В Рижском лётном училище

Вертолётная рапсодия (роман)

Леонид Бабанин

Начало: https://dzen.ru/media/id/5ef6c9e66624e262c74c40eb/eh-golova-moia-udalaia-656acb41f87caa53d3f7edb2

Самолёт «Ту-134», взревев движками, затормозил в рижском аэропорту Скулте. Одним из его пассажиров был курсант Рижского лётного училища. С любопытством озираясь по сторонам, Сёмка с чемоданом в руке шел по Риге размашистым, уверенным шагом.
Троллейбус, шмыгая дверями, повез Сёмку по красивым и ухоженным улицам на Даугавгривас, где располагалось Рижское летно-техническое училище Гражданской авиации. В троллейбусе пассажиры полушепотом разговаривали на латышском языке. Таблички с названиями улиц на домах были написаны готическим шрифтом. Сёмке стало как-то неуютно. «Чужбина и чужбина», - подумал он.
Проезжая по мосту через Даугаву, Сёмка заметил морячков: «Ух, ты, мореманы!» Но с лётчиками никакие мореманы сравниться, конечно, не могли. А Сёмка почему-то был совершенно уверен в том, что станет лётчиком.
Чем меньше становилось расстояние до училища, тем светлее было на душе у Сёмки. «Вот бы меня сейчас Колька увидел, как я по Риге еду, и как тут все здорово! В Тюмени троллейбусы, как парники под огурцы, квадратные, грязные и дырявые. А здесь вон какие», – размышлял он.
Рядом шел троллейбус чешского производства, на борту которого было написано «Баскетболистки Рижского ТТТ!». «А это что ещё такое», - подумал он про себя. И вдруг, опустив глаза, он увидел стоящий рядом с ним кроссовок размера, наверное, сорок седьмого. Незаметно для окружающих, он старался увидеть, кто это. Между тем кроссовок продолжал неподвижно стоять на одном месте. Как в засаде на осторожного зверя, Сёмка вполоборота косился на обладателя кроссовка, медленно продвигаясь взглядом снизу вверх. Вот пояс. Вот это да! Спина и плечи великана были прилеплены к потолку троллейбуса. А ещё через минуту Сёмка понял, что обладателем громадных кроссовок была женщина.
Троллейбус, проехав мост, остановился и, пшикнув воздухом, открыл двери. Великанша, ловко повернувшись, сначала спустила на асфальт ноги, а затем «вывела» на улицу себя. Другие пассажиры сразу заняли проход.
 - Ульяна Семенова! – выдохнул кто-то с гордостью.
Это действительно была Ульяна Семенова – баскетболистка рижского «ТТТ». Потом Сёмка много раз видел ее по телевизору…

С первого момента у Сёмки было ощущение, что он находится за границей. Чистые улицы, аккуратные ярко-зеленые газоны, вежливые пассажиры. Люди в троллейбусе разговаривали между собой вполголоса, и чаще всего раздавалось слово «лаврит», что по-латышски, как позже узнал Сёмка, означало «спасибо».
Сёмке надо было узнать у кого-нибудь про свою остановку, и тут в троллейбус влетели пятеро курсантов лётного училища. На рукавах их шинелей были пришиты по две желтые лычки. «Второй курс», - с легкой завистью отметил про себя Сёмка. На них были фуражки, шинели, расклешенные брюки. Сёмке захотелось побыстрее получить такую же форму.
С появлением курсантов задняя площадка троллейбуса тут же опустела, и они вальяжно расселись на задних сиденьях.
 - Ну, что? – спросил один из них, - где будем пиво пить? Может, у моста?
 - Да ну, там шмоточников много. Спокойно посидеть не дадут.
Будущие лётчики называли шмоточниками курсантов морской школы.
 - Тогда возле туриста в парке, там хорошо, никто не мешает.
Салон троллейбуса постепенно наполнялся запахом алкоголя и табака.
«Вот дают», - удивился Сёмка.
Вот и остановка «Даугавгривас», почти напротив центрального входа в училище. Сёмка с чемоданом в руке вышел из троллейбуса, поднялся по ступенькам и вошел в здание.
В вестибюле за столом с красной повязкой на рукаве сидел дежурный офицер в майорском звании.
 - Здравствуйте, - сказал Сёмка.
 - «Здравствуйте» будешь своим бабушке и дедушке говорить, а здесь надо обращаться к старшим так: здравия желаю, курсант такой-то.
Сёмка, поставив чемодан на пол, поправился:
 - Здравия желаю, товарищ майор!
 - Вот так-то, - ухмыльнулся он, - курсант?
 - Да, – ответил Сёмка.
 - Тогда давай направление на учебу.
Сёмка вытащил из нагрудного кармана направление и подал майору.
 - Паспорт тоже нужен.
Сёмка подал и паспорт. Офицер аккуратно вписал все данные в какой-то журнал, а когда закончил, сказал:
 - Пройдите, товарищ курсант, на территорию училища и ждите на скамейке команды строиться. Ваша рота семнадцатая.
Сёмка сунул паспорт в карман и, с любопытством озираясь по сторонам, пошел на территорию училища.
Свободных мест на скамейках не было. Сотни две таких же, как он, новоиспеченных курсантов ожидали своей участи. Он присоединился к ним.
К новичкам то и дело подходили старшекурсники и выкрикивали своих земляков.
 - С Магадана есть?
 - Есть, - ответил кто-то из новобранцев.
 - Здорово!
Молодой, радуясь встрече с земляком, поздоровался.
 - Ну, как там, в Магадане? – допытывался старшекурсник, - ничего не изменилось? А икра красная как нынче?
 - Да много было.
 - С собой-то икорки не захватил?
- Взял пару литров.
 - Тут ещё магаданские есть, может, угостишь, земеля? – добивал его старшекурсник.
Ощущая свое преимущество перед другими, молодой курсант выпятил грудь:
 - Конечно, угощу.
 - Тогда пойдем, - сказал земляк.
 - Из Ворошиловграда есть?
Тишина…
Курсанты с ярко выраженной кавказской внешностью без труда определяли свою национальность и, стоя поодаль, вели беседу.
Сёмка понимал, что земляков у него тут нет и выживать придется самостоятельно. На зов «тюменские есть?» он не отозвался, хотя в чемодане лежали на всякий случай пара муксунов и трехлитровая банка сосьвинской селедки.
«Лучше пацанов угощу. Жалко вот только, что Колька не поступил», - переживал он за друга.
Хотелось побыстрее с кем-нибудь познакомиться. Новобранцев между тем становилось все больше и больше. Кто-то стоял в группе, кто-то поодиночке. Все чего-то ждали. И вот к толпе подошел капитан и скомандовал:
 - Товарищи курсанты! Строиться! – и указал рукой на белую линию, начерченную на асфальте.
Все сразу зашевелились, затолкались. Кто-то хотел занять место в первой шеренге, кто-то - в последней. Сёмка, поставив чемодан на землю, встал с края первой шеренги. Офицер строго посмотрел на всех и скомандовал:
 - Курсанты! Равняйсь! Смирно! – и, раскрыв тетрадь, начал перекличку.
Прозвучала и Сёмкина фамилия. Закончив, офицер объявил:
 - Те, кто услышал свою фамилию, выйти из строя на три шага вперед.
Курсанты вышли из строя.
 - Те, кто не услышал свою фамилию, ждать повторного построения! А те, кто вышли, направо!
Строй, за исключением дюжины курсантов, повернулся кто направо, кто налево.
 - Сено-солома! Черт бы вас побрал! – выругался офицер. - За мной шагом марш!
Курсанты, шагая вразнобой, двинулись за офицером. Пройдя под аркой, затем мимо волейбольной площадки, курсанты подошли к новому зданию. Офицер тут же остановился и гаркнул:
 - Рота, стой! Направо!
Курсанты, кто в лес, кто по дрова, повернулись к офицеру.
 - Итак, товарищи курсанты! Отныне вы курсанты семнадцатой роты Рижского лётного училища гражданской авиации. Сейчас я разобью вас на учебные группы, которые будут состоять из тридцати человек. Для этого мне нужен помощник. У кого хороший почерк, выйти из строя.
Потоптавшись на месте, из строя вышли трое.
 - Хорошо, - сказал офицер, - встаньте рядом со мной.
Потом, подумав, добавил:
 - Вот вы. А остальные в строй.
Долговязый курсант с таким же чемоданом, как у Сёмки, подошел к капитану. Тот, немного подумав, объявил:
 - Товарищи курсанты, вольно! Далеко не расходиться. Через тридцать минут построение.
Сёмка сел на свободную скамейку. Подсел ещё один курсант.
 - Ты откуда? – спросил Сёмка.
 - Из Якутска, - ответил тот.
 - Меня Сёмкой зовут, а тебя?
 - А я Серега.
 - Как у вас рыбалка? – поинтересовался Сёмка.
 - Нормальная.
 - А рыба какая водится?
 - Всякая.
 - А стерлядь есть?
Тот задумался и ответил:
 - Не встречал что-то.
 - А у нас в Оби ее много.
 - В Лене зато щуки много, - парировал тот.
 - А ты рыбак?
 - Да, - ответил Серега, - на Лену ездил с отцом два раза с удочками, и в Крыму бычков ловили.
Сёмке стало ясно, что о рыбалке с Серегой говорить не стоит.
 - А ты откуда, с Оби? – задал встречный вопрос Серега.
 - С севера, между Салехардом и Ханты-Мансийском. Слыхал про такие города?
Серега немного задумался и ответил:
 - Про Тюмень слышал, а вот про Салехард и Ханты-Мансийск нет.
Достав из кармана пачку сигарет «Родопи», Серега протянул их Сёмке.
 - Не курю, - ответил тот.
 - А я с седьмого класса.
 - Родители знают?
 - Знают, - ответил Серега.
 - Я пробовал несколько раз, не нравится. Голова кружится и тошнит.
 - И правильно, - согласился Серега, - я тоже брошу скоро. Кашель мучает да одышка, когда бежишь.
Тем временем капитан с писарем вышли к курсантам.
 - Строиться! – прокричал капитан.
Курсанты зашевелились и снова заняли свои места. Тридцати минут хватило на то, чтобы познакомиться, и в строю слышался безостановочный шепот. Капитан набрал полную грудь воздуха и рявкнул:
 - Рота, равняйсь! Смирно! Сейчас я повзводно буду зачитывать фамилии по перекличке. Ваша задача запомнить свою фамилию по номеру взвода. Итак! Сто семьдесят первая учебная группа: Копылов!
 - Я! – послышалось в строю.
 - Адоян!
- Я!
- Резников!
- Я!
Всего в роте было сто двадцать человек - четыре взвода, или учебных группы. Сёмка попал в сто семьдесят вторую учебную группу.
Вся эта суета, толкотня вызывала у Сёмки беспокойство. Он привык принимать решения сам, живя в тайге один на один с природой. Сейчас же он попал в подчинение.
Закончив перекличку повзводно, капитан пристально посмотрел на роту и приказал:
 - Курсанты, отслужившие срочную службу, выйти из строя на три шага вперед!
Из каждого взвода вышли по четыре-пять курсантов. Капитан кивнул головой писарю и сказал:
Повзводно переписать старослужащих по фамилиям и воинскому званию. И снова:
 - Рота, смирно! Старослужащим подойти к писарю, а курсантам - вольно, разойтись на пятнадцать минут.

