Много раз прокручивал в голове эпизоды из риторики о нуждах нашего общества в нашей стране. Я осматривал их, искал уязвимые места в этих обитателях трансцендентного мира, к которому нас побуждают тянуться, но где почти никогда не ступала нога человека. Современной политике хорошо знакомы лозунги, сообщающие грёзы о грядущем. Ей хорошо известна и избирательная патетика о прошлом, о содеянном, как закономерно свершившемся.
Будущее политического такого рода постоянно возникает за линией горизонта, искусственно подтягивается к черте речами, одновременно помещаясь в прошлое при помощи слов "снова, возрождение, реставрация, сохранение" или даже просторечного образа "подъема с колен", что предполагает произошедшее когда-то движение. Этюды о будущем обыкновенно противостоят неизвестности, такой, какая она есть. Все же своей мифической логичностью запутывая и искажая смысл "ясного". "Планы" неопределенны, размыты, а шаги к ним допускают множество рокировок, что легко списать на счета истории, преподносимой в качестве автономного начала. Прекрасное будущее невозможно в неидеальной реальности и все же совершенство - то, что воспевается и манит.
Так я подбирал возражения, пытаясь остаться в пределах самодостаточных фантазий, но отыскать желобки, по которым поступает питающая формулировки сила. Сила, что не дает рассыпаться самым хлипким деталям механизма. Моей целью всегда были соображения и попытка диалога с действительностью. Ее рецепция, в корне которой лежит идея разоблачения, если остается потребность выбрать хотя бы какое-то именование. Иными словами, усилие быть живым и осмысляющим.
Сюжеты из увлекшего меня политического автопортрета вели от обозрения индивидуальных потребностей в жилье, образовании, медицине к пережиткам тоталитарного прошлого, влияющего на патетику в обсуждении будущего. Провозгласить наступление новой эпохи довольно просто. При самом сложном сценарии нужны лишь институциональные ресурсы для новостного события и достаточного контроля над сферами общества, чтобы не дать перебить момент речи, манифестирующей начинание. Намного труднее изменить мышление. Увидеть в себе «прошлое», разомкнуть сосуды эфемерного кровотока между живым умом и ностальгическим призраком, что только берет, но на самом деле не дает.
Намерение "выйти откуда-то" может буквально сообщать, выходцем откуда является человек. Что, безусловно, вносит оттенки в исходящую от него критику прошлого. В закладываемые нарративы, призванные на уровне неосознанного отмежевывать нынешних деятелей от всех наследников темного прошлого, состоявшихся в поступках или раскрывшихся на рубеже, когда случился невинный момент зарождения нового и настоящего. Краеугольное событие привязывается к документам, к законодательным актам, к конституции, к наступлению новой траектории истории, где все удобно отсылает к первому событию. Так любой последующий враг оказывается приверженцем поверженного левиафана, чей призрак продолжает угрожать. Так закладывается и отношение к истории как к линейному движению.
Я пишу "тоталитарного прошлого", так как не готов утверждать, что у нас тоталитаризм. Мы правда стоим далеко, например, от Северной Кореи с ее одиозными инсценировками пестуемого смысла как жизненной реалии. Положение дел мне представляется вращающимся вокруг смыслов авторитаризма, имеющего исток в воспитании всего истеблишмента в период разлада и крушения тоталитарного тела предшествующего режима.
Момент крушения часто ассоциируют со внешними силами, с тем самым левиафаном. Иногда силы умудряются персонализировать. Преимущественно же раздаются слова о воздействии собирательных образов, от чего геополитическая арена становится похожей на космогонические мифы в изложении Гесиода. Сконструированные на старой идеологической базе махины расставляются по периметру реальных границ, примыкая к другим странам, и как бы переставляют фигуры на огромной шахматной доске. В целом, бессмысленно подчеркивать эфемерную природу идеологических исполинов. Их роль обеспечить масштабирование от незримых невооруженным глазом громадин, что вынуждает обращаться к современным оракулам в лице медиа, до отдельных лиц, которых клеймят связью с тенями, что молниеносно пропитывают портреты жертвенных избранников своими свойствами.
Отдельные явления, способы организации смыслов и даже людей вполне укладываются в канву, составляющую логику устройства тоталитаризма. Иметь первопричину, историческую точку отсчета, момент торжества добра в мире порока и упадка. Возникает обновленная логика истории, где режим осуществляет самообнаружение и самоидентификацию. Режим приносит с собой свой распорядок и свою организацию. А с учетом современных обстоятельств, подчеркнутого преодоления предшествующего кризиса смешивается с тем, что присуще современной демократии, ввинченной в машину экономики, удовлетворяющей частные интересы. В детализированном изображении перемены куда тоньше. Они носят характер реинтеграции историософского рассмотрения истории, в них есть и пересмотр марксистского взгляда на формации, где коммунизм следует за капитализмом, а потому как бы побуждает к переоценке прежних усилий миновать капиталистический этап.
