Маленькое бледное тельце, лежащее на черной сырой земле, и слегка прикрытое сверху мхом, ветками и листвой, я заприметила сразу. Дернула бабушку за рукав, а сама зажмурилась, боясь увидеть больше. Хватит с меня маленькой детской ручки, беззащитно точащей из этой зловещей кучи.
- Ну ты чего, не бойся! – прижала меня к себе бабушка. – Это же просто кукла.
Она была права. На земле лежала обыкновенная кукла. Выброшенная кукла-девочка с веревочными волосами. Выглядела она, конечно, страшновато – неестественная поза, вытаращенные глаза, рот с набившейся в него землей... Но это было совсем не так страшно, как обнаружить в кустах реального малыша.
Теперь я уже не боялась смотреть в сторону странной находки. Наш путь к колодцу пролегал мимо небольшого болотца. Мы шли по плотной, утрамбованной десятками ног дороге. А слева от нее уже была рыхлая влажная почва, с выступающими из нее извилистыми корнями деревьев. Почва эта постепенно переходила в илистую болотную топь. А за ней шла кромка зеленоватой цветущей воды. Но ряска еще не стала полноправной владычицей прудика. В центре его вода была чистой, и по ней, словно малюсенькие циркачи на ходулях, бегали водомерки. Кому и зачем понадобилось оставлять тут куклу, я не могла даже представить.
Если ее хотели выкинуть, то могли бы отнести вместе с остальным мусором на помойку. Помойка у нас в деревне была, и какая! Настоящая гора метра два в высоту и метров двадцать в ширину, заросшая крапивой и гигантской сочной полынью, забивающей своим горьковатым запахом запах тухлятины. Местные выбрасывали все отходы только сюда, и зорко следили, чтобы никто не нарушал это правило.
Забыть куклу тоже не могли – забытые вещи не маскируют листвой и ветками. Оставался один вариант – куклу хотели похоронить. Видимо, местные дети, игры с которыми были для меня под запретом, сотворили такое. Мне почему-то стало жалко куклу. Я даже спросила, можно ли взять ее домой, но бабушка запретила. Мол, ты городской ребенок, в местные порядки не лезь... Помни, это деревня, здесь есть свои обычаи, и за их нарушение карают очень жестоко. Я не настаивала.
Источников воды было два. Большой деревенской колодец, из которого черпали воду соседки. И небольшая труба, из которой вытекал тоненький прозрачный ручеек. Бабушка всегда ставила ведро под эту струйку и терпеливо ждала, пока оно наполнится, называя этой живой водой. В противовес накопившейся в колодце стоячей мертвой воде. Брать воду из этого колодца мы ни разу не пытались. Когда бабушка однажды отвлеклась, разговорившись с местными бабами, я попыталась заглянуть в колодец. Но заметив это, баба Аня тут же подскочила ко мне, и даже шлепнула больно, сказав, что из стоячей воды мог вылезти кто угодно. А решительно не понимала, кто может жить в колодце, если я не видела там ничего кроме черного-пречерного дна. И как же местные пьют оттуда воду, если кто-то в ней живет, и видимо там же и ходит в туалет, потому что как иначе?
На этот вопрос ответов было не получено, как и на многие другие. С детства я усвоила только то, что деревня – это безумно опасно, что никуда нельзя уходить со двора, и что у местных много странностей, на которые не нужно обращать внимания. Но нужно всегда быть начеку. Из реальных источников опасности я видела только три. Дядю Митю, про которого взрослые шептались, что он сидел. И говорили о какой-то страшной статье, которую при мне нельзя называть. Стадо гусей, мимо которого приходилось проскакивать всякий раз, когда мы шли за водой. Причем гуси были очень вредные и агрессивные, и всякий раз норовили схватить меня за платье. И огромная пушистая собака Джек, размером больше бабушки. Для нее хозяин построил домик-будку и привязал ее на веревку. Но мне казалось, что веревка вот-вот отвяжется, и ужасный Джечка налетит на нас, обнажив клыки. А вот всякие обитатели колодцев ужаса во мне не вызывали. Я же сама туда заглядывала – там никого нет.