Так постепенно, минута за минутой, час за часом Сёмка вживался в новую, пока непонятную, курсантскую жизнь, в городе Рига, где говорят не по-русски и так же пишут названия улиц. Но это были пустяки по сравнению с желанием летать, постигать летную науку. Ради этого он был готов терпеть все!
Разойдясь, курсанты постепенно знакомились друг с другом: курильщики с курильщиками, земляки с земляками. Некоторые просто сидели поодиночке и думали о чем-то своем.
Сёмка приметил нового знакомого из Якутска и опять попытался разговорить его на тему рыбалки и охоты. Но тот всячески увиливал.
 - Ты, знаешь, Сема, у нас в доме рыбы всегда было много, причем всякой. Отец-то мой в Якутске начальник отдела перевозок. Так рыбы ему дарили много, мешками. Мама обычно раздавала ее соседям, мы как-то не очень ее ели. В основном колбасу да фрукты.
«Ух, ты, - завистливо подумал Сёмка, - а я колбасу раза три пробовал в жизни. Фруктов тоже не особо много. Апельсины на Новый год - по две штуки каждому, да огурцы осенью. А эти каждый день. Зато он осетра ни разу не ловил, а я ловил», - утешил сам себя Сёмка.
Курсантов вновь построили.
 - Товарищи курсанты! – начал опять капитан. - Согласно Уставу вооруженных сил назначаю командиров учебных групп. Назначенным командирам выйти из строя. - И начал выкрикивать, - Ханнанов Федор! Командир сто семьдесят второй учебной группы.
Рыжий курсант в пальто и серых брюках вышел из строя.
Ознакомив роту с командирами всех взводов, капитан объявил:
 - Рота! А теперь согласно приказу начальника училища, организованно, повзводно пройти стрижку наголо, получить комплект формы, обувь и ждать дальнейших приказов.
Федя Ханнанов посмотрел на сто семьдесят вторую учебную группу и с явным татарским акцентом скомандовал:
 - Группа! Равняйсь! Смирно! За мной шагом марш!
И группа зашагала за своим командиром взвода. Как такового походного марша не было, каждый шагал сам по себе.
- Взвод, стой!
- Курсанты, - железным голосом начал Федя, - сейчас мы спустимся в каптерку, и вы сдадите свои вещи. При себе оставьте только документы и вещи первой необходимости – полотенце, зубную щетку и другие предметы личной гигиены. Затем стрижка. Итак! Сейчас, - он посмотрел на свои часы, - двенадцать тридцать. Ровно в девятнадцать ноль-ноль построение. Тому, кто не будет подстрижен, буду объявлять наряды.
Кто-то хихикнул:
 - А какую стрижку делать? Бокс, полубокс?
Федя глянул на шутника, затем на всю группу и ответил:
 - Повторяю, - и он провёл пятерней по волосам, - стрижка называется «Котовский», понятно тебе, - глядя в упор на шутника, спросил Федя.
Продолжая улыбаться, тот ответил:
 - Понятно.
 - Повторяю, - опять сурово произнес Федя, - ваша задача сдать свой вещи каптерщику.
Кто-то, услышав неправильное окончание, громко засмеялся. Старшина, подошел к нему, зло глянул и выдавил из себя:
 - Мы тобой ещё посмеемся. Вместе. - И, сплюнув, добавил, - щегол!
Затем он продолжил:
 - До семи вечера разрешается выход в город, можете купить все необходимое. Вход и выход - через центральное КПП. Любителей лазить через заборы будем наказывать. Курсанты, замеченные с запахом спиртного, из училища будут отчислены. Всем понятно? – и он угрюмо оглядел всех.
 - А теперь, группа, разойтись.
Сёмка почему-то оказался впереди всех у входа в подвальчик, где проводили стрижку. Спустившись по ступенькам, он уткнулся в дверь, за которой стояли два парикмахера с массивными машинками в руках. Увидев клиента, один из них, с яркой кавказской внешностью, сказал:
 - Садись.
Сёмка поставил чемодан и сел на табурет. В руках парикмахера зашуршала простыня, которой он обернул Сёмку. Неистово ревущей машинкой кавказец стал брить Сёмкину голову.
 - Все! – сказал он, снимая простыню.
Сёмка, кивая головой, мол «спасибо», потянулся за чемоданом, чтобы идти к выходу, но парикмахер добавил:
 - Рубл!
Сёмка, достав из кармана смятую бумажку, подал парикмахеру. Тот, обертывая уже другого курсанта, подставил Сёмке бедро, на котором виднелся большой белый карман. Сёмка сунул туда бумажку и пошел наверх.
Увидев первую лысую голову, курсанты ехидно хихикали в ожидании своей участи. Сёмка остановился на секунду, погладил ладошкой голову и так же ехидно передразнил парикмахера:
 - Рубл!
Кто-то из толпы тут же хмыкнул:
 - Что? ещё и деньги берут?
 - Да, рубль, - ответил кто-то.
Народу из подвала прибывало все больше. Увидев курящего возле урны старшину, Сёмка подошел к нему и спросил:
 - Товарищ старшина, а где каптерка?
Старшина показал здание напротив.
 - Первый подъезд в подвале.
Кивнув головой в знак благодарности, Сёмка пошел избавляться от громоздкого чемодана.
В подвальном помещении тускло горела лампочка, около открытой двери толкались несколько курсантов.
 - Скажите, - спросил он паренька за дверью, - а чемодан с вещами сюда сдают?
 - Группа? – механически спросил тот.
 - Сто семьдесят вторая, - отчеканил Сёмка.
 - Да, сюда, - ответил тот и, покопавшись, подал пластмассовую бирку с бумажной картонкой внутри. – Вот, напиши на ней свою фамилию и привяжи к чемодану. Каптерка работает каждый день, с четырех до пяти, кроме субботы и воскресенья. Твоя ячейка седьмая. Понял?
Сёмка написал, как ему велел каптерщик, и, облегченно вздохнув, подал ему свой чемодан.
 - Какая ячейка? – для проверки спросил курсант.
 - Седьмая, - улыбаясь, ответил Сёмка.
«Уф, отвязался я от него», - облегченно вздохнул Сёмка.
«Так, - выйдя наверх, подумал он, - вот бы Серегу найти, да в город махнуть с ним».
Возле отгороженной и заасфальтированной волейбольной площадки стояли скамейки. На одну из них он и присел, оглядывая курсантов, ища среди них своего нового приятеля.
С сумкой через плечо из каптерки шел паренек, в правой руке у него была зажата белая салфетка, которой он то и дело вытирал кровь из разбитой губы и носа. Присмотревшись внимательнее, Сёмка узнал в нем посмеявшегося над акцентом старшины.
Неожиданно сзади раздался голос Сереги:
 - А ты уже сдал чемодан?
 - Как видишь, - и, показав указательным пальцем на сверкающую лысину Сереги, громко захохотал.
Засмеялся и тот.
 - Слышь, Серега, а ты не видел, что случилось с парнем, который впереди тебя шел?
Серега немного сник и ответил:
 - Да наш старшина вдарил ему несколько раз, когда он из парикмахерской вышел.
 - И что? Никто не заступился?
 - Никто. Не знакомы ещё друг с другом, - как бы оправдывался Серега.
 - Я только вот что скажу, Серега. Бог сам накажет того, кто виноват. По-моему нашему старшине училище не закончить.
 - Это почему?
 - Да ты посмотри на его лицо и на выражение глаз.
 - Ну и что? – недоумевая, спросил Серега.
 - Да то, что ему, кроме лопаты, в руки ничего больше доверить нельзя. И то под присмотром.
 - Но поступил же он как-то?
 - Да что поступил! Не знаешь, что ли, как? По блату или по связям.
 - Я вот по связям поступил.
 - Это как? – недоуменно переспросил Сёмка.
 - Да так. Поступал в Москву в МВТУ им. Баумана, не прошел по конкурсу. Вот, чтоб в армию не идти, меня отец сюда и устроил. А ты сам, что ли, поступил? – недоверчиво спросил Серега.
 - Да, сам, правда, один хороший дяденька помог.
 - И прямо сюда, на диспетчера поступал?
 - Да нет. В Выборг, на авиатехника. Во время экзаменов меня этот дяденька сюда переориентировал. А так я в летное мечтаю попасть, чтоб летать на вертолёте.
 - А почему на вертолёте, а не на самолёте? На «Ту», например? То ли дело, сегодня утром в Сочи, вечером в Питере или в Магадане.
 - На вертолёте интереснее, низко летишь, все под тобой, где захотел, там и сел. А на самолёте что? Одни облака, и все.
 - А я вот не знаю, чего хочу, - вздохнул Серега.
Тем временем из подвала, уже без сумки, вышел парень, которому старшина разбил нос.
 - Ну что, пойдем в город, побродим до семи?
 - Пойдем, - согласился Серега.
Сёмка кивнул и тому парню:
 - Пойдем с нами.
Он согласился, протянул руку и представился:
 - Дима.
 - Ты откуда? – спросил его Сема.
 - Из Москвы, - ответил тот.
 - Ну, тогда пойдемте.
И парни двинули в Ригу.

