Солнце снова взошло. Сперва оно осветило верхушки гор, затем крутые их склоны и рыхлые подножия, а уже после пало и на глиняную проплешину, где ночевали Сыновья Зверя. Сольпуга привычно спал на сухой глине. Он лежал по-звериному, подобрав под себя конечности, выпятив колючий позвоночник. Веки его были чуть приоткрыты, из-под серых ресниц сквозили студенистые белки. Иногда его дыхание сбивалось, и тогда он неслышно шевелил сухими губами. Наконец Илин, устав смотреть за ним, громко присвистнул. Сольпуга приподнял голову, открыв один глаз.
— Проснись! — произнес Илин. — Я что-то хочу сказать тебе.
— Что? — отозвался Сольпуга сонно.
— Морем больше не пахнет.
Сольпуга повел головой и согласился. В прошедшие дни Западный Ветер еще доносил морской дух — пахло горячим песком и гнилым деревом. Иногда в небе появлялись морские птицы, их крылья были полны свежего ветра. Но со вчерашнего дня все переменилось. В небе не стало птиц, землю вместо песка устлала серая пыль, справа и слева поднялись темные скалы, из которых торчали пучки сухой травы. Здесь не было звонких холодных ключей, разве что в распадках скал встречались ручьи с ленивой, мутной водой. Еще на броде сарканы оставили всех своих вьючных ослов и несли теперь припасы на себе. Младшие Братья безропотно взваливали на себя переметные сумы, как будто они были не вольными людьми, а рабами при дурном хозяине. В бою с увегу Сольпуга потерял царский подарок — копье с крюком и красным плюмажем. Теперь он носил тяжелое аттарское копье с наконечником в виде древесного листа — его он отобрал у раненого редума Русы. Редум сопротивлялся, вцепившись в древко мертвой хваткой, но Сольпуга сильным ударом в грудь повалил его на землю и завладел оружием. Аттарский редум заплакал, в голос проклиная все сарканское племя и призывая товарищей на подмогу. Никто не отозвался, аттар попытался было встать на ноги, но силы уже оставили его, он не сумел оторваться от земли да так и остался лежать.
Их было немного в этой чужой земле: полторы сотни сарканов, сотня аттаров да горстка южан. Лишившись своих тукку-хурва, чернокожие воины уже не смотрелись так грозно — они впали в уныние и почти все время молчали, собравшись у огня. Иногда только их великан начальник заводил какую-нибудь долгую и заунывную песню. Сарканы не понимали слов, но им делалось тоскливо оттого уже, как звучал голос южанина.
— Где мы? — проворчал Сольпуга, щурясь на злое солнце.
— Это — место, где оставляют мертвых, — ответил Илин. — Здесь много костей и нечистот.
Сольпуга вскочил на ноги и ловко вскарабкался на один из больших камней, чтобы как следует оглядеться. Вокруг простиралась каменистая долина, изрезанная расщелинами и провалами. Глина, там, где она была, давно превратилась в черствый такыр. Вдали, на вершине холма, виднелись руины древней крепости. Ее стены, сложенные из сырцового кирпича, обрушились, отчего крепость походила на щербатый рот старика. Одна из башен накренилась вперед, готовая упасть, другая стояла ровно и грозно. Черная и громоздкая, она была похожа на горного великана, который вышел из своего логова навстречу чужакам.
— Мы можем остановиться в крепости, — задумчиво произнес Илин. — Там, наверное, есть колодец и тень, в которой можно отдохнуть.
— Эта башня притворяется пустой и заброшенной, — сказал Сольпуга. — Но я ей не верю. Аттары не свалили ее — значит, здесь они не проходили.
— Они не перешли брод, это наверное, — проворчал Илин. — Мы здесь одни теперь.
— Одни! Ты сказал — не я! — произнес Старший брат. — Ты сказал, что здесь больше никого нет. Я так не говорил. Мы должны оставить это место, слишком уж дурно оно пахнет.
