Девчонка признаков жизни не подавала. Расхристанная, грязная, избитая. А, может, что и похуже. Лейтенант вряд ли заметил бы её в кювете, кабы в самый последний момент не вильнул вправо, объезжая выбоину на дороге, высвеченную в сумерках светом фар милицейского «Урала». Толик, Анатолий Семенчук, только несколько месяцев назад прибывший по распределению в Ивантеевку, возвращался из соседней Покровки, где «терял время», разгребая дрязги между двумя соседками, устроившими мордобой на потеху односельчанам. Разгрёб. Погрозил поуспокоившимся бабам статьями за хулиганство и нанесение вреда здоровью, и злющий возвращался домой. А тут такое… Толик опустился на колени и прижал пальцы к шее девушки, застыв в такой позе и даже перестав дышать. Есть пульс! Жива! В Ивантеевке хорошая больница, врачи, по слухам, тоже. Да и «скорая» имеется. Только как сообщить? Его «Урал» не оборудован рацией. Бросить девчонку и гнать за помощью? А если счёт идёт на минуты? Он за секунду принял единственно верное решение. Бережно подхватив на руки бесчувственное тело, Толик выбрался на дорогу и со всей осторожностью устроил бедолагу в коляске мотоцикла. Два километра до села показались ему сотней.
- Накаркал! – бухтел начальник Ивантеевской милиции, майор Размахнин, меряя шагами приёмный покой сельской больницы. Толик доложил ему по телефону о происшествии сразу, как только девчонку увезли на каталке под надзор врачей и медсестёр, - Сроду у нас подобного не случалось, - он витиевато выматерился, грозно поглядывая на лейтенанта.
- Макарыч! – взвился Толик, совсем не по уставу, - Может, мне её ещё земелькой надо было присыпать, для твоего покоя?
- А ну, цыть! – рявкнул на него Размахнин, но почти сразу смягчился, парень, итак, был сам не свой, - Ты…это…, давай сейчас до дому. Всё равно тут толочься смысла нет, в беспамятстве девка. Завтра всё! – пресёк он словесный порыв парня и, подхватив Толика под локоток, словно какую барышню, силком выволок его на улицу.
Толик Семенчук был одним из лучших курсантов Высшей школы милиции краевого центра. Профессию он выбирал осознанно, предварительно отслужив срочную службу в погранвойсках. Да и личные мотивы у парня были весомые. Батю его, Романа Григорьевича, ограбили и убили в нескольких шагах от дома какие-то лиходеи, когда Толик учился в восьмом классе. Следствие тогда зашло в тупик. Мама, Надежда Егоровна, слегла почти сразу, не выдюжила свалившегося на неё горя. К восемнадцатилетию Толика и её не стало. Так что, порыв парня служить Родине, искореняя преступность, был понятен. Перспективы ему маячили отличные, парень отличался цепким умом, природным чутьём и феноменальной способностью складывать в логические схемы обрывки фактов и доказательств. Маячили. Если бы не, чёрт её побери, любовь. Причём, вовсе не Толика. Сильных чувств, отшибающих разум, он сроду не испытывал, считая вот это всё сказочками для романтично настроенных девчонок. В любимые Толика назначила сокурсница Варвара, высокая, жилистая, с грубыми чертами лица, словно вырубленная топором девушка. Всё это, помноженное на непомерную гордыню и тщеславие, вызывало в Толике, если не отвращение, то всяко не любовь. Варвара в открытую кичилась близкородственной связью с начальником школы, полковником Царенко, охотно просвещая непосвящённых, чья она дочь и какие кары рухнут в одночасье на головы тех, кто посмеет криво глянуть в сторону её особы. Толик не боялся кар. Лебезить и заискивать был не приучен. Возможно, тем самым и зацепил заносчивую полковничью дочку, упрямо прущую к своей цели – окольцевать «избранного». Полковник Царенко, сам бывший из тех, кто «сказал люминий, значит люминий!», чужих мнений в расчёт не брал. Дочь свою, «умницу-красавицу» кохал без меры и не отказывал ни в большом, ни в малом. Сперва, он намёками давал понять брыкливому курсанту радужность перспектив их родства, а после уж дошёл и до прямых откровений. Толику такой «расклад» был не по душе и не по принципам, о чём он, естественно, не смолчал. Не смолчал вежливо, глядя в глаза, мол, сердцу не прикажешь. А посему и поехал по распределению «гнить в деревенской глуши» за сотни километров, распрощавшись с мечтой служить в краевом центре.
