажутся удачными. Иногда на бегу строчу их в «заметки». Оп! Только сейчас поняла, что "строчить" и "строчка" имеют один корень. Немного злюсь, что относительно свободное время появляется ближе к ночи, но к тому времени «ни слов, ни музыки, ни сил». Дневные записи становятся глупыми, бесцветными и мне за них стыдно. Одну за другой удаляю. Пустота. Некоторая обида, что все на мне «ездят», как говорит мой муж. Его раздражает, видите ли, что я бегаю бегом. А может, - говорю, - меня раздражает, что тебя раздражает, что я бегаю?
Муж озадаченно замолкает, переваривая сказанное, а я бегу дальше. Магазины, аптеки (о, эти аптеки!), готовка, уборка (завтра прогенералю!), пора кормить-гулять старичка, гладить бельё и ещё, ещё, ещё, ещё чего-нибудь…
Собственно, так каждый день. Ночью, засыпая, обещаю с утра начать новую жизнь. Бросить пить кофе, ежедневно делать вот эту новую гелевую масочку, которая так и валяется снову, упражнения для шеи и спины, а утром, именно утром, пока мозг фонтанирует, садиться за компьютер. Ага, ещё спать ложиться вовремя, с 22 до 23, когда мелатонин вырабатывается. Понимаю, что это невозможно, но становится спокойнее и приятней.
В ночной тишине, когда с каждой минутой для сна остаётся всё меньше и меньше времени, мою бессонницу утешает мысль, что нельзя жить только тот кусочек жизни, который нравится. Она, как рождественский гусь, подаётся целиком, какая есть. С тем, с чем жить можно и с чем нельзя.
...Мешает ночь четвёртый кофе в моём стакане,
Шагают ложки-часовые, шаги чеканят,
Всё остальное где-то тонет неуловимо,
Я за столом. Не вся как будто, а половина.
Побольше сахара и сливок,
Ведь я живая.
Твой предварительный был в сердце.
Да, так бывает.
И в бесконечности бессонной моей светёлки
Я вынимаю методично его осколки.
Но без тебя светить Плеяды не перестанут,
И зарастут здоровой кожей сквозные раны,
Я допишу себя словами, слеплю из глины,
Ведь я погибла без тебя наполовину.
Среди пинающихся и бьющих под дых мыслей в голове проскакивает новая строчка. «Спит в кладовке домовёнок, счастье сонное моё». Мысленно проговариваю её несколько раз, как мантру. Улыбаюсь сама себе, добрею и засыпаю.
Спокойной ночи, весь мой маленький беспокойный мир!