Илин пожал плечами и плюнул в сторону. Ему и самому не терпелось оставить позади эту старую крепость и выйти к реке, где можно было укрыться и разбить хороший лагерь.
Подошел Санука с двумя урагами — Шэрденом и Буревестником. Лицо лохага было темно от гнева.
— Что ты выдумываешь постоянно? — спросил он Сольпугу. — Что ты смотришь по сторонам да вынюхиваешь? Из-за тебя мы угодили в львиное логово!
— Что ты молчишь в ответ, падаль? — прорычал Буревестник.
— Есть ли еще другая такая дрянь среди сарканов? — добавил Шэрден.
— Ишь пришли, заговорили, — ответил Сольпуга нехотя. Ему было скучно, он не хотел спорить с этими дурными людьми. Ураги, увидев, что он не думает защищаться, угрожающе надвинулись на него. Сольпуга хмыкнул и опустил глаза к земле. «Теперь они меня убьют», — подумал он спокойно, но тут же услышал голос Илина.
— Аттарский лев испугался чего-то, — произнес Младший Брат твердо. — Он повернул вспять, забыв про нас. А ты, Санука, настраиваешь Братьев против Сольпуги, потому что сам не любишь его, — разве это не пустая страсть?
Санука прорычал что-то бранное, но не нашел, чем возразить. Шэрден и Буревестник отступили за его спину, смущенные. Слова Илина вложили в их твердые лбы внезапную мысль.
— Нужно выйти к морю, — сказал Санука. — Будем искать корабль, а как найдем — снимемся с этих берегов. Может быть, удастся выручить Зверя…
При упоминании корабля все оживились и с радости затосковали.
— Ты хочешь жить морским ремеслом? — с улыбкой спросил Сольпуга. — Мне по сердцу эта затея. Из нас выйдут добрые разбойники!
— Тебя, паука, я брошу гнить на берегу, — пообещал Санука и уже во весь голос прокричал:
— Поднимайся, воронья сыть! Вставайте, не то останетесь здесь насовсем!
Все утро шли Сыновья Зверя — без привала, построившись в прямой лох. Аттары плелись позади, южан вовсе не стало видно. Редумы не показывали усталости, но, кажется, все они были истощены и голодны. Сколько они будут волочить ноги по этой земле, думал Сольпуга, сколько пройдут они, прежде чем мертвыми упадут в серую пыль? Наконец в полдень воины увидели вдали тонкую сизую тень, и скоро в небе появились птицы. К вечеру сарканы услышали шум воды, а земля под их ногами сделалась мягкой и темной. На закате они вышли к высокому серому холму, лишенному травы. На одном его склоне теснились хижины с пустыми окнами. Здесь обитали бедные люди, живущие ремеслом. Скудность и простота жизни истончила их до крайности, оставив тонкие остовы, обтянутые желтой кожей. Среди них не было ни стариков, ни детей, их женщины походили на чахлых призраков. Увидев сарканов, они не испугались и не обратились в бегство, а только вышли из своих обиталищ и уставили на чужеземцев выцветшие глаза. Все тут было блекло и пустынно, в воздухе стоял лихорадочный дух. Было видно, что это дурное место, и в другое время Санука ни за что бы не остановился здесь, но воины утомились долгим переходом, некоторые из них с трудом переставляли ноги, и потому он все же приказал встать лагерем с подветренной стороны холма.