Эх, жизнь курсантская, полная озорства и похождений. С одной стороны, беззаботное время, а с другой – ответственное. Если б они знали тогда, как будут вспоминать эти года.
А пока парни прошагали мимо дежурного и оказались на свободе.
 - Пойдемте обойдем училище по кругу, - предложил Серега.
 - Пойдем, - поддержали остальные.
 - Интересно, в каком году выложена эта брусчатка?
 - У... давно, при царе еще, наверное.
 - Представляете, сейчас бы рыцари в доспехах выехали? И куда б нам деваться?
Неожиданно они остановились у большого храма, за оградой которого было много народу. Двери в храм были открыты.
 - Зайдем, - шепотом предложил Сёмка.
Серега, немного подумав, ответил за всех:
 - Нам нельзя, мы некрещеные.
У Сёмки любопытство взяло верх.
 - Я, наверное, до крылечка дойду, - и, перекрестившись, зашел за ограду.
Осторожно, крадучись, и не глядя никому в глаза, Сёмка поднялся по лестнице к проему двери, откуда была слышна молитва и пение хора. Вот и дверь. От нее шел теплый воздух с запахом воска и ладана.
Ух, ты! В проеме двери показался священник с кадилом в руке, облаченный в громадную мантию.
 - Заходи, сынок, заходи, - услышал он за спиной ласковый женский голос.
Сёмке вдруг стало страшно, и он попятился назад.
 - Уф, - выдохнул он, спустившись со ступенек.
Еще несколько шагов, и он оказался рядом с товарищами.
 - Ну как? – спросил Димка.
 - Здорово и страшно, - признался Сёмка. - Бабка какая-то чуть не завела меня туда. Кое-как смылся.
 - Ну что, куда двинем?
 - Давайте в центр, - предложил Сёмка, - вон остановка.
И через пять минут пацаны уже ехали по Риге.
 - Как тут чисто и красиво, в Москве и то не так, - сказал Дима.
 - А у нас на Севере асфальта вообще нет.
Троллейбус тем временем вез их по мосту через широкую Даугаву.
 - Как наша Северная Сосьва. А Обь раза в три шире, - гордо объявил Сёмка. - Интересно, какая рыба тут водится?
Серега улыбнулся и пошутил:
 - Килька, она тут ловится сразу соленая.
Съехав с моста, троллейбус остановился и открыл двери.
 - Пойдемте пешком, - предложил Димка, и все согласились.
Душа Сёмки ликовала: старинные рижские замки со шпилями, узкие кривые улочки, латышский говор. Он был благодарен судьбе за то, что смог очутиться здесь. То и дело попадались симпатичные высокие девушки и женщины, при встрече с которыми Сёмка отводил глаза в сторону. Он робел. А вот Серега нет. Он подошел к девушке, примерно их ровеснице, и спросил:
 - Где самый центр?
Та мило улыбнулась и показала, как пройти.
 - Может, с нами прогуляешься?
 - Да нет, мне надо по делам.
 - А телефон есть? – уже вслед крикнул Серега.
Та, дернув плечиками, молча пошла дальше.
 - Ничего, - заулыбался Серега, - пообкатываем ещё их тут.
«А я ещё ни с одной не дружил», - поймал себя на мысли Сёмка.
В сторонке стоял какой-то лоточек, возле него очередь. Мама с дочкой купили мороженое на палочке.
- Ух, ты… эскимо, - воскликнул Серега. - Я его последний раз в Москве, на ВДНХ пробовал. Давайте по паре штук купим.
Парни встали в очередь, и через пару минут держали в руках по два эскимо в белой обертке.
 - На лавочку сядем, - кивнул головой Димка.
Сверкая стрижеными головами, парни расположились на скамейке. Разворачивая обертку, Сёмка вздохнул:
- Эх, сестрёнкам бы дать сейчас, ни разу ведь не пробовали. Да и я, честно говоря, в первый раз ем.
Действительно, мороженое было просто класс! Таяло во рту.
Дунул ветерок, и у Димки из рук вылетела обертка от мороженого. Ветер понес ее сначала по пешеходной дорожке, затем она за что-то зацепилась на зеленом газоне.
У Сёмки было какое-то странное восприятие окружающего. Казалось, что все прохожие знают, кто он такой, что идущие люди смотрят на него с укором: «Ну, что ты? Приехал учиться, а сам ходишь по городу, прохлаждаешься».
Мороженое было съедено мгновенно. «Можно было на лавочку и не садиться», - мелькнула у Сёмки мысль.
 - Ну что, пойдем, - предложил Димка.
 - Смотри! – дернул Серега Димку за рукав.
Пожилая женщина в белом берете подошла к газону. Подняла обертку от эскимо и отнесла в урну. Вот это молодцы латыши!
С тех пор Сёмка не бросил мимо урны ни одной бумажки.

В центре Риги текла узкая извилистая речка. Хотя и речкой-то назвать ее было трудно. Скорее, ручей, шириной в три – четыре метра. И где-то посередине, за громадными ивами, плавали двое лебедей.
 - Ой, лебеди, пойдемте посмотрим.
И Димка с Сережкой побежали по дорожке в сторону лебедей.
Сёмка же отошел в сторонку, сложил руки и, как учил его отец, стал вдувать в сложенные ладошки воздух, подражая лебединому крику. Услышав знакомые звуки, лебеди сначала вытянули шеи, потом откликнулись и поплыли в сторону Сёмки. Он, сидя на корточках, так же умело подкрикивал им, как делал это на охоте с отцом.
В понятиях северян лебедь был не белой сказочной птицей, а всего-навсего хорошей мясистой дичью. Сёмке впомнились пирожки из лебяжьего мяса…