Потом к нам приехал дядя Слава, а с ним тетя Ия. С ними поводов для беспокойства было еще меньше. Дядя – высокий, спортивный, ходил на курсы каких-то редких восточных единоборств, название которых я не могла не только запомнить, но и выговорить, там дрались палками. Тетя Ия – молодая девушка с дерзкой стрижкой, черными жирными стрелками на глазах, крупными серьгами-кольцами в ушах и в таких коротких шортах, что вся деревня косилась на нее неодобрительно. Зато я в нее почти влюбилась. Она вела себя очень свободно, заливисто смеялась, с легкостью вскакивала с места и всегда была готова со мной поиграть. Несмотря на все это, родня ее не одобряла. Бабушка как-то отозвала Ию в сени, и шепотом сообщила, что в деревне так ходить нельзя, нужна юбка подлиннее. Она, мол, выросла в деревне, и по-доброму предупреждает, как старший товарищ, что здесь за такое могут избить, а в некоторых случаях и убить.
Я слышала только, как Ия спросила в ответ с некоторым вызовом, мол, знаете ли вы такие случаи, чтобы кого-то и правда убили, а не просто обсудили за глаза. И бабушка просто и тихо ответила «знаю». И от этого простого «знаю» стало еще страшнее. Потом они еще о чем-то говорили долго, но меня заприметили и выгнали в сад, на самовыпас, как называла это бабушка. Потом я видела, как Ия сидела на крыльце с гитарой. Я подошла поближе. Она что-то тихонько мурлыкала под нос.
Эх, мутная вода, ведьмина беда…
Люди иногда уходят в города…
Люди иногда уходят навсегда…
- А что это значит? – спросила я.
- Да так, набор слов по мотивам услышанного. Что вижу, то пою, называется. Ерунда, одним словом. Не бери в голову. Хочешь, повырезаем что-нибудь из дерева? Я умею, могу научить. Я радостно согласилась. Ия сорвала небольшую ветку, обрубила ее двух сторон, а потом научила перочинным ножичком вырезать на ней узоры. Получалась настоящая волшебная палочка, мне очень нравилось. Мне вообще нравилось играть с Ией.
Но казалось, будто после того разговора с бабушкой она стала грустнее, и на нас на всех обиделась. А вскоре они с дядей уехали в город, и снова стало скучно и страшно. Да еще ко всем прочим беспокойствам прибавился стук по ночам.
- Тук-тук-тук! – раздавалось с улицы, кто-то стучал в дверь. Мама беспокоилась, а бабушка вела себя словно генерал, отдающий распоряжения. Типа, замри, дверь никому не открывай, делай вид, что ты спишь. Но стук продолжался. Потом он затихал, и раздавался уже со стороны окна, и очень настойчивый. Казалось, что сейчас кто-то там за окном откроет ставни, разобьет хрупкое стекло, и проникнет в дом, но такого не происходило. Через некоторое время стук прекращался, а бабушка в очередной раз говорила нам, чтобы ни за что и никому не открывали, если не хотим проблем. И сколько я ни пыталась выяснить, что это за стук, никто мне ничего не объяснял. Только однажды мама пробормотала что-то невнятное из серии «Наша бабушка врач, ты что, хочешь, чтобы ей пришлось куда-то бежать ночью, и первую помощь оказывать?». Мне этого точно не хотелось. Я бы и без этих слов не открыла ночью никому и ни за что, ну не был у меня такой потребности.
Самое неприятное, что стук этот становился настойчивее каждую ночь, и однажды он раздался уже не только со стороны двери или окна, а со всех сторон одновременно. То есть казалось, как будто это несколько человек ломятся и в окна, и в двери. Я как раз подумала, что еще не хватало, чтобы кто-нибудь вылез из печной трубы, как бабушка метнулась по направлению к заслонке, или как называется та часть, которая отгораживает дымоход от внешнего мира. Она задвинула ее, в такую жару печь мы все равно не топили. И мне показалось, что в этот же момент чьи-то лапы ударили по крыше.
- Они не войдут? – спросила я шепотом.
- Без приглашения не войдут. А мы их не приглашаем.
К счастью, на следующую ночь к нам уже не стучали, а то бы я вовсе сошла с ума от страха. Хорошо еще, что Ия рассказала мне, как бороться с кошмарами. Она знала от них верное средство. Если тебе снится монстр, нужно сделать к нему шаг навстречу. Тогда монстр исчезнет. Если же чудовище попадется настойчивое, то следует спросить его, кто оно и чего хочет. Тогда неведомое обязано будет представиться по всей форме, но чаще всего наступает пробуждение, потому что монстры ленивые, и очень не любят говорить с людьми. Кстати, я до сих пор часто использую этот трюк, не знаю уж, самовнушение это, или нет, но всегда действует.
