Неудачное дежурство
Подошло 9 мая. Утром зачитали праздничный приказ и услышали фамилии солдат с теми или иными поощрениями – главное, получивших сержантские звания и пару тех, кто скоро отправится в отпуск.
Обычно «утешительным призом» для всех остальных в такие праздничные дни являлся культпоход в город под руководством кого-то из офицеров. Я напомнил об этом дежурному по части Натвееву. Тот дал добро, и мне пришлось срочно заняться составлением списка солдат. Я уже составил его и даже собрал деньги на предполагаемое кино… Но – оказалось, что все офицеры заступают в наряд, и идти с нами некому.
Вот облом. Но Натвеев посмотрел на мое огорченное лицо и сказал:
- Ладно – сами пойдете. Тебя назначаю старшим.
И выписал увольнительные листы.
Нечего говорить, что свалившаяся ответственность не давала мне расслабиться в этом «культпоходе», я даже не запомнил фильма, на который мы попали. Все думал, чтобы никто не отбился, не вздумал выпить пива или еще что-нибудь выкинуть хотя бы на зло мне.
Но все прошло благополучно. Мы вернулись вовремя, и Натвеев похвалил меня, хотя у меня на душе чувство удовлетворения было только от отвалившегося груза ответственности.
Мой начальник Ткобцов отбыл куда-то в командировку, и на его место стал… Да – кто бы вы думали? – Лузнецов. Теперь я попал под его непосредственное начальство.
Тот первое что сделал – заставил меня убрать горы мусора из Ткобцовского кабинета. Меня поразило то, что за все это время он ни разу не приказал мне это сделать. Даже странно – с чего бы это?
Но Лузнецов – это не Ткобцов. Он меня припахал так, что я света белого не взвидел. Печатал днями, а перед возращением Ткобцова и ночами напролет. Ведь я еще и ходил в наряды, и всякий раз потом разгребал возникшие завалы не перепечатанных вовремя документов.
Однажды перед очередным заступлением в наряд перед строем был разжалован из младших сержантов в рядовые Конопченко. За то что, когда солдаты бегали под его руководством по тревоге за офицерами, распустил свою команду – и там, кто напился, кто подрался…
Старший лейтенант Пулагин, который стал у нас недавно комбатом взамен ушедшего на повышение Темеренко, посетовал:
- Эх, нет хороших сержантов… Где их взять?
И тут стоящий рядом Натвеев кивает на меня:
- Вот он – один сержант…
Пулагин, было, возразил, что я работаю в штабе, но Натвеев – мол, это ничего. Он все равно ходит в наряды.
Но я тут же после развода подошел к Пулагину и попросил, чтобы он меня не делал сержантом. Нет, не нужен мне еще этот дополнительный напряг ответственности. Мое призвание – общественная работа.
В этом же карауле во время его смены у меня состоялся примечательный разговор с прапорщиком Нельниковым из первой батареи. Тот прямо наехал на меня, зачем я на партсобрании «сдал» лейтенанта Шмыра, что он «спал в карауле». Я стал долго ему объяснять, что, во-первых, не Шмыра, а Губнова, и не спал, а не выходил к новой смене… Но тот, кажется, так и не внял моим доводам. Там неприятно смотрел на меня как какое-то «чудо-юдо» в солдатском виде. А потом добавил недоверчиво: «А ты сам каков?..»
А ведь прав был!.. Буквально по возращении с караула – получаю посылку из дома. И - что? И забиваюсь к себе в штабную каморку, и там в одиночку со всем возможным наслаждением пожираю ее содержимое, смакуя каждую конфетку…
Да – нет, пожалуй, для меня более стыдного армейского воспоминания. Как последнее чмо!.. Чтобы никто не видел, чтобы подольше растянуть удовольствие. И никому – никому другому ни одной крошечки!..
Но и расплатиться я все-таки должен был за это жлобное чмошничество.
Натвеев все-таки поставил меня дежурным по дивизиону на сержантскую должность. Я на сутки становлюсь главным ответственным в нашем дивизионе, среди всех ее батарей, должен следить за дисциплиной, порядком, чистотой, имея в подчинении двух дневальных, из которых один должен все время стоять на тумбочке.
Тормозить я стал уже на вечерней поверке, плохо разбирая фамилии называемых солдат в тусклом свете наддверной лампочки и под косыми взглядами Лузнецова, который, как мне в наказание, заступил дежурным по части.
И он все-таки подловил меня. Уже под утро, часов в пять, когда я мучительно боролся со сном, сидя за партой у спальных кубриков, он залетел в казарму:
- А – спишь?!.. А твои дневальные уходят с тумбочки и сидят на крыльце. Снимаю тебя с наряда – и назначаю на вторые сутки!..
И видно было, с каким удовольствием он все это мне выдал.
Но сняли меня только после обеда, за четыре часа до смены – я только чуть отдохнул – и снова в наряд. Хорошо хоть дневальные мои были из «карасей» – слушались меня беспрекословно и драили кубрики по первому приказанию.
Но на этот раз я не угодил Граснову. Во-первых, я ему плохо доложил. Ну а как я мог это четко сделать, ведь все это было мне впервой?
Но тому еще не понравилась и чистота полов. И вот уже свободный дневальный начал их надраивать.
Да еще после обеда он придрался и к записям в дежурном журнале, почему там записано, что выдано для занятий 20 автоматов, а на самом деле – 27. Да, я действительно ошибся.
Граснов тоже с видимым удовлетворением изрек:
- Вот где – в службе нужно доказывать свою идейность. А у тебя – так, оболочка одна…
Но на меня, шатавшегося от усталости после двух бессонных ночей, его слова никак не могли произвести впечатления.
Уже перед отбоем ко мне подошел Вахтеев, который всегда не прочь был меня подколоть. Но на этот раз он как-то с сочувствием сказал:
- Армия – это волчья тропа, по которой нужно пройти, оскалив зубы…
К чему он это? Но ведь прав по сути.
(продолжение следует... здесь)
начало - здесь