Эти полтора часа их первой, собственно, встречи, когда они познакомились и разговорились, промелькнули как одна минута. День был очень неприятный – с утра сыро и холодно, а после начался дождь. Да нет, даже не дождик – морось. И черт знает почему, их обоих понесло в этот день устроить себе такое развлечение – податься на реку. Трамвайчик отправился в плавание полупустым. Большинство пассажиров собралось в салоне, сетуя, что видимость нынче неважная, город толком не разглядишь.
А Леонид и Нина все стояли и стояли у борта.
— Я вас с подружкой гнал, а вы все возвращались и возвращались, будто вам на этом месте было медом намазано. Мне уже хотелось махать на вас руками и кричать, как кричат голубям: «Кыш!»
Леонид разговорился неожиданно для себя. Он никогда не был словоохотливым.
— Нина, вы все равно меня, наверное, вините… Ведь обе могли из-за меня погибнуть или остаться калеками.
Она пожала плечами:
— Время было такое. Что-то я запомнила сама, о чем-то мне рассказывали родители. В городе, наверное, дня не проходило без разборок….Я думаю, и сейчас происходит что-то подобное, только уже не на глазах, всё шито-крыто.
— Ваша подруга…
— Мы как-то сразу перестали дружить после того. Я не могла понять, зачем она это сделала… Так тщательно описывала вас, будто изо всех сил хотела, чтобы вас непременно нашли. А ведь вам ничего не стоило – просто выполнить то, что вам велели, не отвлекаясь на нас. Ну подумаешь, две девчонки из обычных семей…Что там стоили наши жизни! А вы из-за нас рискнули…И сейчас моя бывшая подруга, - Нина подчеркнула это слово «бывшая», — Жива, удачно вышла замуж и живет в Петербурге.
— Вы должно быть, замерзли, — он сообразил это только сейчас, — Пойдемте в буфет, там, наверное, есть что-то горячее…
В буфете их ждало разочарование. Перечень напитков был длинным, но из горячего ничего не осталось. Ни чая, ни кофе, ни – тем более – глинтвейна и сбитня уже не было в продаже. Только лимонад.
Тогда они взяли мандарины, шесть оранжевых шариков
И Леонид дивился потом – он не был художником, но почему-то эта сцена навсегда запомнилась ему в цвете. Свинцовое небо, темно-серый в дымке мелкого дождя город, почти черная – даже на вид холодная вода в реке – и яркие мандариновые корки, летящие в эту воду.
— А чем вы занимаетесь сейчас, Нина?
Она пожала плечами:
— Медсестра в физкабинете. Белый халат, Большое теплое помещение, кабинки, шторки, медицинские приборы. Каждый день. Одному можно радоваться. Порой пациенты приходят, такие знаете….Как в песенке про «скрюченных волков», которые гуляли по «скрюченным дорожкам». А после лечения они уходит более-менее в прямом виде. А вы? Что вы сейчас?
Этим вопросом она давала понять, что у него-то жизнь не может быть такой банальной, такой обыкновенной, как у нее….
Позже его всегда удивляло то странное уважение, то безоговорочное почтение, с которым она к нему относилась. С его точки зрения он этого совершенно не заслуживал.
И все же, начиная с той встречи на реке, они начали изредка встречаться. Странные отношения сложились между ними! Обычно такие возможны между старыми друзьями, а ведь они так мало знали друг о друге. И избегали расспрашивать, давая и в этом один другому свободу: захочет – расскажет. Что захочет, то и расскажет.
Нина могла позвонить ему и сказать:
—У меня есть билеты на концерт, пойдемте со мной….
И они появлялись в концертном зале, являя собой странную пару. Высокий, немолодой уже мужчина с седыми висками, и стройная девушка с аристократическими манерами. Кем они были друг другу? Окружающие терялись в догадках. Отцом и дочерью они быть не могли – не было даже отдаленного сходства. Вместе с тем чувствовалась меж ними некая уважительная дистанция – следовательно, и не пара.
Посещение театра или концерта для обоих было редким праздником.
А потом случался вечер, когда он набирал ее номер:
— Нина, не посидишь со мной в кафе?
К этому времени они уже перешли «на ты».
— Через пятнадцать минут, - отвечала она, не спрашивая больше ничего.
Она знала – если он зовет ее, значит уже сидит в том подвальчике, что неподалеку от ее дома.