«Деревенская глушь» встретила Анатолия добро и уважительно. Ивантеевка простиралась от берегов полноводной, поражающей красотой и мощью реки, разбегалась в поля до величественных сопок и рассыпала аккуратные дома, углубляясь почти до самой тайги. Леспромхоз, магазины, собственные пекарни, двухэтажная школа и пара детских садов, большая больница, почтовое отделение, отделение милиции, с полу десятком сотрудников в штате – всё это никак не тянуло на глушь и гниль. Амбиции, правда, Толику пришлось попридержать, о разгуле преступности в этих местах знали понаслышке, да из книжек, коими были полны и местная библиотека, и, что молодому лейтенанту было особенно по сердцу, книжный магазин. Такого разнообразия книг, поступавших в продажу регулярно, Толик не видел даже в крупных городах. Поселили парня у бабки Ганны, милой, улыбчивой, одинокой старушки, «доживавшей», по её же выражению, «свой век», в добротном, хоть и небольшом, на три комнаты домике, в перспективе посулив собственные «хоромы».
- Это, коли приживёшься, - вещал начальник милиции, Иван Макарович Размахнин, сканируя парня опытным взглядом-рентгеном при первой встрече, - Да не подашься за сыскной романтикой обратно, в город.
Была б его, Толика, воля, он бы пёхом отбыл в город сию минуту. Невольно вспомнился образ Варвары, с кривой усмешкой, в их последнюю встречу. Насупленный, с колючим взглядом, полковник Царенко. Лейтенант даже затряс головой, стряхивая наваждение, чем вызвал улыбку Макарыча, покхекавшего от одобрения – нравился ему этот Семенчук, незнамо чем, но нравился.
Приняли и зауважали уже вполне осознанно Анатолия Романыча (да-да, только так, по отчеству, при исполнении человек), когда он пустил по нужной стёжке Витьку Илюхина, рукастого, способного абсолютно к любому мастерству, но регулярно дебоширящего по пьяной лавочке. Дело было уже осенью, той, золотой, нарядной, потчующей и дарящей от всех щедрот тем, что усердные сельчане пестовали весну-лето. Вездесущие мальчишки с гомоном подкатили на великах к отделу милиции и заголосили на все лады о Витьке-убивце. Лейтенант Семенчук среагировал скоренько и прибыл на место задолго до коллег, искренне недоумевавших по поводу такого рвения к работе резвого лейтенанта. Витька, взлохмаченный, грязный, будто выскочивший из преисподней, в незабудковых семейниках, явно пошитых женой Ниной из приобретённого в сельпо ситчика, в кирзачах и драной телогрейке на голое волосатое тело, с рычанием гонял по огороду жену и тёщу, потрясая здоровенным колуном в вытянутой над буйной башкой ручище. Голосящие кругом бабы и орущие матом мужики, боящиеся сунуться под горячую Витькину руку, лишь больше раззадоривали осатаневшего мужика.
- Эй, викинг! – гаркнул лейтенант, едва спрыгнув с «Урала», на ходу оценив обстановку и призвав «зрителей» «поймать тишину», - А ты только с бабами воюешь, или как?!
Витька, на мгновение застывший статуей посерёд огорода с вознесённым в небеса колуном, медленно оглянулся и, сфокусировав пьяный взор на говорящем, медленно попёр в его сторону. Анатолий, уже отворивший калитку, спокойно шёл ему навстречу и говорил-говорил, ровным тоном, больше не повышая голоса. Что конкретно вещал лейтенант, после не смог воспроизвести никто из притихших баб, стушевавшихся мужиков и перепуганных ребятишек. Но Витька враз стих, опустил руку и, выронив колун себе под ноги и переступив через него, понурившись, побрёл в сторону своего «укротителя». Семенчук, продолжая что-то внушать попритихшему, низко опустившему голову Витьке, подвёл того к «Уралу», велел втиснуться в люльку и с ветерком прокатил до отделения. Проспавшийся дебошир за пятнадцать «застеночных» суток переремонтировал абсолютно всё, что требовало вмешательства рук человеческих, вечно не доходивших до ремонта, от покосившегося клозета и крыши гаража, до старенькой «Волги», положенной по статусу майору Размахнину, но категорически отказывавшейся заводиться. Совершенно неожиданно Витька втянулся в «процесс» и, отбыв наказание, пить зарёкся. Да ещё и лейтенант, сопроводив его «на волю», пообещал содействовать со всеми шабашками в окрестных посёлках. Тем же вечером в дом бабки Ганны прибыла делегация из двух лиц: Нининого и матери её, бабки Руфы, с двумя корзинами разной снеди и самогонным аппаратом, якобы найденным в кустах и добровольно сданным «начальнику товарищу лейтенанту Анатолию Романычу», в благодарность за «науку Витьке». От взятки в виде снеди Толик честно пытался отбиться. Да куда там! Обиды было бы не обобраться.
В следующий месяц бабоньки и молодухи, по одной, да по две потянулись до Анатолия Романыча с просьбой «закодировать» и их мужиков тоже.
Продолжение следует.