В ту ночь Илин и Сольпуга не пошли в шатер и остановились в доме горшечника. Это была жалкая и холодная землянка с единственным очагом. С одной стороны к ней лепилась печь для обжига, с другой — пустой загон для скота. В дому было пусто и голо — над самым очагом болталась свиная челюсть — домашний оберег. На земляном полу не было соломы, на стенах висели роговые скребки, а в углу пыльной грудой лежали битые черепки. Окинув взглядом жилище, Сольпуга не нашел ни одного целого горшка. Хозяин дома, чернявый и улыбчивый мужчина, рассказал сарканам, что его отец был почтенный человек и обжигал кирпичи, но к старости разорился, растерял всех своих работников и умер, оставив сына вдвоем с матерью. Жена кирпичника была гадкой бородатой старухой со злыми и белесыми глазами. Увидев Сольпугу, она скривилась и захныкала, словно приметила ядовитого паука у своей постели, но побоялась его раздавить, а когда тот сел у очага, обрушилась на него с проклятьями. Горшечник побледнел, он ничего не сказал матери, но и не извинился перед сарканами. Продолжая улыбаться, он протянул Сольпуге плошку сикеры, но тот лишь махнул рукой в ответ и завернулся в плащ с головой. Старуха между тем немного успокоилась. Она обратила внимание на Илина, и беззубый рот ее растянулся в гнусной улыбке.
— Жалко-жалко! — запричитала она. — Так жалко! Ты очень красив, мореход, молод и красив. Вот только смерть уже вошла в твои кости. Жалко-жалко!
Илин бросил на нее темный взгляд, но не сказал ни слова. Тогда старуха повернулась к щербатой стене, в которой зияла круглая дыра, прижалась к ней телом и принялась что-то быстро шептать. Горшечник вздрогнул, и плошка с сикерой упала в очаг.
— Что она делает? — спросил Илин.
— Эта старуха — вещунья, — отозвался Сольпуга. — Известное дело: старики умеют говорить и с богами, и с призраками.
Горшечник робко хмыкнул что-то, не глядя на мать. Илин встал, отодвинул полог и выглянул на улицу.
— Какой густой собрался туман, — сказал он. — Ничего вокруг не видно. Наши шатры исчезли, ни деревьев нет, ни домов.
— Низина угрязла в болоте, — пробормотал горшечник, словно извиняясь. — Был большой паводок. Вода разорила поля, лес сгнил, холмы, в которых я забирал глину, обрушились. Боги оставили это место, демоны отвернулись от него. Мы одни под Злым Солнцем. Год от года урожай все хуже. Я слышал, что так теперь везде, а еще люди говорят…
Его прервал крик ночной птицы, протяжный и злорадный. Горшечник часто заморгал, вид у него был такой, будто он хочет сказать еще, но отчего-то должен молчать. Бормотание старухи, напротив, стало громче:
— Вот крадутся они — безглазые, холодные! Они знают тайны птиц, им известно, где прячутся рыбы… Они не поют, только шепчут… В своих домах лежат они как трупы… Тепла и солнца не знают они… Южного ветра не знают они…
— Чем же вы кормитесь? — севшим голосом спросил Илин.
— На склонах холмов растут дикие злаки, — ответил горшечник рассеянно. — Кормимся ими и… всем, чем придется.
Снова закричала в темноте хищная птица. В этом крике Сольпуга услышал свое имя. Нет — не то, безобразное, что он носил сейчас, другое, неведомое, что осталось в темном пыльном храме далеко за Серым морем.
— Мы в львином логове, — протянул Илин. Младший Брат все всматривался в белесую муть. Туман менял форму, обретая и тут же утрачивая черты людей, зверей и чудовищ. Жена кирпичника заскоблила по стене ногтями и зашлась хриплым смехом, больше похожим на воронье карканье.
— Пусть старуха умолкнет, — пробормотал Сольпуга, кутаясь в накидку.
Горшечник кивнул, щелкнул языком, но не сделал ничего толком.
— Я — пламень бездымный! Я — Лев и Змея! — пропел Илин. — Я — свет — свет, не дающий тени! Я — смерть мира!
— Хватит кликать чужих богов, — буркнул Сольпуга. — Разве забыл ты о Морском Тельце и Восточном Ветре?
Илин ответил не сразу.
— Наши боги не помогут нам здесь, на этой дурной земле, — произнес он треснувшим голосом. — Отец Вечности пребывает везде и всегда. Я теперь буду молиться ему.
Сольпуга смолчал, но горшечник пришел в странное возбуждение.