Взрослые занимались своими делами, а у меня особых дел не было. С местными детьми играть мне не разрешали. Во-первых, эта шпана наверняка бы научила меня плохому: например, не мыть руки, есть грязное, ругаться нехорошими словами. Во-вторых, за ними никто не следил, а, значит, каждую секунду они подвергались опасности. Могли заблудиться в лесу, утонуть, упасть с дерева, ну и так далее. А уж я, городской ребенок, так в первый же день рассталась бы с жизнью в такой компании. Ну, по мнению бабушки. Поэтому нечего. Стоит ли говорить, что местные дети меня невзлюбили, и время от времени, когда взрослых не было поблизости, кричали через забор обзывательства, или кидались камнями.
Не разрешали мне общаться и с животными. Все коты в деревне были объявлены блохастыми, больными и страдающими от стригущего лишая. Ты же не хочешь, чтобы тебе пришлось обстричь твои прекрасные косы? К собакам я и сама не лезла – огромный Джечка с его мощными клыками не вызывал во мне никаких теплых чувств, только желание пробежать поскорее мимо, пока он не проснулся, или, не дай бог, не освободился от сдерживающей его веревки. А уж гусей, коров, свиней, коз и уж тем более кур я, городской ребенок, за животных и не считала. Для меня это была какая-то совершенно неинтересная форма жизни, примитивная и неспособная к общению.
Но вот однажды с соседнего участка к нам пробрался кот. Роскошный серый котяра неизвестной породы. Про этого кота я слышала и раньше, говорили, что один мальчик хотел его погладить, а он отгрыз этому мальчику нос. Вроде как это была какая-то особая порода, не домашний кот, а полудикий, и привезли его чуть ли не из Сибири. Но на счет Сибири я не уверена, для меня тогда все далекие уголки нашей родины назывались Сибирь. По крайней мере до того момента, пока обеспокоенные моей географической неграмотностью родственники не повесили на кухне огромную карту несуществующего уже СССР размером с полноценный настенный ковер. Так что огромный, очень пушистый серый кот с недоброжелательной мордой мог быть привезен откуда угодно. Он вальяжно сделал несколько шагов, и сел метрах в пяти от меня, словно желая проследить, что я буду делать дальше.
Я же придерживалась той тактики, которую мне посоветовала однажды Ия. Она любила животных, особенно кошек. И говорила, что знакомство с ними всегда надо начинать с уважения. Например, с того, чтобы не быть выше кошки. Желательно встать на четвереньки или присесть на корточки, и замереть в таком положении, чтобы животное смогло тебя изучить. А уж потом завязывать контакт. И главное – не спешить. Иногда на это нужны дни или даже недели.
По совету Ии я присела на корточки, и долго сидела, пока кот внимательно смотрел на меня. На следующий день, я заметила, что пушистый гость явился вновь, очевидно просочившись в дыру между досками забора. Он стал приходить каждый день, и однажды мне даже удалось угостить его кусочком сосиски, которую я заранее утащила из холодильника. Дней через десять кот даже разрешил себя погладить. А через две недели уже мурлыкал у меня на руках. Я нежно поглаживала его, называя Иннокентием Васильевичем. Мне казалось, что у такого огромного сильного и солидного кота должно быть очень солидное имя.
И вот в тот момент, когда я гладила котика, я вдруг услышала странный звук у себя за спиной. Как будто с крыши соседнего дома, граничащей с нашим забором, кто-то спрыгнул на наш участок, и приземлился прямо позади меня. В этот момент острые когти напуганного Иннокентия Васильевича вонзились мне в плечо. Я обернулась.
Передо мной стоял мальчик лет 10-12. Высокий, белобрысый, по-деревенски загорелый. Он смотрел на нас с котом, и улыбался.
- Вот ты где! Я следил за тобой! – произнес он, обращаясь к коту.
- Это мой котяра! – сказал он, обращаясь теперь уже ко мне. Я с сомнением отнеслась к этим словам, поскольку с моей точки зрения Иннокентий Васильевич не мог иметь хозяина. Он только сам мог повелевать каким-нибудь недалеким человеком, который его кормил.
- Правда? – Недоверчиво спросила я.
- Правда! – ответила мальчик. Подошел к нам и аккуратно взял кота за передние и задние лапы, подняв его словно тушку на вертеле. Лицо он при этом интуитивно отодвигал подальше от кошачьей морды.
