Кобылу Нэмай доил на свой диковинный манер, понять которого Синга не мог. Красноволосый вставлял в лошадиные ложесна костяную трубку, а затем что было сил дул в нее. Лошадиная утроба наполнялась воздухом и начинала давить на вымя. В это время Спако с большой миской наготове поджидала, когда молоко начнет капать с двух темных сосцов. Рядом крутился жеребенок, но Спако решительно отгоняла его прочь.
— Ну что, черная голова, будешь с нами жить? — спросил Нэмай смешливо.
Синга промолчал смущенно.
— Да не смотри на меня своими телячьими глазами! — усмехнулся красноволосый. — Будешь жить, говорю?
— Если оставите, то могу и пожить, — произнес Синга с волнением.
— А знаешь, что для этого нужно? — спросил Нэмай.
— Я должен научиться сидеть на лошади?
Молодой степняк только фыркнул.
— Этому ты быстро научишься. Другое важно: если хочешь остаться в нашем стане — придется поработать. Сейчас ты — мой гость, но скоро закончится праздник, и тебя нужно будет приладить к делу.
Миска мало-помалу наполнилась, и Спако удалилась в шатер. Нэмай выпрямил спину, расправил плечи, сунул два пальца в рот и засвистал пронзительно. Лошади, которые до того сонно щипали сухой ковыль, разом пришли в движение и с ходу перешли на рысь. Сбившись вместе, они описали широкую дугу и, успокоившись немного, снова припали к траве. Скоро они опять приблизились к Нэмаю. Стреноженный черный верблюд между тем не тронулся места.
— И дома, и в храме я много работал на земле — пахал, собирал глину.
— Нам сейчас пахари ни к чему, — произнес красноволосый. — А вот пастухи нужны.
— И что это за работа?
— Что за работа? А погляди-ка сам! — Нэмай развернулся, встал к Синге спиной и приспустил шаровары. Тугая струя мочи полилась на жухлую траву. Лошади тут же потянулись к Нэмаю, шевеля влажными розовыми губами. Траву, политую мочой, они поедали с особой жадностью, позабыв о прочей.
Спако выглянула из-под полога и, увидев, что вытворяет Нэмай, негромко выругалась. Синга не выдержал и прыснул в ладонь. Ему нравилось, как Спако изменилась за прошедшее время — прибавила в теле и вытянулась. Теперь в ней можно было угадать девушку, так она похорошела. Увидев Сингу в кочевье, она как будто смутилась, отвела глаза в сторону и поприветствовала юношу сухо, без обыкновенной своей ухмылки. «Что-то еще переменилось в ней, — подумал Синга. — Что-то невидимое, загадочное для меня».
Солнце клонилось к горному кряжу, с далеких холмов доносилось блеяние дудочки. Впервые в жизни Синга почувствовал тихую радость. Уже два дня жил он в одном шатре с Нэмаем и Спако. Для сна ему отвели теплую полость, в которой полагалось находиться голым. Лежать в ней было непривычно, слишком мягко, слишком густо пахло сыром и потом. Ночь для него превратилась в одно сплошное мучение: его снедала вошь, жалил клоп. Он ерзал, стонал, рычал и изрыгал проклятья, пока наконец не засыпал от утомления и удушья.
Тхары жили бездумной, звериной жизнью. В простоте ходили они под Бессмертным Небом, в пути рождались, в пути же и умирали. Синге нравился их грубый и свирепый нрав. Женщины не уступали мужчинам ни в жестокости, ни в гордости, новорожденных своих младенцев они клали на холодную землю, чтобы узнать, достанет ли у тех сил прожить тяжкую кочевую жизнь. Мальчиков и девочек воспитывали в строгости. Едва научившись ходить, они уже садились на лошадиную спину. У мальчишек было много опасных игр вроде бал-кхаши, и потому иные получали свои первые увечья в безусом отрочестве.
Другая особенная черта степняков приводила Сингу в ужас — обычай тхаров умываться коровьей или конской мочой. Иной раз лошадники совершали другое омовение, для которого использовали самую нечистую воду. По очереди подходили они к деревянной лохани, омывали лицо и руки, счищали всю грязь с лица и волос, сморкались и плевали в воду. Воду не меняли до тех пор, пока последний лошадник не приобщался к этому негодному делу.
Но все же, считал Синга, было в этих степняках что-то замечательное, недоступное уму, но милое сердцу. Они были честны, потому что считали ложь величайшим злом. Они были строги — как с собой, так и с равными себе. Они не боялись не только смерти, но и самой жизни, потому и проживали ее без оглядки.
— Я очень хочу остаться здесь, — сказал Синга.