— Здесь нет никаких богов, — прошептал он, покачиваясь, словно стебель ковыля. — Мы одни под Злым Солнцем.
Сказав так, он придвинул к очагу маленький плетеный короб, перехваченный кожаным ремешком. Сольпуга осторожно снял крышку и увидел внутри круглое бронзовое зеркало размером с ладонь. От старости металл покрылся патиной, но символ на нем был хорошо различим — в самом его центре находился глаз, от которого во все стороны расходились лучи разной длины. Каждый луч заканчивался кистью с растопыренными пальцами. Мастер, изготовивший зеркало, постарался на славу, глаз был совсем настоящий, в нем чувствовался живой и недобрый взгляд, а руки жадно тянулись в стороны, словно пытались покинуть пределы зеркала.
— Что это? — спросил Сольпуга, невольно отстраняясь от зеркала.
— Это Хаал, — прошелестел горшечник. Его лицо было страшно, глаза ввалились, а улыбка превратилась в оскал.
— В тумане кто-то есть, — быстро сказал Илин. — Я слышал крики и звуки рога.
— Жалко-жалко! — снова запричитала старуха.
Снаружи и вправду творилось что-то неладное. Слышались резкие окрики и щелканье плети. Илин, схватив копье и круглый щит, с яростным криком выбежал за порог и тут же исчез в тумане.
— Так вот оно какое — ваше Злое Солнце, — произнес Сольпуга, пристально уставившись на горшечника. Тот застыл, как сухое дерево, чуть склонив голову направо. На его лице не было страха или злобы, только мертвая улыбка и два темных провала на месте глаз. Когда Сольпуга ударил его в грудь кулаком, он упал, не издав ни звука, смешно расставив в стороны свои тонкие руки. Старуха засмеялась, но Сольпуга уже не обращал на нее внимания. Левой рукой он поднимал тяжелый щит, а в правой уже сжимал копье.
— Илин! — закричал саркан в темноту. — Илин, где ты?
В ответ на него обрушились хохот и ругань. Где-то рядом кипел бой, гудели щиты и ломались древки. В темноте свистели камни и дротики, земля сделалась сырой и теплой, как после летнего дождя.
— Редумы в пять рядов! — кричал невидимый Санука. — Поднять правое плечо! Копья вверх! Левый заступ! Сомкнуть щиты! Не пускайте их к застрельщикам!
Редумы отвечали ему глухим рокотом. Сольпуга и сам не заметил, как оказался в строю. За его правым плечом тяжело дышал Илин. Его кожаный щит болтался на ремне, черном от крови, но копье свое он держал ровно. Боевой рог отсырел и сипел теперь, как старый пес. Санука мерно бил палицей по щиту, отмеряя шаги. Фаланга медленно шла вперед, тесня туман. Вокруг в молочной гуще сновали косматые тени, но пока что толком ничего нельзя было понять.
— Они пришли из старой крепости, это наверное, — голос Илина звучал хрипло, прерывисто. — Одного из них я ударил копьем, но он не упал и не закричал…
— Не понимаю! — рыкнул Сольпуга. В это мгновение кремниевый наконечник копья ударился о его щит, но не пробил бронзы и отскочил.
— Мы должны были свалить ту башню… Теперь поздно! — пробормотал Илин. Обескровленный, он пошатнулся, готовый упасть, и упал бы, не подставь Сольпуга ему свое плечо. Раздался глухой удар, Сольпуга почувствовал толчок — его копье стукнуло по деревянному щиту. Враг глухо зарычал, подался вперед, и саркан увидел его безобразное лицо: на месте глаз и рта зияли черные дыры с рваными краями, темная кожа собралась на щеках и шее грубыми складками, на голове дыбилась грязная серая шерсть. От неожиданности Сольпуга выругался, на что чудовище отозвалось гнусным смешком. Голос его был под стать обличью — он мог принадлежать умирающему старику или слабому рассудком людоеду. Воспользовавшись замешательством саркана, чудище занесло над ним свою каменную палицу.