- Он меня в прошлый раз за нос цапнул! – пояснил малец. И я тогда поняла, насколько преувеличивала бабушка все неприятности, чтобы посильнее меня напугать.
- Меня, кстати, Мишкой зовут! – представился мальчик.
- Варя! – представилась я.
- Я тебя раньше не видел! – сказал Миша. Я сообщила, что приехала с родными на лето из города. Он тоже оказался городским, только его семья позволяла гораздо больше вольностей, чем моя. Поэтому Миша мог действительно наслаждаться отдыхом, бегая повсюду, и заводя знакомства среди местных, а не просто грустно слоняться по участку, как я.
Я рассказала, что местная детвора меня не любит. Что из-за забора с другой, не с Мишиной стороны, в меня летят камни и доносятся всякие нехорошие слова. Миша на это сообщил, что его тоже не приняли сначала, но после того как он лично сходил на болотце, все насмешки стихли, и ребята стали смотреть на него с уважением.
- А почему именно на болото надо было идти? – спросила я. Но Миша так и не смог внятно ответить на этот вопрос. Сказал только, что есть какое-то местное поверье, мол, в болоте, и вообще во всякой стоячей воде, но в болоте особенно, живет что-то страшное. Хотя на самом деле ничего страшного там нет, нужно только опасаться змей. У ужа есть желтые ушки на голове, а у змеи их нет, она черная вся целиком.
Но это я знала и без него, потому как уже однажды натыкалась на змею на нашем участке. Сначала я думала, что это кусок шланга, который можно приспособить в хозяйстве. Но внезапно шланг зашевелился, а я в ужасе убежала в дом. Так что в этом смысле на болоте не было ничего такого, что могло бы напугать меня до беспамятства.
У меня в голове даже созрел дерзкий план пройти с Мишей к болоту, продемонстрировав бесстрашие. Но это было практически нереально, потому что меня тут же бы начали искать. Поэтому я решила сначала попробовать уговорить маму или бабушку сводить меня на болотце. Однако они никуда со мной не пошли, и объяснять ничего не стали, а просто сказали, что я говорю глупости.
Мы виделись еще несколько раз, и в эти встречи Миша был как-то чересчур взволнован, и говорил, что в дом пробрался игоша, но что он имел в виду я так и не поняла. Он объяснял, что это что-то вроде младенца, но младенца злого, и что зря он, Миша, однажды ночью открыл этому окно, потому что он стучал. А еще, что теперь дом придется освщать, что-то в этом духе.
Вскоре Мишу увезли в город, но зато у меня появилось новое развлечение. Мама с бабушкой решили, что я должна обязательно получать парное молоко, и договорились с одной из соседок. Правда, жила она в небольшом отдалении от нас, минутах в десяти-пятнадцати ходьбы. Там, за оврагом, стояло несколько отбившихся от деревни домов, жители которых имели коров, и с удовольствием пасли их ароматном звеняще-жужжащем лугу, усыпанном розоватыми цветами клевера. Каждый вечер мы с мамой преодолевали овраг, и ждали на скамейке у дома, когда баба Нина подоит корову и вынесет нам банку парного теплого молока, необыкновенно сладкого, по сравнению с городским, пакетным.
Иногда до меня доносились обрывки чьих-то разговоров, но местные говорили, во-первых, не совсем чисто, с примесью непонятных мне слов. А во-вторых, они обсуждали как будто бы какие-то сказки или ужастики. Какую-то Нюрку, которая побежала на тридцатый аборт, и из-за нее по всей деревне игоши. Сейчас, как взрослая женщина, я бы, конечно, ужаснулась, и наличию в деревни нечисти, и особенно несознательности этой Нюрки, которая постоянно зачинала и изживала из своего чрева детей. Но тогда мне не казалось, что происходит что-то ужасное. Вся деревня была для меня опасным и незнакомым местом. Тут и огромные собаки, и агрессивные гуси, которых я раньше никогда не видела, и змеи-шланги, ну конечно тут еще и игошки живут, чего бы им не жить. Конечно, разговоры такие велись не каждый день, в большинстве случаев мы с мамой просто сидели на лавочке и смотрели на безмятежный луг, край которого соприкасался с полоской леса. А потом выходила баба Нина с трехлитровой банкой, полной молока. Я до сих пор не знаю, зачем нам надо было столько молоко на троих.