Как-то на охоте они заехали с отцом в гости в крепкую хантыйскую семью, к Василию Неттину. Тот обрадовался желанным гостям и, как полагалось на Севере, тут же затопил печь, подогревая деликатесы и сразу же ставя их на стол.
 - Кущай колбас, - любовно обратился он к Сёмке, пододвигая тарелку, на которой лежала настоящая лебяжья колбаса. Готовили ее по-особенному, по-северному.
У добытого лебедя около головы надрезали пищевод и вытаскивали его вместе с пупком. Обычно это делала женщина. Получалась кишка длиной больше метра. Из тушки выбирали сердце, печень, легкие, внутренний жир, копчик. Все мелко нарезали и этой массой наполняли пищевод. Кончики завязывали, и получалась колбаса длиной сантиметров семьдесят. Вдумайтесь! Лебяжья колбаса! Да не из чего-то, а из лебяжьего сердца. Сёмка взял нож и отрезал себе кусочек. Он впервые попробовал такое блюдо. Вкусный, сочный лебяжий «колбас» так и растаял во рту. Он осторожно отрезал еще, и так, кусочек за кусочком, постепенно умял весь деликатес.
Нина, жена Василия Неттина, одетая в пестрое платье, бесшумно летала от печи к столу, заполняя его.
Женщинам-хантыйкам нельзя показывать свое лицо незнакомым мужчинам, и поэтому она спустила свой платок, оставив лишь небольшую дырочку для глаз. Василий, налив всем по рюмочке водки, сказал по-хантыйски что-то вроде тоста:
 - Ям узя вола!
Отец поддакнул ему:
 - Ям узя!
Они выпили. Выпила и хозяйка через дырочку платка.
Вообще, лебедь, как дичь, уникальная птица. Столько из нее разных деликатесов можно приготовить, хотя само по себе мясо без вкуса и запаха. Мужчинам Нина подала по лебяжьей лапе. А мужу, как охотнику, добывшему эту птиц, ещё и голову. Не глядя на нее, хозяин придвинул к себе тарелку и принялся за трапезу.
На вид лебяжьи лапы ничего особенного собой не представляют. Громадные черные лапы. А вот когда их проваришь вместе с мясом часа два, они от навара разбухают, увеличиваются почти в два раза и становятся истинно царской едой. Есть их просто. Берешь левой рукой за косточку, а правой стягиваешь черную, как рогожа, пленку.
Но что толку про это рассказывать, пробовать надо, и сделать это можно только на Крайнем Севере.
Застолье между тем продолжалось, Василий Неттин был гостеприимным хозяином и прекрасным рассказчиком. Да ещё и фронтовиком. Встретив своего друга, Сёмкиного отца, он надел новую нейлоновую рубаху, заправил ее в солдатское галифе. А на ногах у него красовались свернутые гармошкой сапоги. Разговор мужчин шел об охоте и рыбалке.
 - Вот гусь-то, - сетовали они, - прошел поздно, когда снег сошел, и взять его было трудно. Зато рыбы с весны много, за лето нагуляется в сорах, ещё больше будет. Три плана можно будет сделать по рыбе.
Сёмкин отец внимательно слушал Василия и хвалил его.
 - Да, Василий, - говорил он, - лучше тебя тут никто горностая не ловит.
 - Ага, - соглашался тот, - люблю я его ловить. Да они сами ко мне бегут. - Вон, - кивнул он в сторону деревянного уличного туалета, - пять штук капканом в туалете добыл.
Они выпили по последней рюмке. А Сёмке хозяйка поставила большую тарелку гусиного супа с лапкой, и он уже из последних сил одолел это блюдо.
Поскольку Нину никто не похвалил, она сама делала себе комплименты.
 - Вот, - начала она, - русские говорят, что ханты грязные, от них пахнет, мясо сырое едят. А в вашем поселке есть русские хуже нас! Пьяные, вонючие, дети у них голодные, в заплатках. А мы работаем в лесу, и все у нас есть.
 - Да, - согласился отец, - разные бывают люди: и хорошие, и плохие. И среди хантов, и среди русских.
Общая трапеза подходила к концу, финалом ее были чай и варка. Варка – это особый продукт, который есть в каждом хантыйском доме. Подается она обычно к чаю.
Процесс приготовления варки трудоемкий. Берут рыбьи потроха, чистят, разрезая каждую кишочку ножом, промывают в воде, заливают водой и варят на медленном огне. В процессе варки вода выпаривается, и потроха начинают вариться в собственном жиру. Когда они становятся золотистыми, блюдо готово. Варку выкладывают в эмалированную чашу и подают на стол к чаю.
 - Ой, я люблю варку, - обрадовался отец, - жалко, дома не делаем.
 - Вкусная, - согласился хозяин, - когда я был на фронте, один генерал говорил, что Сталин шибко ее любил, каждый день ел.
Они макали кусочки хлеба в варку и запивали ароматным сладким чаем.
 - Ну, спасибо, Василий, за прием. Накормил ты нас с сыном, аж ехать дальше расхотелось. Полный живот.
Хорошо, но редко встречаемся, - ответил Неттин и пошел провожать гостей на берег.

Сёмка продолжал подкрикивать лебедей, глядя на них в чужом городе как на родных. Прохожие останавливались и наблюдали за этой перекличкой. Налюбовавшись птицами, парни подошли к Сёмке.
 - Ну и молодец, умеешь.
 - Я ещё по-журавлиному могу, и по-гусиному. И как кроншпель. И турпанов подсвистываю.
Оглянувшись по сторонам, Димка предложил:
 - Давайте в кафешку какую-нибудь зайдем, кофейку попьем.
 - Давайте, - поддержал его Серега, и они двинулись по улице.
 - Вот, вроде кафе, похоже, - сказал Сергей.
Действительно, над входом, с угла здания висела вывеска на латышском языке, и через стеклянную дверь просматривались столики со стульями. Сёмка в пельменной-то был всего раз в жизни. Не говоря уж о кафе.
Парни поднялись по ступенькам, Сёмка осторожно потянул дверь на себя, и они оказались в маленькой уютной кофейне. В больших витринах лежали бутерброды. «Даже с рыбой», - удивился Сёмка. В маленьких тарелочках - с десяток салатов. Бывавшие в таких заведениях, Димка и Серега заказали себе по два бутерброда, по два салата и по две чашки капучино. Затем Серега предложил:
 - Ну что, грамм по сто рижского бальзамчика примем?
Сёмка твердо ответил:
 - Нет.

