Мою тётю, Екатерину Николаевну Беликову, считали в городе лучшей портнихой, или как говорили раньше - «модисткой». Шить она научилась рано. Учил ее опытный портной старый еврей Фима. Всю ответственную работу он доверял выполнять только ей, хотя у него учились еще несколько способных девушек.
Еще до революции Фима брал тётю с собой помощницей, когда его пригласила шить наряды графиня Крейц - жена предводителя Корочанского дворянства. Сколько за работу получил портной, тётя не знала, но лично ей графиня дала две золотых монеты. По тем временам это были большие деньги.
После революции, где-то в начале 30-х годов в городе открыли «Ателье», которое народ называл просто «мастерская». Там ремонтировали обувь, перелицовывали и шили одежду, паяли кастрюли и примуса.
Тётю, как наиболее опытную, назначили закройщицей и старшим мастером пошивочного цеха. Народ во время да и после Отечественной войны жил бедно. Новые вещи шили только те жители городка, кому присылали или привезли после войны отрезы хорошей ткани. А в основном, несли в ремонт или перелицовывать старые пальто, куртки, платья, юбки.
На работу тётя уходила рано, возвращалась поздно. Вечерами при свете керосиновой лампы или «каганца» (в блюдце с маслом тлел фитилек из ваты) до поздней ночи продолжала работать.
Но поскольку жизнь во время войны была не просто сложной, а тяжелой, тётя устроилась на работу в детский дом, рядом с которым мы жили, где несколько раз в неделю занималась с девочками-воспитанницами. Обучала их шитью.
По характеру тётя была спокойной, выдержанной. По опыту она прекрасно знала, что значит расти детям без родителей и поэтому относилась к девочкам как мать, с любовью.
Одна девочка, звали её,кажется, Мария, настолько привязалась к ней, что считала тётю своей матерью. Каким-то образом добилась, чтобы ей изменили фамилию. По документам она стала Беликовой.
Когда ей исполнилось 18 лет, в 1944 или 1945 году, она добровольно ушла на фронт. Кем она служила на фронте, никто в семье не знал. Писем от неё мы не получали. Когда и где она погибла, тётя не знала. Извещения о её смерти нам не присылали. Номера части, в которой служила Мария, тётя тоже не знала.
Из воинской части прислали только её орден Отечественной войны. В степенях орденов я тогда не разбирался. Тёте сообщили также, что орден Ленина, которым Мария тоже была награждена, отправлен в Государственное хранилище.
Орден тётя хранила в старом комоде вместе с письмами моего отца с фронта. Последний раз я видел орден в 1956 или 1958 году когда приезжал с Дальнего Востока в отпуск.
Когда и куда он девался потом мне неизвестно. Никто из членов семьи, в том числе и я, не догадался тогда записать номер ордена, по которому можно было установить всю информацию о награжденном военнослужащем.
В наградном листе обязательно указывались автобиографические данные, описание совершенного подвига, когда и при каких обстоятельствах погиб красноармеец, где похоронен. К сожалению, никто в семье тогда не знал, как это делается, а обратиться за помощью в военкомат не догадались.
Бабушка из Тамбова
В Алма-Ате я впервые за тринадцать лет службы получил в новом панельном доме небольшую отдельную благоустроенную квартиру с удобствами, горячей водой, газом. Было тесновато, но это – не сарай или баня, в которых приходилось жить в ожидании квартиры! Особенно была рада моя тёща, так как с нее снимался целый воз забот.
Все квартиры в доме предоставили военнослужащим гарнизона. Рядом с нами на площадке жила семья топографа капитана (фамилию забыл). Звали его Вячеслав, но для всех он был просто Славка. С ними жила мать его жены родом из Тамбова. Все в доме звали её «тамбовка». Она с дочерью командовала Славкой, как хотела. Моя тёща общалась с ней. Они были ровесницы.