Несколько раз баба Нина даже продемонстрировала процесс доения, который, если честно, не привел меня в восторг. Корова казалась мне грязным и своенравным животным. Я даже какое-то время отказывалась от обязательной кружки молока на ночь, расстраивая родных. А потом вообще случилось неожиданное. Однажды мы пришли за молоком, а баба Нина сказала, что корова пропала, и не будет теперь молочка.
- Как пропала? – удивилась мама.
- А вот так. Болотница утащила ее! И съела! – сказала баба Нина. И больше ничего пояснять не стала.
С тех пор ничего не изменилось особенно, только когда мы с мамой пошли за водой, я заметила, что там, где дорожка переходит в спуск к болотцу лежат, присыпанные листвой и мхом, уже две куклы. Получилось что-то вроде кладбища, я вновь подумала об этом. Причем очевидно, что тот, кто кукол здесь «хоронил» мог бы закинуть их прямо в болото, если бы подошел поближе. Но то ли не хотел этого делать, то ли боялся.
Я думала, с кем из взрослых поговорить об этом странном кукольном кладбище. Бабушка точно не расскажет. Слабым звеном была мама, она читала книжки по педагогике, и стремилась воспитывать меня правильно, и не отвечать на мои вопросы коротким «отстань» или «не знаю». Вот к ней я и решила подойти с этим вопросом. Мама немного подумала, и ответила как-то очень общо, что есть такая штука как «предрассудок», «суеверие». И вот здесь есть такое суеверие, что в болоте, и вообще в стоячей воде живет какая-то нечисть. И чтобы эта нечисть не воровала скот и детей, ей приносят символическую жертвы, в данном случае куколок. С тех пор, конечно, Болотница очень занимала меня, и я даже пыталась изобразить ее на бумаге, но это занятие было прервано воплем бабушки, которая тут же сожгла неоконченный рисунок, как будто Болотница сейчас выпрыгнет из него, и нас всех сожрет.
К моей радости, через пару дней в деревню вернулся Миша. К тому моменту мне уже удалось убедить родных в том, что никакой он не хулиган, и ничему плохому меня не научит, а родители у него – порядочные интеллигентные люди. И мне даже разрешили проследовать к нему на участок, а также гулять по деревенской дороге туда и обратно, но только от оврага до колодца, не дальше. Надо ли говорить, что этот процесс поначалу строго контролировался. Но потом мама с бабушкой немного расслабились. И однажды, когда мы с Мишей сидели на крыльце нашего домика, даже отвлеклись на соседку, которая требовала от них срочно приструнить малину на нашем участке, потому что она уже лезла через забор. И в этот момент мы поняли, что разговор будет долгим, и со словами «мы гулять» действительно ушли со двора.
- А что там за болото? Правда, что там Болотница живет? – еще раз спросила я. Но Миша только рассмеялся, и еще раз повторил, что никого там нет, кроме змей и ужей. А вот игошки – да, он их лично видел.
Где-то около помойки нас встретила стайка деревенской детворы. И хоть мы ничего им не сделали, ребята были довольно агрессивны, считая нас чужаками и неженками. В ответ Мишка заявил, что мы как раз шли на болото. И это заявление почему-то заставило детвору захлопнуть рты. А мы спокойно ушли, свернув на одну из тропинок, которая уводила дорогу от родника. Я так поняла, что мы подошли к тому же болоту, которое я видела, когда мы с бабушкой подходили к роднику, только с другой стороны.
Здесь было что-то вроде каменистого пляжа, только под ногами была не галька, а острые колючие выступы, которые ощущались ногами даже через шлепанцы. Эта насыпь укрепляла с этой стороны бережок болотца, которое показалось мне не пугающим, а чрезвычайно интересным. В деревне все было живое – и огород, и лужи, в которых иногда жили лягушки, и жужжащий луг. Но болото – то было настоящим сосредоточием жизни, гимном жизни. Там живым было все – каждый сантиметр воды, каждая веточка, каждая травинка. В болоте жили улитки, плавали мальки, квакали лягушки. Из болота торчали камыши, или рогоз, я забыла, как правильно, помню, что Мишка объяснял мне, в чем именно разница. И даже ужа мы увидели практически сразу – он, извиваясь, полз по кромке болота. Это совершенно точно был уж – его мы узнали по светлым «ушкам». Маленький плоский камушек, брошенный в это болото так, чтобы несколько раз отскочить от воды, вызывал целый салют жизни. Все вдруг начинало квакать, шуршать, стрекотать и плескаться. И мы словно завороженные смотрели на этот бесконечный жизненный цикл рождения и смерти. Здесь все постоянно рождалось, жило, съедалось и умирало, а останки падали на илистое дно, чтобы дать жизнь чему-то новому. И я находила в этом наблюдении неизъяснимую прелесть. Как будто это болото добровольно приоткрывало мне какую важную часть своей жизни.