Он учился ещё в классе шестом, когда отец взял его с собой в лес собирать плавник, чтоб потом связать его в плот и отбуксировать в поселок для строительства дома. Месяц ушел на то, чтобы привезти в поселок сто двадцать кубов леса.
 - Ну что, сын? – сказал Сёмке отец. - А теперь поедем вместе в Тюмень. Вот, что тебе там понравится, пальцем покажешь, будет твое. Все куплю.
И вот они в Тюмени. Лето, жара, центральный рынок. Бочка, на которой написано «Пиво».
 - Сынок, хочешь пивка попробовать?
 - Угу, - хмыкнул Сёмка.
И тотчас в его руке оказалась холодная, запотевшая кружка «Жигулевского» пива. Глоток за глотком, и минут через пять Сёмкина кружка была пуста. А ещё через пять все вокруг стало кружиться, и больше он уже ничего не помнил. Очнулся лишь в такси. Отец что-то весело рассказывал таксисту про Север, про осетров и муксунов. Сёмка чувствовал себя погано. С тех пор он не пил ни рюмки. Не захотел бальзама и сейчас. Зато увидел мороженое и заказал пять порций.
 - Ну, ты даешь! – протянул Серега.
 - Да люблю я его, - смущенно оправдывался он.
Заставив стол салатами и бутербродами, парни сели. Барменша любезно поставила две рюмки бальзама.
 - Ну, - сказал Серега, - давайте выпьем за знакомство, за Ригу. Кстати, бальзам добавляют в кофе или пьют, а затем запивают кофе. Ну, а мы выпьем просто так. Серега с Димкой чокнулись и выпили залпом. Видно было, что они едва сдерживаются, чтобы не сморщиться. Но парни пересилили себя и, улыбнувшись, взяли по бутерброду, торопливо заедая сорокаградусный напиток.
 - Вот… - произнес Серега, - а теперь классика: усилим бальзам кофейком.
Сёмка, улыбаясь, взял свою чашечку с капуччино и чокнулся с приятелями:
 - Вкусно!
Барменша принесла первую вазочку с мороженым, в которой лежало три больших шарика, облитых шоколадом.
 - Вот бы сестренок сюда, - мечтательно произнес Сёмка, - от радости завизжали бы.
 - А у нас в Якутске кафетерий есть, правда, еда там попроще. А обстановка здесь какая... В ресторанах такой не увидишь.
 - Везет же им. А у меня на Севере нет таких кафетериев, - сказал Сема, - напротив моего дома экспедиция стоит, глубокого бурения. Зато там, знаете, какая тяжелая техника: ГЭТ, АТС, ГАЗ, аж земля трясется, когда они едут. Вернутся мужики с экспедиции, водочки поддадут и как начнут драться. Интересно было наблюдать за ними. А когда недалеко работали, то и нас с ребятами брали с собой покататься.
 - Понятно, - сказал Димка, - ты у нас сын тайги.
 - Дерсу Узала, - хихикнул Серега.
Между тем за разговором Сёмка управился со своей порцией мороженого и поглядывал в сторону барменши.
 - ещё принести? – спросила она.
 - Ага, - чуть виновато сказал он, - сразу парочку.
Побрякав ложечками, симпатичная барменша принесла ещё две порции.
 - Ну что, забалдел? – спросил Димка Серегу.
 - Ага, есть немножко. Больше не будем, а то этот рыжий Федя унюхает, доложит начальству.
Вскоре все было съедено. После пяти порций мороженого во рту у Сёмки приятно холодило: «Да, это не то, что черная икра. Я б лучше мороженое ел всю жизнь», - думал Сёмка.
 - Ну что, в нашем распоряжении ещё час. Пойдемте по центру прогуляемся, и на троллейбусе назад.
Парни вышли на улицу. Невдалеке виднелся памятник: женщина, держащая над головой три звезды.
 - Памятник свободы, - пояснил Димка, уже бывавший тут. - Кстати, там недалеко «толчок», зайдем, жвачки купим.
Сёмка вспомнил, что жвачка как-то связана с американцами, которые жуют ее от лени и безделья, но видеть ни разу не видел.
 - Конечно, пойдем, - поддержал он Димку.
Любуясь готической архитектурой, парни двигались к «толчку». Рынок находился в центре города возле высокой квадратной тумбы с большими часами. Людей возле тумбы не было. Парни в нерешительности остановились. Ждать долго не пришлось. К ним подошел тучный мужчина в свитере и с морской фуражкой на голове, к которой был прикреплен морской краб.
 - Что хотели? – спросил он.
 - Жвачки да пачку сигарет с ментолом, - сказал Серега.
 - Есть, - ответил тот, - будете брать?
 - Угу, - кивнул Димка.
 - Ну, тогда пойдемте, - сказал толстяк.
Пройдя с квартал, они свернули в закоулок.
 - Короче, у меня есть фруктовая и «Дональд», которую можно надувать.
 - Фруктовой по упаковке и пачку сигарет. Какие есть?
 - Есть «Сент-Морис» с ментолом и «Морэ», какие возьмете?
 - «Морэ», - ответил Серега.
Барыга затолкал ручищу в свой портфель и объявил:
 - Пятнадцать рублей.
Парни сложились и отдали ему деньги.
- Ну что, на автобус или на троллейбус? – спросил Димка.
 - Ага, поехали, - согласился Сёмка, сжимая в руке жвачку и думая о том, что завтра же отправит ее домой.
«Еще бы сходить туда и на все деньги купить. Напишу сегодня же письмо, как тут здорово».
Троллейбус остановился, мягко открылись двери, и через минуту они уже ехали в родное училище.
Вот и КПП. Дежурный офицер, внимательно оглядев их, спросил:
 - Какая рота?
 - Семнадцатая, - ответил за всех Сёмка.
 - Пили? – сурово спросил он.
 - Нет, товарищ капитан.
 - Смотрите, сегодня уже трое едут домой. Отучились, - ядовито сказал он. - А четвертый вон объяснительную пишет. Рижский бальзам пробовал, - зло посмотрел на пишущего офицер. - Ну а вы идите в роту. Но знайте, у нас отчисляют даже за запах.
По территории училища сновали курсанты вторых и третьих курсов с конспектами под мышками. По их вальяжному виду было понятно, что у них все размеренно и хорошо. Они демонстрировали новобранцам свою независимость, свысока поглядывая на их сверкающие лысины.
У подъезда семнадцатой роты стоял, покуривая и поглядывая на часы, командир взвода Федька. Увидев Димку и его приятелей, он тут же кинул окурок в урну, подошел к ним и сказал:
 - Так, пойдемте со мной, праздношатающиеся. Будете на складе кладовщику помогать, х/б форму выдавать, - и, зло глянув на Димку, добавил, - понятно, щегол?
Димка выдержал взгляд, и ребята побрели за Федькой. Весь вечер они таскали на складе мешки, перебирали яловые ботинки и лишь часам к одиннадцати освободились. В темноте они зашли в свой подъезд. Оказывается, их рота располагалась на втором этаже. Осторожно открыв дверь, они зашли внутрь. Помещение роты представляло собой узкий коридор, оба конца которого упирались в два помещения – кубрики. Посередине, у тумбочки, стоял дневальный.
 - А где наши кровати? – спросил Сёмка.
 - Группа какая?
 - Сто семьдесят вторая.
 - Вот сюда, - показал он в правый кубрик, - на свободные кровати в правом ряду.
Парни тихонько зашли и увидели три свободные кровати. Устав от этого долгого дня, они тотчас уснули.
Разбудила их команда:
 - Рота, строиться в коридоре!
Тут же все зашевелились, задвигались. С сонными лицами курсанты поплелись в коридор.
 - Вас что, учить надо, как быстро строиться? – орал Федька.
Чтоб не злить старшину, все стали строиться. Долговязый старшина роты скомандовал:
 - Рота! Равняйсь! Смирно! Начинаем перекличку: Петров!
 - Я!
 - Яковлев!
 - Я!
Отметив, что все прибывшие курсанты в строю, старшина роты представился тем курсантам, которые прибыли ночью, и начал проводить инструктаж. Неожиданно дверь открылась, и в коридор вошел офицер. Федька угрюмо скомандовал:
 - Рота! Равняйсь! Смирно! Равнение на середину! – И, легко повернувшись, сделал два шага к майору. - Товарищ майор, семнадцатая рота построена на утреннюю проверку. По списку семьдесят два курсанта. Присутствуют семьдесят два, отсутствующих по неуважительной причине нет. Старшина взвода Гаврилец.
 - Здравствуйте, товарищи курсанты! – смачно гаркнул майор.
Курсанты отвечали невпопад.
 - Отставить! – рявкнул он. - Здравия желаю надо говорить.
 - Здравия желаю, товарищ майор, - уже лучше отвечали курсанты.
 - Вот, - сказал майор, - моя фамилия Орлов, зовут Василий Андреевич. Я ваш командир роты. По любым вопросам, как по учебе, так и по дисциплинарным отношениям, обращаться ко мне. Вот мой кабинет, - он показал рукой на одну из дверей, - сейчас рота будет действовать по временному распорядку дня. Утренняя физзарядка, затем пятнадцать минут туалет, далее строем идем на завтрак. Далее подгонка х/б рабочей формы, далее строевая подготовка, затем обед, личное время. А завтра отбываем в колхоз на уборку урожая. Всем понятно?
 - Да, - закивали головами курсанты.
 - Товарищ старшина, действуйте по распорядку, - передал он свою власть старшине.
Старшина оглядел роту, скомандовал:
 - Рота! Равняйсь! Смирно! Готовность к зарядке пять минут. Форма одежды: брюки, голый торс, построение на улице. Вольно! Разойтись!
Шеренга тут же смешалась в толпу. Все помчались готовиться к зарядке. Сёмка снял свою хэбэшку, майку и не спеша, как сказал старшина, вышел на улицу. Теплый утренний воздух Прибалтики овевал Сёмку.
«Эх, - вздохнул он, - на Севере сейчас муксун ловится, на нерест идет. Вот бы сейчас посидеть на берегу Оби. Особенно утром: воздух, тихо, гуси орут в сорах, утки табунятся, крылышки перед отлетом на юг разминают. В обских водоворотах рыбешка плещет: толстые нельмы гоняют своих собратьев, что поменьше. Рыбаки уже сделали первую тонь, кто невод в неводник набирает, кто рыбу в ящики по породам сортирует. А по Оби плывут плавные лодки». Сёмка вспоминал, что это особый и самый преступный на Оби лов рыбы. Основной добычей являются ценные породы рыб: нельма, муксун, щёкур, стерлядь, шиповка, осетр, севрюга. И каждый рыбак ждет самого крупного экземпляра, чтоб быть на Оби чемпионом. Сеть, четыре плавных провяза, выметывалась из лодки посреди Оби. Груженая свинцовыми подгрузками, она опускалась на дно реки.
По течению плыли около двух часов. А оно на Оби стремительное – семь километров в час. В конце плава один рыбак (кормщик) начинал поднимать сеть со дна, второй – весельщик - подгребал ему веслами. И так с утра до вечера. Удачливые рыбаки за день совершали до десяти плавов.
Хорошо ловилась рыба и в шторм. Наверное, из-за того, что бурлящая от ветра вода с высокой волной прижимала рыб ко дну.
Сёмка вспомнил об одном случае.
 - Ну что, сын, - буркнул отец, - давай-ка заплывем, видишь, ветерок задул уверенный, как раз до шторма успеем.
Лодка «Тюменочка» со стационарным движком в двенадцать с половиной сил покачивалась на волне, терпеливо дожидаясь хозяев. Отец и сын, закатав вверх голяшки сапог, отвязали лодку, сели в нее, отец запустил движок, затем включил реверс и направил нос на замет - точку начала выброса сеток. Волны ещё не было, но порывы ветра налётали на гладь воды, делая ее черной, кипящей. В этом месте Горная Обь сливалась с Большой Обью. Между тем лодка упрямо везла рыбаков к месту замета сетей. Видя усиление ветра, Сёмкин отец оглядывался: «Вернуться что ли? И так уже почти три плана сделал за месяц, шесть тонн рыбы сдали на весь круг. И Сёмка отдохнет, глядишь». Но пока сомнения крутились в голове, лодка подошла к точке замета. Отец выключил мотор.
- Ну что, сын? Домой поедем или проплывем?
Разве мог Сёмка испугаться, уже будучи курсантом лётного училища? Конечно же, нет.
 - Давай, папка, один раз кинем, и хватит.
Отец тут же выбросил буек от речного конца в Обь. Сёмка, гребя веслами, развернул лодку к берегу. Отец выметывал плавные провязы. Гребок за гребком, метр за метром, и вот, триста метров сетей проплыли по руслу Оби. Сёмка осторожно подтягивал концы сетей к берегу. Но почему их не так сводило вместе? Отец тревожно глядел на буек речного конца сетей, который был то на гребне волны, то исчезал где-то внизу.
Прошел час. У берега тоже заиграли волны. В растущих у берега зарослях тальника заревел ветер, мотая веревки в разные стороны макушки.
 - Смотри, Сёмка, - кивнул отец на мелькавший в волнах буек, - чайка села на него и не улетает. Наверное, осетр попал килограмм на восемь-десять.
 - А может, и два, - улыбнулся Сёмка.
Лодку у берега бросало все больше и больше. Сидя на веслах, на носу, Сёмка то взлетал вверх, то опускался вместе с лодкой вниз. Но пустая лодка ещё держала удары волн. Плыть оставалось ещё минут сорок. Отец, осмотрев русло и все вокруг, сказал:
 - Ну что, сын, дело плохо. Белые барашки на волнах пошли. Давай пораньше выберемся, черт с ней, с этой рыбой.
 - Угу, - кивнул Сёмка.
Помедлив секунду, отец достал из моторного отсека двадцатилитровую канистру и привязал к ней конец веревки.
- Так, - сказал он и сел, - ну, руки вверх, - и обвязал его другим концом за пояс, - если что, канистру под себя, и молоти ногами к берегу, понял? А теперь греби на меня, - и стал вытаскивать из воды сетку.
Несмотря на укороченный плав, рыбы в сетях было много. Муксун за муксуном падали в лодку. Видя, что от усилий сына толку нет, а лодку от волны заливает водой с каждым разом все больше и больше, отец скомандовал, не прекращая выбирать провязы:
 - Так, сын, - грозным голосом приказал он, - греби, бери черпак и отчерпывай воду. Быстро! – взревел он, заваливая в лодку первого осетра, килограммов на сорок.
Сёмка быстро положил вдоль борта греби, схватил двухлитровую жестяную банку из-под томатной пасты и стал вычерпывать из лодки воду, которую захлестывало волной. Вспоминая этот случай здесь, в тепличной обстановке, Сёмка понял, что, заставив его отчерпывать воду, отец принял единственно правильное решение.
Сёмка энергично черпал и выливал, видя, что вода в лодке уже не убывает. Но сделать сверх того уже ничего не мог. Между тем в лодку бухнулся ещё один осетр и тоже килограммов на сорок, сетей же выбирать надо было ещё половину. Страха у Сёмки не было, но было понятно, что в таком урагане не выплыть даже с канистрой. Водовороты помогут шторму поглотить пловца. Он уже ничего не понимал в этой стихии. Сёмка просто черпал и черпал. Видя, что не справляется со своим делом, заплакал от бессилия. А в лодку вместе с треском сетей упал третий большущий осетр.
 - Давай, сынок, черпай, черпай, - почти простонал отец, - полпровяза осталось.
Ничего не видя вокруг себя, кроме воды, с черпаком в руках он боролся со стихией. Волна, как на гигантских качелях, кидала лодку то вверх, то вниз.
 - Вот это зверь! – прорычал отец и снова заволок в лодку что-то громадное.
Отяжелевшая от рыбы, воды и сетей лодка не отыгрывала даже маленькие волны. Дюралевые борта толщиной в полсантиметра дребезжали от ударов воды, грозясь лопнуть.
 - Все, - хрипло сказал отец, прыгнул в моторный отсек и топнул по педали движка.
Вечно барахливший двигатель неожиданно запел, и запел уверенно. Отец плавно включил ход. Заработал винт, и лодка из последних сил поползла между волн к берегу. Этот плывущий объект вряд ли можно было назвать лодкой. Скорее, он был похож на объект тонущий. Вот только один вопрос: где же он потонет? Посередине реки или ближе к берегу?
Было понятно одно: этот километр до берега им не преодолеть.
Сёмка был некрещеным, но, живя в первом классе у своей набожной бабки, выучил две молитвы: «Отче наш» и «Богородицу». И он начал читать их вслух.
Отец не слышал Сёмку, он делал свое дело, даже два. Одной рукой, стараясь маневрировать между волнами, держал курс к берегу. Другой рукой, ухватив котелок из-под ухи, вычерпывал воду.
Берег становился ближе. Ровно работая, мотор уверенно вел лодку вперед. Если на середине реки волна была хоть и высокая, но покатая, то на берегу она ниже, но обрывистей. До берега оставалось метров двести, и вдруг в момент отяжелевшая лодка, как торпеда, вонзилась в волну. В глаза и рты рыбаков попала вода. Казалось, все, борьба закончена, лодка на дне, надо плыть. Но нет, пока капитан чувствует в руке штурвал, каждый продолжает свое дело. Берег уже ближе. На секунду отец оглянулся. Кормовой отсек был уже полон, но лодка ещё держалась на плаву за счет равновесия, которое создавали рыбаки, и поступательного движения, которое задавал мотор.
 - Все, - вслух произнес отец, когда лодка исчезла под водой.
Но что это? Ноги продолжали чувствовать дно лодки, и отец глянул на берег. Да! Это была победа! Победа над стихией. Лодка утонула у самого берега. Сёмка, держа лодку за веревку, стоял ногами на песке. К ним подошли рыбаки, наблюдавшие с берега за этим боем. На ломаном русском бригадир хант сказал:
 - Небо бог любит вас.
Вздохнув и улыбнувшись, отец спросил Сёмку:
 - Ну что, боялся хоть, нет?
 - Нет, - ответил сын, - воду только не успевал отчерпывать.
Тем временем подтянулся народ, рыбаки вытащили лодку, ведрами отчерпали воду.
 - Вот это улов! Четыре осетра за плав! Нынче никто так не ловил. А муксунов сколько? – переспросил бригадир у рыбоприемщика.
- Тридцать восемь, - ответил тот, завешивая самого крупного осетра, - восемьдесят один килограмм.
Вот это да! Действительно, такого крупного на этом плавном месте ещё никто ни разу не ловил. Отец и сын побили сразу два рекорда. В рыбацкий стан они входили победителями.