— Злой дух! — прокричал Илин. Он снова твердо держал свое копье, голос его окреп, сделался звонким и злым, как прежде. Наполнив грудь воздухом, он издал боевой клич и сделал выпад копьем — отчаянный, неверный, но яростный. Чудовище легко увернулось от удара, но Сольпуга уже обрушил на него свой тяжелый щит. Враг упал замертво, но на его месте тут же появились еще две пустоглазые рожи. Один призрак держал тяжелую дубину с корневищем на конце, у другого в руках был кривой меч, похожий больше на звериный коготь. Первого Сольпуга свалил щитом, в другого вонзил копье. Падая, чудовище потянуло за собой древко, и саркану пришлось его выпустить. Из оружия у Сольпуги остался один треугольный клинок. «Вот как я умру», — сказал он себе. Старший Брат чувствовал порывистое дыхание Илина, слышал, как спотыкается он: «Вот кто умрет следом».
Скоро туман начал рассеиваться, и сарканы увидели, как плохи их дела: с трех сторон холм окружили враги. Их безобразная свора снова и снова обрушивалась на фалангу. Они нападали стремительно и дико, но все же, встретив сарканские щиты, отступали. Сарканы разили их копьями и мечами, застрельщики обрушивали на их головы дротики и свинцовые ядра, но чудовища, повинуясь чьей-то злой воле, снова и снова бросались вперед.
Первые лучи солнца осветили речную долину, и земля под ногами сарканов пришла в движение, задрожала, загудела, загремела. Свист, вой и улюлюканье прокатились над равниной. Чудовища смешались, задрали головы, опустили нелепые свои оружия. С севера на них двигалось войско: полулюди-полукони, злые, свирепые, краснолицые. Их завывание, вопли и песни, бой барабанов и блеянье рога сливались в грозный рев. Впереди войска бежали собаки — огромные, рыжей масти. От их лая звенел воздух, шерсть на загривках стояла дыбом, хищно клацали голодные челюсти. Безглазые отшатнулись, смешались, отступили, а потом как один бросились бежать. Люди-лошади скоро настигли их и осыпали свистящими стрелами. Они хватали безглазых с земли, разбивали им головы дубинами, впивались зубами в их шеи и пили кровь. Прикончив врага, они вопили: «Ула-ла-ла! Тха-а-а-р-р-р-а!», швыряли мертвое тело на землю, дробили его копытами и смешивали с землей. Сарканы, завидев новых чудовищ, сомкнули щиты и подняли копья. Они ждали, что эти звери, расправившись с безглазыми, набросятся на них. Сольпуга вырвал длинное копье из ослабевшей руки Илина и уставил бронзовое жало на новых неприятелей.
Но люди-лошади не торопились нападать на сарканов. Истребив безглазых оборотней, они плотным кольцом окружили холм. Теперь мореходы увидели, что это люди, сидящие на спинах лошадей. Они носили пестрые одежды, а лица их были вымазаны известью и охрой.
— Проклятый народ, — процедил Илин. — Теперь они смешают нас с землей.
— Солнце взошло над нами, но это — Злое Солнце, — согласился Сольпуга. — Мы сразимся и умрем под чужим небом.
Санука только прикрикнул на них, хоть и ему, видно, тоже теперь думались невеселые мысли. Лошадники между тем с любопытством разглядывали редумов, переговаривались между собой на чужеземном наречии. Наконец вперед выехал человек на черном верблюде. Он казался мальчишкой, у него было смешливое бледное лицо и волосы цвета красной крови. Окинув взглядом стройные ряды копий и щитов, он присвистнул:
— Что за сброд я вижу перед собой? Толпа малых детей с палками и медными тазами! Они одеты как женщины и выглядят как перепуганные овцы.