Мы снова и снова кидали камушки, довольные шевелением в болоте. А потом Мишка притащил большой камень, очень большой и очень плоский, и мастерски метнул его в воду. Камень отскочил от воды, образовав на ней небольшую ямку с расходящимися кругами. И снова приземлился на воду. И снова, и снова. Только теперь ничего не пело, не стрекотало, не плескалось и не квакало. И над болотом повисла какая-то непривычная для деревни тишина.
Когда я только приехала из города, я сразу поняла, что в деревне тишины не бывает. Там постоянно раздаются какие-то звуки, совершенно не похожие на городские. В городе ездят автомобили, грохочет стройка, ругаются соседи, метут метлой дворники. А в деревне звуки другие. Там раздается мычание коровы, лай собаки, кудахтанье кур, бодрый возглас петуха, мяуканье кошек, жужжание многочисленных насекомых, мерный стук тяпки… Деревня днем никогда не молчит. А сейчас она замолчала, как будто этот последний огромный камень пробудил что-то или кого-то, кто просто взял и съел все звуки разом. Мы прислушались и переглянулись.
- Миш, а почему все замолкло?
- Я бы тоже хотел это зна…
Мишка запнулся на полуслове. Я проследила направление его взгляда, и вдруг увидела, что из мутной воды выглядывает женское лицо. Я протерла глаза, но лицо никуда не делось. Оно даже как будто приблизилось к нам, точнее всплыло. Мишка взял меня за руку и потащил прочь, кричал, чтобы я бежала, но я словно остолбенела, и только слышала его удаляющийся топот. Я вспоминала слова тети Ии – нужно сделать шаг навстречу монстру. Тогда проснусь. Я сделала усилие над собой, и шагнула вперед.
Женщина тоже вылезла из болота до пояса, посмотрела на меня, и улыбнулась. Она была бледная, я тогда еще подумала, что нечеловеческая это бледность. Волосы длинные, распущенные, все покрытые налетом из тины и водорослей, от чего казались зелеными. И пятна на теле, на лице пятна… Но не смотря на это было понятно, что женщина эта когда-то была красавицей.
- Вы Болотница? – спросила я, помня, что чудовище должно представиться.
- Ну, можно и так сказать. На самом деле меня Настя зовут. Не боишься меня?
Теперь я уже не знала, что отвечать, к такому Ия меня не готовила, но принцип я понимала хорошо – если ты чего-то боишься, идти нужно к нему, а не от него.
- Нет, не боюсь! – сказала я. И снова сделала шаг навстречу обитательнице пруда.
- Ну и хорошо. А игошечек моих не боишься? Нюрка от них избавляется, а я усыновляю. Своих деток-то нет, не довелось.
- Нет! – снова нарочито бодро ответила я. А потом созналась: - Я их и не видела.
- О, это легко исправить! – сказала Болотница. И хлопнула в ладоши. И навстречу ей из высокой травы, из воды, из зарослей камыша (или рогоза) стали появляться бледные младенцы с огромными ртами до ушей. Одно из них Болотница взяла на ручки и даже попыталась спеть ему что-то вроде колыбельной.
Я решила держаться плана, который обозначила Ия, и снова сделала шаг вперед, в мутную жижу. И мне показалось, что Болотница снова улыбнулась. А когда ко мне подполз бледный, одутловатый и неприятный игошка, даже взяла его на ручки. Колыбельных я не знала тогда, откуда бы знать их мне, единственному ребенку в семье. Но зато помнила песенку Ии, очень похожую на колыбельную.
Мутная вода, ведьмина беда…
Люди иногда уходят в города…
Люди иногда уходят навсегда…
- Смелая какая девка. Прямо как я когда-то. Смелая ты да. А хочешь подарочек? Возьмешь подарок, не побоишься?
