Путь домой лежит через деревенскую улицу. Она короткая: по несколько домов с каждой стороны. Когда проезжаешь на машине, не смотришь, а идёшь пешком – невольно рассматриваешь: облупленная краска на ещё крепких стенах, палисадники с флоксами, ромашками, золотым шаром.
Старые ленивые собаки, не породистые, дворянского звания, то ли гавкают, то ли зевают. Они не злые, раскормленные. Коты тоже толстые, снисходительно глядящие на мир из-под век с карнизов, козырьков крылечек.
Самое примечательное – яблони. Высокие, раскидистые, с опущенными до земли ветками, обильно облепленные плодами. Они падают, лежат, на радость червякам, – никто не собирает. Некому.
Останавливаюсь отдохнуть, сфотографировать придорожные цветы. Их столько!
– Когда ж ты сдохнешь, мать? – раздаётся из-за забора.
Я вздрагиваю. Кому вопрос? Мне? От возмущения набираю воздух в лёгкие, чтобы хватило дать отпор нахалу.
– Сынок, не ругайся, сама хочу уйти – не получается, не берёт меня бог, – дребезжащий старушечий голос звучит ласково, не обидчиво.
– Я задолбался к тебе приезжать! – противный мужской голос гнусавит, видно, ест. – В следующий раз мяса в солянку клади больше!
– Хорошо, сынок. Скоро пенсия, куплю. Ты кушай, я не буду, – ложка скребёт по днищу. – Добавку давай доложу.
Я скрипнула зубами. Гадёныш. Приехал, мать объедает, ещё и претензии у него есть. В глаза бы ему посмотреть.
Открылась калитка. Мужик лет 40, в трико с дыркой на коленке, в грязной на животе майке, с измазанными томатной пастой губами, с капустой на небритом подбородке вышел на дорогу, увидел меня. В руках – ведро.
– Что стоишь? – уставился рыбьими глазами.
– Ноги есть, вот и стою, – с презрением ответила я. Захотелось плюнуть в его сторону – как делают настоящие пацаны в фильмах – сквозь зубы.
– А смотришь, потому что глаза есть? – растянул рот неряха.
– Как с представителем власти разговариваете? – рявкнула я, нацепив маску официальности и вседозволенности.
– В смысле? – он поставил ведро (пустое – чтоб ты пропал!) и вытер ладонью губы. – Какой власти?
– Жалоба на вас поступила: плохо с матерью обращаетесь! – я опустила голову, смотрела на хама исподлобья и шевелила подбородком. Таким я представляла себе должностное лицо.
– Чего? – мужик. У меня упало сердце: сейчас документ потребует. Надо нападать.
– Я пока просто пришла. В следующий раз понятых позову, акт составлю. В полицию передам. Понял? – со страху я перешла на “ты”.
– Понял, – глазки у бугая бегали. – А кто настучал?
– Стучи ты. Вон забор покосился. Даю два дня. И чтоб покрасил.
– Хорошо, – он стал зыркать по сторонам, видно, высматривая соседей.
– Ходить буду каждый день. Нагряну внезапно. – Меня несло на рифы. Приятно быть должностным лицом. – Уяснил?
– Ага. Исправлюсь, – мужик дёргал носом, раздувая ноздри, – бессильно бесился.
– До следующего свидания! – медленно, важной походкой я пошла дальше, ощущая спиной недоброжелательный взгляд. Зашла за ёлку – пушистую красавицу – остановилась.
– Ну, что, мать? Нажаловалась? – угрожающе спросил сын.
– Ей, богу, не я. Как на сына-то? – лепетала старушка.
Я быстро вернулась.
– Всё слышу! Понятых вызывать?
Мужик шёпотом выругался.