Сёмкины воспоминания прервал гул турбин. Над училищем друг за другом пронеслись истребители с треугольными крыльями.
 - «МИГ-21», - пояснил стоящий рядом Димка.
Сёмка с восхищением проводил их взглядом. Да! Он мечтал летать хоть на чем, только предложи ему сейчас переехать в другое летное училище, пусть даже в самое глухое место. Но пока Рига – как наказание за плохую учебу в школе. Сёмка это осознавал, винить было некого.
Старшина роты скомандовал:
 - Рота! На утреннюю физзарядку стройся! В четыре шеренги. Сто семьдесят вторая, сюда.
Потолкавшись, рота выстроилась.
 - Равняйсь! – продолжал командовать старшина, - Смирно! Итак, рота! Слушай мою команду. Первая шеренга - шесть шагов вперед, вторая - четыре, третья - два. Шаго-о-о-м марш!
Зарядка продолжалась минут сорок. Сёмка старательно приседал до земли, высоко поднимал ноги, вращал корпусом, бежал на месте. К концу зарядки на лбу у него выступил пот, а ноги загудели от приятной мышечной усталости. Наконец старшина дал команду «Вольно!», тридцать минут на водные процедуры и построение на завтрак.
 - Ничего ты вспотел, - подошел к Сёмке Серега.
 - Ага, - согласился тот, - старался.
 - Ну что, пойдем постели заправлять, умываться.
 - Пойдем, - кивнул головой Сёмка.
Парни поднялись в свою роту. Отслуживший в армии Колька учил своего соседа Мишку из Могилева, как по-армейски заправлять постель.
 - И вы смотрите, - обратился он ко всем, - показываю один раз, потом будете на время заправлять. Вот, - он содрал с матраса одеяло, простыню, затем, аккуратно разгладив матрас, взял простыню и развернул ее, - смотрите, заправляем ровно на пятнадцать-двадцать сантиметров в дальнюю сторону матраса, затем свободную сторону простыни движением к себе ровно раскладываем по матрасу. Лишнюю часть свешиваем вниз. Дальше не заправленную часть матраса приподнимаем вверх и заправляем второй конец простыни туго под матрас.
Сделав это, Колька опустил матрас, похлопал по краям руками, выпрямил его. Простынь натянулась и получилась ровная белая «шоколадка».
 - Таким же макаром, - продолжал он, - делаем и одеяло. А теперь вот так, - он взял в руки табурет и верхней частью, от изголовья к ногам, стал сгонять морщины и волны. Получилась идеальная поверхность.
 - И подушечка, - он взял за уголки подушку и слегка взбил ее, а затем аккуратно, кулаком вогнал внутрь один из уголков.
Образовавшуюся поверхность, он поставил сначала на табурет, затем за верхний уголок слегка приподнял ее и аккуратно поставил на место.
 - Вот, примерно так, - улыбаясь, сказал он, - по нормативу в армии на это дается три минуты. Подъем с одеванием и вставание в строй – сорок пять секунд.
Кто-то из курсантов лег на заправленную кровать и пытался уснуть. Федька рыжий, увидев это, сначала замер, потом подбежал к кровати и ладонью наотмашь ударил парня по заднице.
 - Встать! – срываясь с крика на хрипоту, с хрипоты на шепот, зашипел он. - Встать! Тебя что, не касается? Подъем был, - и снова замахнулся на него рукой.
 - Завязывай, - одернул его Колька.
Кто-то из дальнего угла хихикнул в адрес Федьки:
 - Ну и диспетчер будущий.
 - Кто это сказал? - побежал Федька в другую сторону, но, поняв, что сейчас ни с кем не сладит, остановился.
Повернувшись к тому, которого ударил, сурово спросил:
 - Фамилия?
 - Худобин.
 - Три наряда вне очереди. После ужина в распоряжении дежурного - на туалет. Понятно?
 - Да.
 - Не да, а так точно, - и, посмотрев ещё раз на часы, громко объявил, - через двадцать минут общее построение на плацу, на завтрак, а сейчас заправка постелей и водные процедуры.
Курсанты от такого обращения загрустили. Не этого они ожидали от жизни и учебы в училище.
Федька остановился, увидел Димку и сказал:
- Ну что, щегол? Скучно? Так, ты и ты, - сказал он Сереге и Сёмке, - в распоряжение к дежурному, и в столовую шагом марш. Что рты разинули?
Парни молча вышли в коридор вслед за Федькой. У выхода, с повязкой на рукаве «Дежурный по кухне», стоял паренек, а возле него несколько парней из других учебных групп.
 - Вот, – командным голосом сказал Федька, - в распоряжение дежурного.
Дежурный, тоже из старослужащих, посмотрел на пацанов:
 - Так, спускайтесь вниз, строимся, и в столовую.
Дежурный скомандовал:
 - Равняйсь! Смирно! Направо! За мной шагом марш!
И они двинулись вслед за дежурным в столовую.
Здание столовой представляло собой громадную круглую стекляшку в два уровня. Первый уровень – столовая для офицерского и преподавательского состава училища, а второй - для курсантов, которых, как узнал потом Сёмка, было две с половиной тысячи человек.
Парни поднялись по ступенькам и зашли в огромный зал столовой. Длинные столы, на десять человек каждый, ждали едоков.
Дежурный по столовой подошел к ним и спросил:
 - Рота?
 - Семнадцатая.
Вот ваши десять столов, - показал он, - накрывайте… Вон раздаточная.
И ушел узнать порядок выдачи пищи. Вернувшись, сказал:
 - Так, ты получаешь хлеб, на каждый стол по две буханки. Ты расставляешь приборы, - сказал он Сёмке, - получаешь на каждый стол по две кастрюли гарнира и по кастрюле котлет. Понятно?
 - Да, - кивнули они.
 - Ну если понятно, то приступайте.
Трудностей особых не было. Приятели все быстренько получили у толстых теток в раздаточной. Поставили кастрюли на столы. Сёмка даже успел расставить на своем столе тарелки и разложить ложки.
Вот со стороны входа послышались крики старшин и топот множества ног. В столовую хлынула масса людей.
 - Семнадцатая рота! – крикнул дежурный. - Повзводно, по отделениям занимаем вот эти десять столов.
Что-что, а команду занимать столы курсанты выполняли беспрекословно. Кто-то плюхнулся на стул, кто-то схватил ложку. Зоркий старшина роты, заметив непорядок, крикнул:
 - Рота! Встать!
Курсанты неохотно стали подниматься со своих мест.
 - В армии прием пищи производится организованно, по команде. Так вот, рота! Слушай мою команду: приготовиться к приему пищи. Приступить к приему пищи. Десять минут.
Загрохотали стулья, курсанты задвигали тарелками, застучали ложками. Впервые за эти дни они получили полноценную горячую и вкусную пищу. Вермишель, мясная котлета с подливом, белый хлеб с кубиком масла, чай.
 - Рота! Встать! - прозвучала команда.
Опять заскрипели стулья, по лицам курсантов было видно, что если бы им дали ещё столько же, они бы с радостью съели.
Так постепенно курсанты вживались в новую жизнь. Наблюдая за злыми Федьками, старшинами, дежурными, они безропотно выполняли их команды, а иной раз и прихоти. Что сделаешь, краем уха они слышали, что такое дисциплина.
Раздалась команда:
 - Сдать посуду на мойку и выходить строиться.
Загрохотав яловыми ботинками, курсанты вышли на территорию училища и выстроились повзводно. Старшина развернул роту направо и отправил курсантов обратно. Там он опять выстроил всех по команде «Смирно!». Вошел майор и поприветствовал:
 - Здравствуйте, товарищи курсанты!
Уже дружнее, чем в прошлый раз, курсанты ответили:
 - Здравия желаем, товарищ майор!
 - Вольно! А теперь слушайте временный распорядок дня: после инструктажа - двадцать минут отдых, затем старшины назначают дежурных по кубрикам и дежурных по территории. Остальные по команде старшин занимаются строевой подготовкой. Затем с часу до двух - обед. После обеда опять строевая подготовка. Затем до ужина личное время, отбой. Завтра в девять утра – отъезд в колхоз, на уборку урожая. Тридцать дней. Самовольный выход в город запрещается. Запрещается употреблять спиртные напитки, пьяницам в авиации места нет. При обнаружении запаха спиртного курсант отчисляется из училища и без заезда домой попадает на три года в Морфлот, служить в армии. Всем понятно?
 - Командуйте, - сурово посмотрел на старшину майор и пошел куда-то на территорию. – Да, - повернулся он, - насчет спиртного. Военнослужащих, прошедших срочную служу в рядах вооруженных сил, касается в первую очередь.
Старшина кивнул майору и дал команду:
 - Вольно! Разойтись!
Выйдя из строя, Сёмка направился в свой кубрик заправлять оставленную кровать, прокручивая в голове то, что уже произошло с ним в новой жизни. Конечно, чересчур строгое отношение не так уж страшно, можно пережить. Хотелось поскорее приступить к учебе, к авиационной науке. Кроме авиации, Сёмка не видел себя ни в чем.
Аккуратно, не спеша, как учил Колька, Сёмка заправлял свою кровать. Федька зашел в кубрик и, не дойдя до кроватей, выговорил:
 - Щеглы! – и стал сбрасывать матрасы с коек, которые, как ему показалось, были плохо заправлены.
Сбросив с десяток матрасов, Федька приказал:
 - Заправить по-новой.
«Ну и придурок, - подумал про себя Сёмка, - надо бы незаметно выбраться отсюда, пока не придрался к чему-нибудь».
 - Товарищ старшина, а я как заправил? – льстиво спросил кто-то из курсантов.
Удивленный таким вопросом, старшина ответил:
 - Нормально, но можно сделать ещё и вот так, - и стал показывать, как сгонять на одеяле морщины в углах.
Воспользовавшись ситуацией, Сёмка выскользнул из роты на улицу. Димка и Серега сидели на лавочке у урны и курили.
 - Ну, как? – ехидно спросили они, кивнув головой в сторону училища.
 - Да… - задумчиво погладил ладошкой свою остриженную голову Сёмка, - идиот ещё тот, выслуживается. Ха! Окончим училище, все одинаковыми будем.
То тут, то там деловито сновали старшекурсники. Кто-то шел с конспектами на занятия, кто-то - с занятий. Некоторые направлялись в город.
 - На свободу, - вздохнул Димка.
От свободы пацанов ограждали учебные корпуса и высоченный пятиметровый забор с толстыми, выкрашенными красной краской прутьями.
 - Да…, - подумал вслух Серега, - через такие и захочешь, не перепрыгнешь.
Курсантов на улице становилось все больше и больше. Вот и старшина показался и с ходу заорал:
 - Рота! Строиться!
Началось построение.
 - Товарищи курсанты! Согласно отданному приказу командира роты, приступить к строевой подготовке.
Услышав приказ «приступить», Федька выскочил из строя и крикнул, срывая голос:
 - Сто семьдесят вторая группа! Равняйсь! Смирно! Вперед шагом марш!
До обеда курсанты топтали асфальт училища. Строем пели песни «Не плачь, девчонка» и «Маруся». Федька гонял группу по плацу, не давая передохнуть ни минуты, и все время повторяя:
 - Я сделаю из вас людей. Щеглы! Сделаю.
Не стесняясь, он то и дело, как говорят в народе, давал «поджопник».

