- Все! Запрещаю тебе, дочка! Не пойдешь больше одна на реку, не проси даже! Ты что же удумала, бестолковая? Озорница! Ты что - папку решила одного на этом свете оставить? Вот я тебе!
Аленка забилась в угол, залезла на свою любимую лавку около печки, подобрала ноги, а хотела бы и совсем спрятаться, превратиться бы в вон в того котенка, играющего бумажкой у дверей, затаиться бы. Она никогда не видела батю таким сердитым. Мало того, что он кричал непохожим на свой голосом, стучал кулаком по старому дубовому столу, да так что подпрыгивал кувшин с водой, плеская из носика и разливая лужицы, так папка еще и шарил за собой, пытался нащупать стул, на спинку которого повесил ремень. Ремнем Аленка никогда не получала, и ей вдруг стало страшно. Папка разошелся не на шутку, так и влепит вдоль спины, мало не покажется. И Алексей увидел страх в глазах дочери, разом сдулся, без сил опустился на лавку рядом с Аленкой, странно всхлипнул, как будто захлебнулся. И у Аленки аж защипало внутри, так стало жалко батю, она прижалась к его твердому боку, обняла руку, как ствол дерева, промяукала тихонько
- Батянь… Не кричи же… Я не буду, правда. Я нечаянно.
Алексей отнял руку, сложил ладони лодочкой, провел по бордовому лицу, как будто отирая пот, и ладони и вправду стали у него мокрыми. Так посидел, потом обнял Аленку, чмокнул ее в темечко, погладил по спине
- Ничо, маленькая. Прости папку-то, испужался я до смерти. Ты б видела себя, как у тетки Фроси лежала. Синяя вся. До смерти не забуду.
Они посидели так, потом Алексей встал, накинул плащ-палатку, пошел к дверям
- В колхоз мне надо, Аленька. Председатель уж очень просил, в клубе сцену надо поправить, некому больше. А ты полежи еще денек, на улицу не ходи, дождь там. А я к подружке твоей заскочу, скажу пусть придет. Все не одна. Пирожков с черемухой поедите, Софья с Проклом передаст, да простокваши свежей. Пошел я.
Батя вышел, Аленка послонялась по кухне, подошла к зеркалу, задумчиво посмотрела на свое отражение. Вот ведь… Курносая да лупоглазая, веснушки еще эти! Лушка, вон, почти девушка, что спереди, что сзади, а она… В куличики только играть… Да и ладно.
И вдруг, сама от себя не ожидая, она потерла ладошкой беленую стену, и похлопала себя по лицу. А потом еще… Веснушки испугались и спрятались, но из зеркала на нее пялилась бледная, как смерть девчонка. И у этой девчонки косица, так туго заплетенная, что была похожа на жгут изогнулась чудно, и торчала из-за плеча, как будто ее подвесили на проволоке.
- Аленка! Аленк! Ты где, лягуша? Мамка тут пирогов прислала, вылазь!
Прокл стоял в дверях, перегородив своими плечищами полкухни, держал в руках узелок, и он, в принципе немаленький, казался в его лапах смешным и ненастоящим. Аленка быстро потерла рукавом лицо, повернулась и почувствовала, как краснеет - прямо, как варом плеснули.
- И что встал? Заходи, давай пирожки свои. Сейчас чаю вскипячу, Лушка придет. Будешь с нами чай пить?
Прокл лягнул ногой, как стреноженный конь, положил узелок на стол, и отскочил к дверям.
- Открой, там простокваша, как бы не пролилась. Не буду я чаю, пил уж. Да и ждут меня. Бывай, лягуха, не хворай. Ишь, конопатая.
Прокл скрылся, а у Аленке неприятно что-то завозилось в голове. И вроде, пусть бежит, на что он нужен. И вроде жалко…
Но пирожки были такими румяными и аппетитными, что Аленка не удержалась, откусила от одного, а потом и весь проглотила - он весь истекал сладостью и черемуховым ароматом, да еще и медом липовым, тетя Софья меду не жалела. Чай уже кипел, плевался на печке, Аленка расставила чашки, уселась у окошка ждать подругу. А дождь лил, как из ведра. Как будто кто разом сдернул летнюю картинку, смял ее и выбросил, а взамен развесил эту, серую, слякотную, мрачную. Улицы утонули в грязи, и девчонка, с трудом пробирающаяся среди луж чертыхалась, тянувшая за собой здоровенные боты, которые норовили соскочить и остаться в болоте, даже и не была похожа на Лушку - несчастная и промокшая. Наконец, она добралась до калитки, и уже через пару секунд копошилась в сенях.
- Тьху на тебя, Ален. Знала бы, что на улице такое, в жизни бы не пошла. Ужас.
Лушка стащила с себя промокшее пальтишко, пробежала босиком в мокрых чулках к печке, села прямо на пол, прижала ступни к печкиному нагретому бочку.
- Давай чай, утопленница. А то из-за тебя воспаление получу, вся грудь замерзла. И кофту давай свою, вишь моя промокла.
Лушка стащила промокшую одежду, бесстыдно повернулась к Аленке, и та с завистью оглядела подружку. Она прямо спереди была, как взрослая. Титьки торчали в разные стороны, беленькие, с розовыми штучками, даже смотреть было стыдно. И Аленка застыдилась, отвернулась, поволокла тяжелый чайник к столу
- И чего это я утопленница? Говоришь глупости. Я нечаянно упала.
Лушка засупонилась в Аленкину кофту, а та не сходилась, пупырилась спереди, трещала по швам. Но подружку это не смущало, она уселась за стол, отвалила себе сразу три пирога, подвинула варенье.
- Чего? Да как мамка твоя. Она ведь утопла, да прямо там где ты упала. В стремнине. Сеструхи говорят, сразу прямо на дно пошла, камнем. Это им Фроська сказала, та что на берегу.
Аленка молча смотрела на подружку. И в ее маленьком сердце загорался огненный, болючий огонек. Потому что она этого не знала… Потому что красивая и любимая женщина с фотки не должна была быть мертвой. И потому что она поняла - тогда, перед тем, как упасть, она ее видела. И, наверное, это она ее спасла…