— Где это — здесь? — скривился Нэмай. — Через несколько дней мы уйдем из этого негодного места.
— Среди вас, — к своему ужасу, Синга почувствовал, как загорелось его лицо.
— Солнце сейчас скроется, — усмехнулся красноволосый. — Нужно стреножить лошадей. Случится гроза, а я не хочу искать их по всему свету.
Ливень хлынул среди ночи и разбудил Сингу. Сквозь полог шатра сочились холодные капли. Синга дрожал, проклиная небывало щедрые небеса, когда Спако заползла под шкуру и прижалась к нему своим горячим телом. Синга задышал часто — ему показалось, что он вот-вот умрет.
— Не открывай глаза, — шепнула она.
В ту ночь разразилась гроза всей его жизни. Гром то накатывал волной, то отступал прочь, отражаясь от скал, камни падали с отрогов, разбиваясь в песок, небесный огонь был таким ярким, что можно было видеть сквозь веки. Войлочные своды шатра отяжелели от воды, земля простыла, но Синге было жарко…
Синге приснилось, что он умер, и словно бы уже минуло три дня. Первую ночь его тень провела возле окостеневшего тела, оплакивая свою молодую жизнь. Во вторую ночь тень его покинула развалины и улетела далеко, туда, где было много зелени и цветов, и витала там, испытывая непостижимое счастье. На третью ночь перед ней возник радужный мост, в котором перемежались все мыслимые и немыслимые цвета. Тень Синги повисла над землей в нерешительности. По мосту прошла прекрасная Дева, непохожая на земных Дев. Она словно бы воплощала в себе все добрые мысли, благие речи и праведные поступки, совершенные им. Она пересекла мост и протянула тени руку но та отстранилась в страхе, и Дева засмеялась. Облик ее неуловимым образом изменился, и Синга, к удивлению своему, понял, что теперь она во всем похожа на Спако, Степную Суку. На ней не было одежды, но не было в ее облике и животной, сладострастной наготы, от которой Синга всегда отводил взгляд.
Она склонилась над ним, и Синга почувствовал дыхание Девы возле своего лба.
— Кто ты? — трепеща прошептал он.
— Я — Шавва, Великая мудрость, и я — твоя душа. Твой Скрытый Бог в тебе, — ответила она.
— Разве ты — Скрытый Бог? На что ты мне теперь? Я не знаю тебя… сужу о мире как пьяница и вижу лишь тени настоящих предметов. Я почти слеп и не вижу бесконечного в малом, а целого — в каждой части, — Синга-тень осекся, потому что все оправдания в его устах вдруг потеряли смысл.
— Там, где ты сеял, я похищала урожай, там, где ты не сеял, давала я великие всходы.
— Я не понимаю тебя, оставь меня.
— Ты говоришь так, будто ничему не научился, — Дева одарила его улыбкой, полной чистоты и великолепия, и Синга-тень тотчас понял, что познал бога, скрытого в словах, целое в части и великое в малом
— Вот видишь… — пропела Шавва. — Скажи, как твое имя?
Синга-тень назвал себя.
— Нет, — Шавва звонко рассмеялась. — Тебя обманули, твое имя — Марруша…
— Что? — спросил Синга-тень.
— Марруша…
— Что? — повторил Синга сквозь сон.
— Просыпайся, осел! — Спако ткнула его под ребра острым кулаком.
— Что? Где я?! — Синга вскочил на лежанке.
— Вставай, бараний потрох, — Спако скорчила свирепую мину, но в глазах ее прыгали веселые искорки. — Пока ты здесь лежал и вонял, твою еду склевали вороны!
— Что? Правда? — Синга уставился на пустую плошку. В его голове, словно жернова, поворачивались слова: «Веллех-Шавва-Марруша…»
— Нет, я все съела. А ты ползи к котлу, там что-то еще осталось.
Синга взглянул на Спако, пораженный. Она вновь изменилась неуловимо, словно вмиг сделалась прежней, задиристой степной сукой. Теперь он понял, зачем небесные светила провели его через все невзгоды и страсти и оставили под пологом тхарского шатра. «Разве не за этим я шел столько времени? — догадался Синга. — Не затем ли я пересек страну Селмоим, а затем — Эки-Шему, а потом — Накиш? Не для того разве, чтоб увидеть снова этих двоих — Нэмая и Спако… нет, только не Спако».
Он выполз из пазухи, накинул на себя бурнус и сел напротив девушки.
— Слушай, теперь вот что… — начал он неуверенно. — Я благодарен вам с Нэмаем за все, но… Одна мысль уже много месяцев терзает меня, как злое привидение.
Спако отвела глаза. Самодовольная улыбка ее исчезла. Синга заметил, как напряглись ее плечи. Ему стало страшно, как никогда в жизни, страшнее, чем ночь, в которую он встретил обоз черного караванщика.
— Говори, — произнесла она неожиданно тихо.
— Когда я жил в дому своего отца, при мне было три домашних раба, — произнес он. — Два мальчика — Кнат и Киш, и еще… девочка… Сато.
Спако молчала.
— Когда я уехал в Бэл-Ахар, рабов продали, чтобы оплатить мое обучение. О судьбах Кната и Киша я не знаю ничего. А вот девочка попала к собирателю ладана. Он взял ее к себе в страну Кар-Брезайтэ. Три года она работала у него, а на четвертый год вдруг убежала в горы. Отец как-то обмолвился об этом. Собиратель ладана приходил к нему и требовал возмещение убытка.
Некоторое время Спако молчала.
— Должно быть, хозяин дурно обращался с девочкой, — произнесла она наконец. — Может быть, она не могла больше жить под его крышей. Может, он…
— Мы этого не знаем, — перебил ее Синга резко.
— Это так.
— Как думаешь, что с ней сталось?
— Она умерла, эта твоя девчонка.
— Это наверное?
— Наверное.
Спако повернулась к Синге спиной.
— Ты не знаешь, что сделал Нэмай, — сказала она. — Когда я лежала на земле возле дикой собаки, которую убила своими руками, тхары сгрудились рядом и обсуждали, как со мной поступить. Ты понимаешь ведь, что они могли со мной сделать? Но тут вперед выехал Нэмай. Он хоть и был юн, но к тому времени на его упряжи уже висело два скальпа, его слова слушали и уважали. Он выехал перед тхарами и закричал: «Эта дурная девица задушила матерую степную суку, значит, теперь она во всем равна мужчине. Думайте о ней как о юноше и знайте ее как своего брата. Так пусть теперь зовется Спако!»
Помолчали. Синга почувствовал, как что-то горькое, колючее, соленое, поднимается по горлу.
— Пойдем, — сказала Спако нарочито бодро. — Нэмай велел тебя разбудить. Что-то случилось — кочевой собирает племя.
Выглянув из шатра, Синга увидел стреноженного меска, который тоскливо топтался вокруг кустаринка.
— Это подарок тебе от Нэмая, — сказала Спако.
Синга вспомнил, что еще вчера сам вызвался учиться ездить верхом.
— Ты поможешь мне залезть на него? — жалобно спросил он Спако.
Девушка фыркнула и засмеялась — громко и заливисто.
Место собрания было знакомо Синге. Здесь всего пару дней назад его чуть не предали заклятью. Тхары скопились в огромном количестве, от их цветастых одежд было больно глазам, от их гвалта дребезжал самый воздух. Многие прибыли верхом, иные привели лошадей в поводу. Нэмай явился на своем черном верблюде. При нем было оружие — чекан и топор-сагарис. Увидев Сингу, неуклюже болтавшегося на спине меска, он осклабился: «Посмотри на себя, черная голова! Ты почти стал степняком!»
Вот туго щелкнула плеть, и все степняки разом повернули головы в одну сторону. Синга увидел человека на высоком жеребце рыжей масти. На плечах у него была накидка из ослиной шкуры, над головой торчали длинные уши — видно, всадник подшил под них деревянные плашки. Человек не был стар, хотя густая русая борода его уже зацвела сединой. На широком поясе висел бубен, который Синга уже видел тысячу лет назад в Бэл-Ахаре на ремне вождя Духарьи.
— Радости солнца Быстроконного и Вечного Пастбища! — закричали лошадники, поднимаясь со своих мест.
— Хвала и благо! — произнес Кхарра.
— Ула-ла-а-а, тхар-р-ра-а-а! — грянули степняки.
— Слушайте, люди, что я вам скажу, — произнес Кхарра. — Наступило худое время. Мы идем вдоль речных пойм, только там и бывает зеленая трава. Я разведал наш путь на запад и скажу вот что — дальше будет только хуже. Там впереди нет ни рек, ни пастбищ, только горы песка и голые скалы. И теперь день ото дня наши козы дохнут, один за другим мрут наши ослы, но мы все идем вперед, за неведомой радостью, которую нам обещал повелитель Руса. Умный человек не верит сказанному впустую. Кто мы, коли не глупцы?