Обедали курсанты без особого удовольствия, они не только устали физически, но были надломлены морально.
Первым подметил Димка:
 - Слышь, Сёмка, а, по-моему, у Федьки даже ресницы не моргают.
Сёмка украдкой стал наблюдать за своим командиром. И действительно, даже жуя хлеб и черпая ложкой горячий борщ, Федька не моргал. Нагнувшись к Димке, он шепнул:
 - Точно, не моргает, как циклоп.
С этой секунды за Федькой прочно зацепилось прозвище Циклоп.

После обеда - опять строевая. Федька с ещё большим остервенением муштровал группу:
 - Выше ногу! Выше!
Подскочив к одному из курсантов и подловив момент, пнул тому по пятке. Шагая по плацу, парни украдкой поглядывали сквозь железный забор на улицу, где шла своей чередой обычная городская жизнь. Мамы за ручку вели детей, солидные мужчины с портфелями в руках чинно шагали по своим делам. Надрывно гудя, сновали троллейбусы и трамваи.
«И никто их не заставляет маршировать, идут, куда хотят, не то, что мы, – с грустью думал Сёмка. - И сколько ещё так?»
В течение дня Федька провёл с курсантами два дополнительных занятия и, изрядно погоняв группу по плацу, после ужина отдал команду:
 - Группа! Вольно! Разойдись!

Курсанты понуро заходили в свой кубрик. Единственному, кому было хорошо в этот момент, – это развалившемуся на газоне псу, жившему при училище. Сёмка и несколько курсантов остановились возле него, и каждый на минуту забылся, вспоминая свой дом, двор, таких же дворняжек…
У курсантов был час личного времени. Избегая лишних контактов с Федькой, группа почти в полном составе забилась в ленинскую комнату смотреть телевизор. Несколько человек, сняв с ног яловые ботинки и мокрые от пота носки, разглядывали на пальцах и пятках кровавые волдыри, набитые строевой подготовкой. Колька, из старослужащих с понятием, подошел к ним:
 - Надо сменить обувь. Подогнать по размеру, а то ноги угробите, особенно в колхозе.