Однажды тамбовка, на лавочке у подъезда, рассказала соседкам историю, над которой все в доме очень долго смеялись. Со слов тамбовки, история звучала так:
– Славка очень любит пиво. Мы с дочкой вчера купили ему бутылочку «Жигулевского». Половину он выпил, а половину оставили на 8-е марта. Праздник все-таки… Пусть выпьет за наше здоровье …
А дело было в декабре или январе!
Жена Славки работала учительницей и была ужасная чистюля. Решила заменить мебель и купила в большую комнату новый стол и шесть стульев. Сразу же сшила на все предметы белые чехлы. Тамбовка рассказывала соседкам, что дочка категорически запретила всем членам семьи не только садиться на стул или за стол, но даже трогать их руками.
Скрипач
Когда мне «медведь наступил на ухо», я не знаю. Но, в отличие от старшего брата музыкальным слухом я не обладал.
В 1945 или 1946 году кому-то в семье пришла в голову мысль, что меня надо обязательно учить музыке. А вот как и где? Музыкальной школы в городке нет. Но выход для приобщения меня к музыке нашли.
Моя тётя работала заведующей учебной частью в педагогическом училище. Музыку и пение там преподавал Решетников Михаил Петрович. Жил он в селе Погореловка и на работу ходил ходил мимо нашего дома.
Как тётя договаривалась с ним о моем «музыкальном образовании» мне неведомо. Однажды она сказала мне, что к нам (в такой-то день и час) домой придет Михаил Петрович и чтобы я сидел дома и не болтался с ребятами по городу.
Он пришел с большой папкой, и я впервые увидел нотные линейки с точками, палочками, хвостиками и в начале линейки красивые значки.
Михаил Петрович рассказал мне, что это нотное письмо - запись звуков особыми знаками – нотами. Нотную грамоту я усвоил быстро. Понадобилось всего несколько уроков.
Потом он сказал мне, что на следующий урок принесет скрипку и пюпитр. Что такое скрипка я знал, а о пюпитре услышал впервые. Оказалось, что это подставка для нот.
Скрипка лежала в черном футляре на красной бархатной подложке. Там же находились смычок и кусочек канифоли.
Весь урок Михаил Петрович рассказывал о скрипке, знаменитых музыкантах – скрипачах и скрипичных мастерах. Я запомнил только два имени – Паганини и Страдивари.
Следующий урок он посвятил правилам обращения со скрипкой и смычком. Но это все было, так сказать, вступление или «цветочки». «Ягодки» оказались впереди…
Все прекрасно знают, что гриф скрипки не имеет специальных поперечных перегородок, так называемых ладов, уточняющих место прижатия пальцем струны к грифу.
Когда я начал играть гаммы, то мои короткие пальцы, как правило, не попадали на то место грифа, где была, например, нота «до» или «соль». Михаил Петрович терпеливо передвигал мои пальцы по грифу в «нужное место».
Я видел его нахмуренное, а иногда и, как мне казалось, злобное лицо. По-моему он прекрасно понимал, что у меня нет музыкального слуха, и занятия со мной пустая трата времени. Но может быть из уважения к моей тёте, он терпеливо возился со мной.
Наконец, после многих уроков я смог без ошибок сыграть куплет песни – «И шумэ и гудэ, дрибный дождик идэ…».
Попытки разучить еще какую-либо песенку, успехом не увенчались. Терпение моего учителя музыки кончилось. Как только я брал неправильно какую-либо ноту, он уже не передвигал мои пальцы по грифу, а сильно бил меня смычком по косточкам пальцев. Мне хотелось плакать от боли, но я сдерживал слезы.
После очередного урока с хорошим избиением моих пальцев, я все рассказал тёте и заявил, что дальше учиться играть на скрипке не буду.
Скрипач из меня не получился.
…Прошло много лет. Несмотря на отвращение к скрипке в детстве, я всю жизнь с удовольствием слушаю концерты знаменитых скрипачей.