Глобальность самоидентификации тоже имеет глубокие корни. Это петровские реформы, это предшествовавшее восхождению Петра на престол вступление в Священную лигу. Последующее вхождение в Священный союз, участие в войне против Наполеона, использование понятия "великая держава". Постепенно это привело к формированию нового образа в рамках холодной войны - сверхдержавы. Образ сверхдержавы всегда наполняется реальным содержанием, происходящим из действий и имиджа на геополитической картине мира. Это не концепт с абсолютными основаниями, а один из современных ярлыков, придуманных для описания специфического статуса в мире, для осуществления самоидентификации, резюмируемой в данном понятии.
Ассоциирование себя со сверхдержавой не означает перенос идеальных и монолитно уложенных свойств, которые чудесным образом раскрываются и усваиваются. Скорее это обратная модель, где свойства вытекают из политических решений и заполняют каркас, оказываясь в напряжении между реальным и идеальным, между тем, что имеется, и тем, что ожидается или постулируется.
В сущности, классическая тоталитарная (как секулярная версия самодержавной) идеологическая разработка, стремящаяся оперировать мифологией, сложенной о самой себе с необъяснимо где расположенным будущим, и поддерживать собственное существованием беспрестанным стремлением к запланированному, органически и логично предписанному будущему. Образ сверхдержавы используется и сейчас.
Сверхдержава - лаконичный итог политической, экономической, военной мощи, емкое именование особой политической власти среди других стран, позволяющей оказывать влияние на чужие решения. О том, что в нашем случае этот образ приобрел новые черты, легко выводимые в своем фактическом облике, писалось ранее. Какие? Неспособность при помощи дипломатических ресурсов воздействовать на маленькие соседние державы, недостаточность экономических ресурсов (на самом деле, являющаяся недостаточностью прагматических намерений) для решения внутренних проблем и их регулярная артикуляция в качестве запланированных к решению, неспособность обеспечивать необходимым имуществом мобилизованных, что побуждает обложенное громадными налогами общество инициировать местечковые сборы, и так далее. Теперь обратимся к другому аспекту, так же построенному вокруг фактов, не требующих пропуска через идеологический транзистор.
В числе стремлений, манифестированных в качестве аргументов для нынешнего политического курса, фигурируют помощь страдающим и их спасение, намерение оберегать их свободу слова и волеизъявления. Прямо говоря, это хрестоматийная вуаль для практикования ирредентизма. Центр тяжести приведенных амбиций приходится на внешнее, здесь государство обращается к лежащему за чертой своих земель. Другая точка приложения как минимум риторических усилий - собственная вотчина со свойственными ей недостатками и тяготами. Если ко внешнему мы имеем доступ почти полностью через истолкование, то внутреннее хорошо ощущаем на себе. Осталось начать различать его, но это проблема памяти и времени, которая будет рассмотрена отдельно.
Так вот. Получается, есть весомый акцент на свободном волеизъявлении и на заботе. Это то, что мы легко принимаем для сохранения положения внутри модели. Дальше мы получаем результат содействия актуализации этих добродетелей и ценностей - новые регионы и вооруженную защиту, призванную поставить точку в летописи смерти невинных. То, что вследствие последнего мы получаем многократный рост энтропии всего, мы оставим за скобками. Нас в настоящий момент это не интересует. Предмет нашего внимания - расходы и помощь.
Помощь носит характер преимущественно милитаризированный. Это помощь "оберегающая и защищающая". В будущем она получит еще одно воплощение - крупную финансовую поддержку, направленную непосредственно на обновление пространства, преданного энтропии. На фоне этого существуют, на мой взгляд, провальные в масштабах амбиций санкции, однако это не делает их бесследными и выражается в убытках, инфляции, технологическом отставании.
Таким образом, мы имеем милитаристскую поддержку, взятие под опеку с уже состоявшейся небольшой финансовой поддержкой, акцент на свободном волеизъявлении, убытки от экономических санкций. Составить представление о расходах и убытках не трудно, этому посвящена масса материалов даже на незаблокированных ресурсах и форумах. Что стоит не терять из виду - так это вторую точку тяжести в рецепции, внутреннюю вотчину. Огромный незаселенный простор, где существует не только масса трудностей и благ, но и потенциал. В этом потенциале можно увидеть и потенциал для интеграции желающих перебраться, что, прямо говоря, было осуществлено до некоторой степени. Какой вопрос можно задать? А можно ли было, опираясь на идею о свободном волеизъявлении, предложить переехать желающим, попав под защиту и исключив нынешний тип поддержки?
Если посмотреть на расходы, убытки, то, фактически, можно было с 0 построить еще одну Москву. Или выплатить каждому около 20 млн. Любопытная альтернатива, избавляющая от санкций, милитаристского конфликта, возвращающая массу средств в экономику, а также содействующая развитию Родины. Смоделировав эту ситуацию, возможную в силу доступных невооруженному глазу наблюдений, мы находим себя перед другим вопросом: что же делает эту розовую мечту не вписываемой? При ответе, разумеется, стоит отказаться от словосочетания "красная линия" и предполагать движение до заветного результата.