После этих его слов тхары зароптали с новой силой. Каждый хотел сказать слово, и никто не слушал других. Кхарра издал протяжный ослиный крик, разом заглушив всех, затем продолжил:
— Пока я был в разъезде, я узнал еще кое-что. Аттары потерпели крах. Они зализывают раны в кирпичном городе. Но стены, за которыми они укрылись, скоро рухнут. Говорю вам — Аттар Руса не заживется на этой земле, — Кхарра сделал паузу, чтобы все осознали услышанное. — Поэтому я призываю всех вернуться на север, за перевалы Кар-Брезайтэ. У нас есть добыча и пока что достаточно скота, чтобы унести ее. В родном краю мы выберем вождей и заживем по-прежнему.
Тхары разразились криками, и каждый в этом гвалте слышал только себя. Их становилось все больше, они уже плотно обступили Кхарру, не оставив вокруг него пустого пространства. Казалось, степняки пришли в ярость, и вот-вот случится драка.
И вдруг над самым ухом Синги раздался насмешливый голос:
— И снова наш кочевой говорит разумное! Как я люблю тебя слушать, добрый осел!
Тхары притихли, обратив взгляды к Нэмаю.
— Вот что скажу я, — произнес Нэмай, и все замолчали, слушая его, — Кхарра предлагает повернуть назад, сохранив себя, но довольствуясь медью и тряпками. Пусть сам он пресытился такой добычей, он ведь привык жить малым. Но вы, добрые всадники, разве вы довольны? Или вы обленились? Или испугались чего-то? Или забыли вы мудрое слово: «Не видать поживы лежащему волку»?!
Кхарра нахмурился. Видно, слово Нэмая имело среди лошадников вес, и Кхарра, при всем своем недовольстве, не мог просто осадить его.
— Я предлагаю разумное, — сказал он. — Мы останемся целы и даже в некотором прибытке. Мы ведь можем…
Громкий издевательский смех Нэмая прервал его.
— Эх ты, рысий выводок! — вздохнул Кхарра. — Не будь за тобой великой славы, оттаскал бы я тебя за волосы при всех добрых людях.
Среди лошадников пробежал короткий смешок. Кхарра тронул коня и, раздвигая толпу, направился к Нэмаю, поигрывая плетью.
— Не бей, отец! — лицо Нэмая смеялось, только в глазах заблестели слезы. — Не трогай своего выкормыша! Даром ли ты меня призрел? Я добра желаю для степного народа!
— Что еще за добро, ты, рыбий потрох? — Кхарра, кажется, несколько смутился. Он был слишком прямодушен для игр Нэмая и, похоже, не знал, что сказать в ответ. Кочевой остановил коня и опустил плеть.
— Ты подумай, отец, — продолжал причитать Нэмай. — С чем пришли в эту страну — с тем и ушли. Зубами только щелкнули впустую.
Матерые степняки отозвались на эти слова глухим ревом. Тронул их красноволосый за какую-то чувствительную жилку.
— Я вот предлагаю идти дальше и взять обетованное, — сказал Нэмай. — Если мы найдем добро и радость, которые обещал нам Руса в этой стране, то заберем себе все до последнего, ничего не оставив аттарам. Но сейчас, без помощи Аттарского зверя, мы скоро совсем рассеемся и сгинем на этом просторе.
— Чего же ты хочешь от нас? — спросил Кхарра треснувшим голосом. — На что подстрекаешь?
— Мы выручим зверя из западни, — сказал Нэмай. — И ты, Кхарра, поведешь нас вперед!
— Веди нас, Кхарра! Веди нас вперед, мудрый осел! — гремели лошадники.
Кочевой вздохнул, окинул печальным взором далекий западный горизонт и возвестил:
— Будь по-твоему, степное племя. Собирай пожитое, череди коней. Завтра же выступаем!
Синга, услышав эти слова, затрепетал. Неужели теперь, когда он обрел новое свое, маленькое счастье, злые воздушные силы снова погонят его вперед? Он взглянул на Спако и увидел в ее глазах свирепую радость.
«Разве ты не знаешь, что игра в скарну не заканчивается никогда?»
Южный ветер крепчал, разгоняя серую хмарь, оставшуюся после вчерашней грозы. В ушах Синги протяжный его вой сливался с тоскливой песнью тхарского мальчика:
Едва упаду я, враг мой услышит обо мне,
Недруг мой возликует обо мне,
Узнает, отец, узнает брат мой, узнает племя
Что друг их — меж бесплотных теней,
И нет следа его на земле.
Для всего под этим небом есть своя пора —
И для радости, и для томленья.
В мечтах и помыслах наших о вящем
Нет подлинной сути — одна лишь тщета.
#темное фэнтези #псевдоистория #древний восток
Продолжение здесь: https://dzen.ru/a/ZLo2Z9fJDk70ckTC