Сарканы смолчали, и это смутило кочевников. У северян было в обычае перед боем осыпать врага колкими словечками, показывая свою удаль. На самом деле так поступали, когда силы были равны и ни одна из сторон не решалась нападать первой. Иногда дело и заканчивалось этой перебранкой, но чаще учиняли смертельный поединок — с каждой стороны выходили сильнейшие воины и бились насмерть. Побежденная сторона, бывало, опускала копья и сдавалась на милость победителя. Вот и теперь задумались: редумов было куда меньше, чем лошадников, их истомил этот долгий нечаянный бой, но было видно, что они еще готовы сражаться и прольют много крови, прежде чем степняки их одолеют.
Сарканы не ответили на выкрики лошадников. Не привык морской народ к пустословию и ругани. Даже Санука молчал, казалось, он был озадачен. Его люди не говорили тоже — они так и стояли, угрюмо потупившись и подняв щиты, украшенные змеиным кругом. Северяне стали посмеиваться — между собой они обменивались злыми словами на своем нечистом языке. Но вот раздался голос одного из Младших Братьев.
— Мы вольные люди Серого моря! — произнес Илин громко. — А вы кто такие — люди или скоты? От вас столько пыли и шума, столько суеты, что я решил, будто нам посчастливилось встретить бродячий базар. Немного чести биться с караванщиками, так что расступитесь и позвольте нам оставить это дурное место.
Лошадники загоготали. Их не оставил еще свирепый дух, и они готовы были броситься на Сыновей Зверя, смести их с холма одним ударом, но что-то подсказывало им, что сарканы куда опаснее прочих людей, и многие степняки сложат свои головы, прежде чем умрет последний из редумов.
Наступило молчание, тяжкое и долгое. Сарканы творили молитву, одни из них взывали к Тельцу, другие славили Отца Вечности. Решив, что враг колеблется, лошадники снова пришли в волнение. Казалось, еще немного, и в редумов полетят свистящие стрелы. Однако случилось другое — рядом с красноволосым возникла колесница, запряженная дикими ослами. Взглянув на нее, Сольпуга едва сдержал удивленный возглас — в колеснице стоял тот самый сановник в плаще из белой шерсти.
— Хвала Великому Отцу! — сказал Белый человек громко. — Мы думали, что все вы погибли! Что за славный бой был здесь? Я вижу человека, которого зовут Сольпугой. Ты и вправду покрыл себя славой, юноша.
Сарканы опустили копья. Вид Белого человека успокоил их. Над рекой тем временем уже занялся рассвет, и туман рассеялся окончательно. Чудовища — раненые и мертвые — остались лежать на своих местах. Теперь Сольпуга смог разглядеть их личины, сшитые из кожи и звериных шкур. Он сорвал личину с одного из них, с того, что уже не корчился и не кричал. Это был юноша с длинными седыми волосами и тонкими чертами лица. Лицо это можно было бы назвать красивым, если бы не исказившая его безумная улыбка, — так улыбаются терракотовые боги, заточенные в темных и мрачных кумирнях. Глаза юноши выцвели добела, как у древнего старика. Сольпуге вспомнились слова из древней песни. В ней пелось о гибели Черной земли:
«В шестой год на стол подают младенцев, дочерей отправляют в печи, люди рыщут ночью, как волки, один из домов другой поедает».
Так вот какую страшную тайну хранила эта земля. Здесь ели человечину, здесь с людей снимали кожу, сушили и выделывали, а затем носили вместо одежды. Злые духи, безглазые эттему, были на самом деле голодарями. Их не стало теперь — никто не ушел от лошадников. Нескольких захватили в плен, но никакими пытками не смогли вытянуть из них и полслова — лишь животное урчание издавали они. Когда одному пленнику разжали зубы, оказалось, что язык его откушен под корень.
Продолжение здесь: https://dzen.ru/media/id/644883c6c0cf9c3cd1576b95/skarna-tom-vtoroi-synovia-morskogo-zveria-glava-piataia-64c49fec8d053f1fb1f2709f
#темное фэнтези #псевдоистория #древний восток