Услышав ее голос, он кивает официанту, и когда четверть часа спустя Нина спустится по лестнице, ее будет ждать чашка кофе и золотистый еще теплый круассан. А возле Леонида стоит бутылка с коньяком, и рюмка, больше напоминающая стакан. Они могут почти не говорить друг с другом, молчать, или Нина будет рассказывать ничего не значащие мелочи.
Но только потому, что она сидит рядом, его хмель каким-то образом трансформируется, и не накроет его с головой. Ему станет легче, отпустит немного внутри, как всегда отпускало его после выпивки, но он уйдет отсюда на своих ногах. Разве что Нина станет чуть направлять его, когда они будут подниматься по лестнице. И он сожмет ей руку, садясь в такси – жест благодарности, для которой не надо слов.
**
А это был уже совсем другой подвал, собственно, не подвал даже, а подземный ход.
— У Паши два замка, и в обоих есть такие ходы, — сказала Гитана.
Их с Георгием заперли в тесной комнатке, больше напоминающей чулан, чем камеру. Когда человек впервые попадал сюда, тьма казалась абсолютной. Но со временем глаза привыкали, и Георгий уже отчетливо видел Гиту – сидящую на узкой скамье. Она оперлась о стену, прижала колени к груди, обхватила их руками. То ли пыталась согреться, то ли ей просто хотелось съежиться от страха и волнения, стать невидимой.
Георгию показалось, что ей это удалось. Гитана, всегда прямая как струнка, с отведенными назад плечами, сейчас выглядела маленькой и беспомощной. Растрепанные спутанные волосы падали на плечи.
Она не упрекнула его за то, что он ничем не смог помочь ей, но только сам угодил в ловушку. Он был рядом. Вместе им легче. Вот и всё.
— Ты сильно замерзла? — спросил он, — Иди сюда…
Ему пока еще удавалось сохранить внутреннее тепло. Он обнял Гиту – плечи и руки у нее были совсем ледяные — прижал к себе и стал покачивать как маленькую… Эффект переноса… Сейчас маятник качнулся в другую сторону, и он уже не помнил, что есть на свете Саша и маленькая девочка, его дочка. Сейчас была только Гита и ей, в первую очередь, грозила беда.
— Я много знаю, — сказала она с усмешкой, — У Паши такая биография, что роман писать можно. А он не любит внимания к своей персоне. Пашка не думал, что муж со мной делился этим всем… И вот что ему со мной теперь делать? То, что он хотел, он уже получил – выманил тебя сюда. С тебя он будет покуда пылинки сдувать. И если все сложится так, как он хочет, Паша вернет тебя брату целым и невредимым. А со мной….
Гитана потерла пальцами переносицу. Может быть, слезы смахнула…
Теперь Георгий понимал, чего она от него ждала. Что он использует свои связи, раз в тысячу лет – свое родство. Найдет, чем пригрозить этому Паше, на что надавить, и ее отпустят. А вместо этого он сейчас сидит рядом с ней, в полной зависимости от Коки, и ждет его милости.
*
Паша Кока действительно являлся настоящей легендой в криминальном мире. О нем с придыханием говорили, что он уже родился вором.
Впрочем, он вряд ли отметился тем или иным преступлением прямо в родильном доме. Но «карьеру» он начал с того, что обокрал родную бабушку. Напрасно старушка старалась отложить какие-то крохи от невеликой своей пенсии «на черный день». Внук счел, что небольшой суммы бабке будет достаточно, а все что сверх нее – конфисковал в свою пользу.
Бабушка стала замечать, что накопления ее не растут, но внук был последним, на кого она стала бы грешить. Она подумала, что виновен сосед – тот был почти маргиналом, собирал и сдавал бутылки. Когда же всплыла правда, для бабушки это стало страшным ударом.
Отец выпорол Пашку, но наказание не помогло. Со временем стало ясно, что и в школе от Пашки толку не будет. Вместо того, чтобы ходить на занятия, он сбегал во дворы и подворотни, к своим полукриминальным друзьям. Травили байки, в основном, тюремные. Пили пиво…Потом пошли первые кражи.
Пашке не было еще и девятнадцати лет, когда он сел первый раз, взяв на себя чужую мок-руху. До той поры его биография была чистой, а значит, можно было рассчитывать на снисхождение суда. И, конечно, на благодарность того знакомого авторитета, вместо которого он пошел за решетку.
К тому времени Пашка столько слышал о тюрьмах и лагерях, что воспринимал их уже как дом родной. Он наотрез отказался работать, и вел себя настолько независимо, насколько это возможно в исправительном учреждении. Его били, сажали в карцеры, держали там подолгу, но ничего не менялось. Пашка возвращался измордованным, но не сломленным. И, видя такое «отрицалово», авторитеты, отбывавшие одновременно с ним срок, приблизили его к себе.