- Нет! Не боюсь! – снова сказала я. Но теперь уже страха не было вовсе. Я поняла – это, чем бы они ни было, не причинит мне вреда. Сон скоро кончится. Пробуждение близко. Я сделала еще шаг, и Болотница заключила меня в свои теплые объятия. И я ощутила такую радость на душе… И наслаждалась тем, как мои ступни тонут в толще вязкого ила.
Она нагнулась ко мне и поцеловала в лоб. И это был нежный, добрый, почти материнский поцелуй.
В этот момент, судя по наблюдениям Ии, должно было наступить пробуждение, но оно не наступило. Зато я услышала звуки. К болоту с криками и матюками бежали деревенские. Видимо, Мишка успел позвать на помощь.
Я только помню как все смешалось в какую-то неразличимую кучу звуков: и ругательства, и молитвы, и причитания, и мамин вой, собачий лай… Помню, как чьи-то сильные руки подхватили меня, и вытащили из болота. Позже оказалось, что вытащил меня тот самый сидевший сосед дядя Митя, о преступлении которого при мне нельзя было говорить. С ними был и Джечка, какой-то спокойный, присмиревший. Теперь он не лаял на меня, а смотрел с уважением, и немного сторонился. И главное, ничего не было больше, ни игошек, ни Болотницы. Мне потом объяснили, что у меня был солнечный удар. Мишка это заметил, и побежал за помощью. Из деревни меня после этого срочно увезли.
Честно говоря, я давно не вспоминала об этом случае, но однажды сосед притащил нам рыбок. Двух маленьких сомиков в банке. Я чувствовала себя ответственной за эту живность, и исправно кормила их, и даже аквариум им купила новый. Но однажды утром заметила, что один из них умер. Тут еще надо сказать, что хозяйка из меня ужасная, два дня назад я мыла полы, и оставила полное ведро грязной воды, которое уже успело зацвести (рядом со мной вода почему-то быстро зацветает, это я давно заметила).
Я бросила взгляд на ведро, и вдруг услышала голос. Это был голос Ии. Она пела ту странную песенку, «мутная вода, ведьмина беда». И я прямо интуитивно поняла, что делать. Я кинула сомика в ведро, и через пять минут он ожил. Я оставила его в ведре, как в санатории, и через сутки он снова был помещен в аквариум, и прожил еще много лет. А я поняла, что та тухлая вода, которая рядом со мной образуется, обладает лечебным действиям. Я даже всем друзьям своим раздала по пузырьку, чтобы лечили грыжи и бородавки. Говорят, помогает.
У мамы и бабушки я по-прежнему пытаюсь добиться правды и узнать, что произошло тогда в деревне, и кем могла быть та женщина. Но они почему-то молчат в ответ на этот вопрос, отвечая только, что это «дело прошлое» и «тебе знать не надо».
Дошло даже до того, что я за деньги договорилась с одним забулдыгой, крутившим роман с местной библиотекаршей, чтобы тот достал мне всю периодику, касающуюся жизни нашей деревни чуть не с 60-го года. Но ничего там не нашла, кроме сообщения о 24-летней девушке Анастасии Кравцовой, которая была задушена и утоплена в том болотце. Заметка была короткая, и хоть меня очень удивила такая последовательность: задушена, потом утоплена, найти ничего больше я не смогла. Кроме имени убийцы. Его звали Дмитрий Окуневский. Дядя Митя?
Ну а в общем и целом, на меня это никак не влияет. Я живу себе дальше, недавно вот получила даже повышение по службе, сумев решить давние проблемы нашего начальника со спиной. Живу как все, езжу отдыхать в теплые страны, квартиру взяла в ипотеку, скоро все выплачу, не пропаду. И жених имеется, хороший человек, любит меня до безумия. Одно только бередит душу. Часто вижу один и тот же сон.
Как я, скинув с себя одежду, погружаюсь в теплую болотную жижу. И плаваю в бесконечном болоте, вылезая на камушки погреться. И топлю ступни в мягком иле, а он забирает все мои грехи. Потому что и грехов на мне нет, кроме излишней для женщины дерзости. А в деревне это страшный грех. Но снова ныряю я в мутные воды, и ухожу под них, и здороваясь с каждым обитателем этого мира, с каждым жителем дна. И в ответ я чувствую такую любовь, что ничто в этом мире с этим блаженством не сравнится. И я вижу ее, свою учительницу и сестру. Я делаю шаг ей навстречу, и просыпаюсь. И снова теряю этот теплый благословенный болотный рай.
Следующая история: