Действительно, честолюбец, каких мало, Раевский имел славу нарушителя всех условностей «приличного» общества и скандалиста, внушавшего провинциальным дамам ужас своими язвительными речами и злобными выходками. Считал, что ему всё нипочём, что высокое поприще написано у него на роду (в 17 лет прославлен как герой и сын героя, в 22 года полковник).
На пару с ним и Пушкин вёл себя в обществе, кто-то скажет, дерзко, кто-то — не очень-то благопристойно или, как сегодня говорят, эпатажно. Оба, как бы соревнуясь, вели и с окружающими их людьми, и между собой игру — в любовь, в ненависть, в дружбу, в предательство, в литературу, перенося её в жизнь и быт. Зачем? Раевский тем самым грел своё ущербное самолюбие. Пушкин надеялся, что страсти, измены, оскорбления заслонят его от ненавистной реальности, которая не принесла ему покоя и в Одессе.
Такими вот были их отношения, которые комментаторы почему-то любят называть «дружбой». Вообще, надо заметить, разного рода отношения с Пушкиным, порой частые и длительные, многие почему-то предпочитают именовать без особых затей красивым словом «дружба». Хотя известно, что тех, кого он сам числил в друзьях, можно пересчитать буквально по пальцам. Куда чаще для него, помните? «…люди (первый каюсь я) // От делать нечего друзья» (Курсив Пушкина. — А. Р.). Сколько их по жизни было у него таких друзей! Да и друзей ли?
Что происходило с Пушкиным в то время? Отчего приходится говорить об опаснейшем моменте в становлении его личности? Почему позже сложится мнение, что выражением характерного для Пушкина в 1823 году скепсиса стал именно образ демона, навещающего поэта?
Ответ тут один и очень грустный — депрессия, переходящая в хроническую усталость, навалилась тогда на него посильней той, что случилась в момент его высылки из Петербурга.
И вопрос не в том, чем она вызвана. Причин несколько. Главная среди них, наверное, — ощущение себя несвободным и неопределённость, сколько ещё предстоит ему по рукам и ногам быть повязанным царской немилостью. А вдобавок оторванность от Петербурга с его литературной жизнью, мрачность европейских политических перспектив (поражение революций) и реакция в России, запутанные отношения личного плана с женщинами (историки называют имена трёх женщин, с которыми связано имя Пушкина в Одессе: Амалию Ризнич, Каролину Собаньскую и графиню Елизавету Воронцову), конфликты с Воронцовым, изучение «чистого афеизма» 1.
1 Атеизм, безбожие, безверие.
Отсюда и результат — мотивы разочарования, близкого к отчаянию, охватывают не только сферу политики («Свободы сеятель пустынный...»), но получают и метафизическое обоснование («Демон»). Смог ли он донести свою обеспокоенность до своих непосредственных читателей? Откроем и вчитаемся в статью В. Ф. Одоевского «Новый демон»:
«С каким сумрачным наслаждением читал я произведение, где поэт России так живо олицетворил те непонятные чувствования, которые холодят нашу душу посреди восторгов самых пламенных. Глубоко проникнул он в сокровищницу сердца человеческого, из неё похитил ткани, неприкосновенные для простолюдина, — которыми облёк он своего таинственного Демона. Но не только внутри существует сей злобный гений, он находится и вне нас; последний не так опасен, как первый, — но не менее мучителен».
Значит, был услышан и понят. Значит, не могли не быть мгновения радости по этому поводу. Значит, не всё казалось ему в мрачных красках.
Но бедность — проклятая бедность! — в его положении это не просто сложности в реальном быту, это гложущее чувство потери независимости.
Безусловно, каждый по-своему воспринимает потерю независимости. История России знает немало примеров того, как осуждённые на долгие годы лагерей ощущали себя за колючей проволокой более свободными, нежели когда они были на воле. А Пушкин не был официально осуждён и не находился за колючей проволокой, да и Одесса никак не Сибирь, не Колыма, не Сахалин. И тем не менее.
Несвобода, как ни странно, это не заточение или колючая проволока, это вопрос психологии, то есть не то, где и как ты пребываешь, а то, как ты себя воспринимаешь. Об этом приходится говорить особо, ибо свобода — личная свобода! — для Пушкина была неотрывна от чувства собственного достоинства, которое являлось для него синонимом чести, как он её понимал.
Представление о чести лежало в основе его идеалов, оно составляло фундамент его жизненной позиции, оно определяло поведение Пушкина как в кругу друзей, так и перед лицом врагов. Отсюда его демонстративная готовность пролить кровь, отстаивая свою честь, и способность твёрдо держаться под дулом почти в упор направленного на него пистолета (обычная в России дистанция между барьерами при дуэли была 10—12 шагов).
Минует чуть больше четырёх месяцев после того, как Пушкин «оставил свою Молдавию и явился в Европу» — так то ли в шутку, то ли всерьёз говорил он про свой переезд в Одессу, — и в его письме Тургеневу прозвучат первые настораживающие нотки:
«Надобно подобно мне провести 3 года в душном азиатском заточении, чтобы почувствовать цену и не вольного европейского воздуха».
Куда девался приподнятый тон недавних летних писем, в которых сообщалось о встрече с Воронцовым и переходе под его начало!
Вряд ли ошибусь, сказав, что октябрь―декабрь 1823 года в Одессе — пора самого сильного кризиса в личной жизни Пушкина. Он во всём: в сердечных делах и в служебном положении. Среди самых заметных эпизодов тех месяцев — два наиболее саднящих. Разрыв с Амалией Ризнич, одесской музой Пушкина. К ней обращены лирические шедевры той поры: «Ночь» («Мой голос для тебя и ласковый и томный…»), «Простишь ли мне ревнивые мечты…», «Для берегов отчизны дальной…».
Была она, по словам современника, «высока ростом, стройна и необыкновенно красива. Особенно привлекательны были её пленительные очи, шея удивительной формы и белизны и чёрная коса, более двух аршин длиною». Похоже, поэт быстро поддался обаянию красавицы и, по-видимому, сумел заслужить её благосклонность. У них был бурный, но короткий роман, который принадлежит к интереснейшим и запутаннейшим страницам биографии поэта.
И тут же новое, жутко осложнившее положение Пушкина, увлечение «несравненной властительницей Одессы и берегов Тавриды» графиней Е. К. Воронцовой, женой вроде бы родственника, вроде бы начальника (хрен редьки не слаще!) в ситуации, когда отношения с наместником края, и без того уже давшие очевидную для всех трещину, обернулись для Пушкина чувствительным унижением.
Отражение напряжённости сложившейся ситуации можно найти в рисунке (автопортрете) в черновиках X и XI строфы Главы второй «Евгения Онегина», где поэт изображает себя почти дряхлым стариком, с морщинами на лице, складками на шее и остатками волос вокруг голого черепа.
Суть конфликта между графом Воронцовым и Пушкиным до сих пор остаётся не выясненной. Да и вряд когда она прояснится, даже если исследователи отыщут новые письма и отзывы современников. Не всё, что думается и что толкает на те или иные поступки, потом находит отражение в строчках и словах, а то, что находит, не всегда соответствует истине.
Первое, что надо сказать, конфликт Пушкина с могущественным сановником возник не из того, что граф был «дрянным человеком», так Воронцова назвал один из современников (Фишер), а Пушкин был из другого теста. Хотя тот же Вигель, человек, по мнению многих, язвительный и нелицеприятный, оставил о нём чрезвычайно прочувствованные слова:
«Его хвалили, бранили, превозносили, ругали. Жестоко нападая на проказы его молодости, сами завистники не смели отказывать ему в таланте; другие искренне дивились его чудным стихам, но немногим открыто было то, что в нём было, если возможно, ещё совершеннее, — его всепостигающий ум и высокие чувства прекрасной души его».
У конфликта было много очень разных причин. Сегодня можно встретить немало суждений в пользу графа Воронцова, из которых следует, что он нисколько не притеснял Пушкина. Мол, вины графа нет, просто, будучи рачительным хозяином края, он искренне рассчитывал обрести в Пушкине «послушного и дельного чиновника, готового исправить былые прегрешения достойной службой царю и отечеству». Ну, а ревность — естественная реакция на неподобающее поведение поэта.
Можно найти мотивацию несколько иную: Воронцов по-человечески был прав, но беда его в том, что «ссыльный поэт, мальчишка», которого «занесло» под его начало, оказался гением. И «что поделаешь», потомки гению всё готовы простить.
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—203) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 88. Пушкин ни разу не потерял чувства осторожности