На волю Паша вышел уже настоящим «вором в законе». Через несколько лет он сел снова – уже за крупную кражу, и драку с особой жестокостью. И в этот, второй раз, будучи на зоне, Паша подсел на нар-котики. Зависимость не пошла ему на пользу: теперь на тюремных разборках он судил не «по совести», а признавал правым того, кто делился с ним зельем.
Освободившись, Паша занялся сбытом нар-котиков, в частности, кок-ина. Тогда же к нему приклеилась эта кличка – Паша Кока…
Товар шел из Южной Америки.
Попутно Паша уделял время и бизнесу. Все эти финансовые пирамиды, фирмы, существующие только на бумаге – сегодня они есть, а завтра их нет, автосалоны, где торговали крадеными машинами – сфера его интересов была широкой. А еще под его крылом находились мелкие преступные группировки.
Словом, это была птица высокого полета, и богатство Паши росло с каждым днем. В «нулевые» он перебрался в Европу, не теряя, впрочем, связей с Россией. Говорили, что он растратил воровской общак, но те, кто обвинял Пашу в этом, кончили плохо – автомобиль одного взлетел на воздух, другой неудачно «вышел в окно» ночного клуба.
У Паши было два особняка, которые действительно напоминали замки, вот только неприступными делали их современные средства – камеры слежения, личная охрана, стены из особого кирпича, железные двери, особые замки. И, да, подземные ходы, благодаря которым авторитет мог сбежать в самую последнюю – казалось бы уже безнадежную — минуту.
В подземелье царило Средневековье, а там, наверху, были картины известных художников, изящные скульптуры, баснословной цены мебель, два десятка машин.
И сейчас Паша сидел в бильярдной, но не играл, хотя занятие это любил. Он говорил своему помощнику Васе Алмазу:
— Ну что, этот Димасик не нарисовался еще? Никаких предложений не поступало?
Голос у Васи был удивительно ровный и невыразительный:
— Вероятно, он не хочет прогибаться под нас так сразу. Деться ему некуда, братишка у нас, но надо думать, он все-таки будет искать какой-то компромисс.
— Что ж, надо ему показать, что намерения у нас серьезные, — Паша сложил пальцы домиком, покивал, ну прямо-таки добрый дедушка, — Братишку его мы пока не тронем, а вот женку его с ребенком…
Вася вопросительно поднял брови.
— Ну что нам их куда-то тащить? — продолжал рассуждать Паша, и тон у него был добрый-добрый, будто его заботил вопрос – с медом оладушки есть или со сгущенным молоком, - Через границу – тем более. Да и там прятать – зачем? Уберем их – и все… Для Димы они, по сути, роли не играют, он их и не видел никогда. Для него само сознание, что родная кро-вь пролилась — может стать той последней капелькой, после которой все будет в нашу уже пользу…ну а певец этот - поплачет, потом новую песенку споет… прочувствованную,…да и только. В общем, решаем, дружочек так. Больше мы этих девчонок захватить даже не пытаемся. Убрать — куда как легче….
— Так ведь увезли их, Пал Захарыч, — возразил Вася, — Они могли быть уже у нас, а дальше вы бы сами решили, что с ними делать. Оставлять ли в живых, нет ли… А теперь, когда их прикрывает этот старый ал-каш…Бог весть, что придет в его пропитую голову…
— Грунюшку позови, - попросил Паша, — Она такие вещи хорошо видит.
Грунюшка, к услугам которой прибегали нечасто, заслужила к себе особое отношение. Она была своего рода ясновидящей, и порой ее прогнозы сбывались с удивительной точностью.
Она жила у Паши в доме, чтобы быть всегда под рукой. Но увидев ее, никто не сказал бы, что у этой маленькой плотной женщины, с таким обыкновенным незапоминающимся лицом, есть какие-то особые таланты.
Когда ее звали, чтобы что-то узнать, Грунюшка садилась в кресло, закрывала глаза, откидывала голову, и впадала в состояние, близкое к трансу. Вот и сейчас она начала:
— Вижу лес…И маленькие домики… дачи… высокая кирпичная труба, и неподалеку от нее домик под зеленой крышей. Два этажа… Там две женщины… одна топит печь…. Мужчина носит ей дрова. Вторая – с ребенком на руках… ребенок совсем маленький… младенец…
Паша удовлетворенно кивнул. - они