Вот и прошел час. Дневальный, стоя на тумбочке, закричал:
 - Рота! Строиться на вечернюю поверку!
Федька как будто только этого и ждал, и тут же заорал в унисон дежурному:
 - Сто семьдесят вторая группа! Строиться!
Изо всех дверей курсанты бежали в коридор. Вышел старшина с журналом в руках, и опять, уже привычное:
 - Рота! Равняйсь! Смирно! Вечерняя поверка!
Старшина по журналу выкрикивал фамилии курсантов, те по-уставному отвечали: «Я!» Старшина был суров и строг, но, в отличие от Федьки, не до фанатизма.
 - Худобин! – выкрикнул он очередную фамилию по списку.
 - Здесь!
Старшина поднял глаза:
 - За неуставной ответ в строю - после отбоя наряд в туалете, - и стал читать дальше.
Строевая муштра давала о себе знать. Голова была как в тумане, страшно хотелось спать. Старшина ещё говорил, но Сёмка уже ничего не понимал. Ему просто хотелось спать. Закончив обязательные наставления, старшина взглянул на часы:
 - Рота, равняйсь! Смирно! Сорок пять секунд отбой.
Курсанты гурьбой кинулись в дверной проем, естественно, закупорив его.
 - Отставить отбой! – с ухмылкой произнес старшина. – Рота! Строиться!
Нехотя курсанты снова встали в строй. Старшина сурово посмотрел на всех:
 - А если в боевой обстановке вы бы так же застряли в дверях? Обрушилось, например, от взрыва здание, и что б стало? Всех бы задавило. Будем тренироваться на норматив, старшинам групп начать тренировку.
 - Есть! – с готовностью ответил Федька, как пружина, выскочив из строя:
 - Группа! Равняйсь! Смирно! Сорок пять секунд отбой.
Все побежали по своим местам. Сёмка быстро снял с себя одежду, сложил ее на стул и лег на кровать. Кто-то, замешкавшись, продолжал копошиться у тумбочки.
 - Отставить отбой! Группа, сорок пять секунд подъем!
Проявляя нездоровый энтузиазм, Федька то поднимал, то укладывал группу. Временами казалось, что это никогда не кончится. Запрыгивая в свои кровати, курсанты шептали: «Ну, козел, подожди, сделаем тебе подмену». Отработав подъем и отбой до совершенства, Федька решил потренировать у подчиненных пресс. Положив в очередной раз всех на кроватях, Федька приказал:
 - А теперь вытянутыми ногами написать имя мамы, потом папы. Итак, пишем «папа». Теперь пишем «мама».
Курсанты безропотно исполняли приказание.
 - Так, - продолжал куражиться Федька, - а теперь имя любимой девушки.
Сёмкина покорность сменилась злобой и отвращением.
- Ну, как говорится, на ловца и зверь бежит, - словно прочитав Сёмкины мысли, к нему подошел Федька, достал из кармана иголку, поставил ее острием вверх под Сёмкину пятку и сказал:
 - Выше пятки.
Сёмка поднял.
 - Теперь имя любимой девушки.
 - Нет у меня девушки.
 - Тогда свое пиши, щегол, - изгалялся Федька.
Сёмка ногами начертил в воздухе свое имя.
 - Не такое, - в ярости заорал старшина, - полное пиши. - И слегка воткнул иголку в пятку.
Сёмкина нога дрогнула, и пятка смачно врезалась в Федькину физиономию. Голова старшины с треском ударилась о чью-то кровать.
В кубрике повисла жуткая тишина. Федька, держась за голову, встал, выдернул из кровати дужку и озверело двинулся на Сёмку. «Надо что-то делать», - вихрем пронеслось в голове у Сёмки. Он выбил такую же дужку из своей кровати, спрыгнул на пол и, холодно глядя Федьке в глаза, процедил сквозь зубы:
 - Не подходи, убью!
Но Федьку это не остановило. Видя такой поворот, Димка, словно очнувшись, резко встал и, глядя на Федьку, с вызовом крикнул:
 - Хватит!
Встал Серега, другие ребята, и, наконец, вся группа.
Оценив ситуацию, Федька понял, что проиграл, и проиграл по-крупному. На секунду остановившись, он бросил дужку на пол, затем поднял ее, воткнул на место, ещё раз глянул на Сёмку красными от ярости глазами, и резко вышел из кубрика.
 - Молодец, правильно влепил ему, - сказал Димка.
 - Обнаглел, пятку иглой мне колоть! Как тут вытерпишь? Давайте, парни, лучше спать.
Через некоторое время взбудораженные случившимся курсанты наконец-то уснули. Уснул, правда, не сразу, и Сёмка. Но поспать им все же не удалось.
 - Вставай, - послышалось у него над ухом, и кто-то дернул Сёмку за плечо.
Он тут же открыл глаза и увидел стоящего в трусах и майке старослужащего. «Деды!» - мелькнуло у него в голове.
- Иди, - сказал тот, - старшина роты вызывает.
Сёмка встал, надел брюки, рубашку и пошел в кабинет старшины, вслед за разбудившим его «дедком».
Дневальный по стойке «смирно» стоял у тумбочки. «Дедок» открыл дверь старшинской и, посмотрев на Сёмку, сказал:
 - Заходи, сынок.
Сёмка вошел. Посредине кабинета стоял стол, уставленный бутылками водки и разной закуской. Федька с заплывшим глазом, соскочив, ринулся вперед:
 - Дайте мне его, я его сейчас пидором сделаю.
Но кто-то сзади схватил его за штаны и усадил на стул.
 - Погоди, Федя, мы ему сначала поясним, а потом пусть думает, - сказал старшина роты. – Слышь, сосунок, ты понимаешь, кто тут сидит, или не понимаешь? Так вот, если не понимаешь, поясняю: здесь сидят те, кто честью и правдой отслужил в рядах Советской Армии, те, кто достоин настоящего уважения и почета. А ты, сука, плюнул ему в душу, и не только ему, но всем нам. Короче, пиши заявление об отчислении из училища. Завтра в колхоз не едешь, или едешь в колхоз, но там мы из тебя девочку сделаем!
 - Знаешь, что это такое? – ехидно спросил старшина, обернувшись ко всем «дедкам».
Те согласно закивали.
 - Налейте мне, - приказным тоном сказал старшина.
Федька подскочил с табуретки, схватил бутылку с водкой.
Пьянея, старшина превозносил себя над остальными все больше и больше.
 - Раненый, - поддел он Федьку, держа рюмку. Потом сурово посмотрел на Сёмку:
 - Понял, сынок? Понял?! – взревел он. - А если понял, сдуло тебя отсюда.
Сёмка, ничего не говоря, вышел в коридор. Тихонько зашел в кубрик и лег на свою кровать. Сердце стучало изо всех сил. Мысли вихрем носились в голове: «Что делать, их много, они старшины, им терять нечего. А я? Моя мечта - быть в авиации, и распрощаться с ней из-за какого-то Федьки… Нет, надо что-то делать… Попросить прощения? Им этого не надо. Не отстанут, из нарядов не выпустят».
Решение пришло само. Не чувствуя своего тела, Сёмка встал с кровати, надел брюки, ботинки и опять вышел в коридор. Дневальный так же стоял у тумбочки. Сёмка подошел к нему и попросил позвать старшину роты:
 - Пожалуйста, он в курсе.
Немного поколебавшись, дневальный пошел в старшинскую. Постучал в дверь, открыл ее и, не заходя, сказал:
 - Товарищ старшина, вас зовут.
 - Кто там? – сердито отозвался тот.
Открыв дверь и увидев Сёмку, старшина оторопел.
 - Ты?! Это ты меня поднял?! Ну-ка пойдем, - со злостью сказал он, кивнув на туалет.
Без тени страха Сёмка пошел за ним. Дойдя почти до середины туалета, он почувствовал, как старшина сзади схватил его за локоть. Водка сделала свое дело, лишив зарвавшегося «дедка» здравого смысла. Сёмка, пять лет занимавшийся в школе самбо, локтем прижал ладонь старшины к своему телу, корпусом сделал резкий поворот и, почувствовав старшину уже на своей спине, бросил его через плечо.
Придавив его коленкой к полу, Сёмка полушепотом сказал:
 - Старшина, я домой не поеду! Поеду в колхоз. А если кто из твоих шестерок тронет меня, я тебя ночью зарежу. Понял? - и, придавив ещё сильнее к полу, переспросил, - веришь или нет?
 - Верю, - проскулил старшина.
Сёмка встал:
 - Иди, - и первым вышел из туалета.

Немного поворочавшись, Сёмка крепко уснул. Разбудил его крик дневального:
 - Рота! Подъем! Строиться на физзарядку!
Загрохотали кровати, курсанты, одеваясь на ходу, бежали на построение. Старшина, нетерпеливо похлопывая по ноге журналом личного состава, ждал окончания построения.
 - Рота! Равняйсь! Смирно! – начал он перекличку.
Вот дошла очередь до сто семьдесят второй учебной группы.
 - Я! – выкрикнул Сёмка.
 - Я! – выкрикнули и Димка, и Серега.
Старшина гаркнул фамилию Федьки. Тишина.
 - Отсутствует, - отметил старшина и стал читать дальше.

Дверь кабинета командира роты была открыта. Дождавшись окончания переклички, он вышел и, не здороваясь, начал:
 - Товарищи курсанты! Мы вас предупреждали о запрете на увольнение в город и запрете на употребление спиртного. Но, как я понял, старшина сто семьдесят второй учебной группы после отбоя самовольно покинул территорию училища и уехал в город, где употреблял спиртные напитки. И, если говорить по-русски, нажрался так, что не смог дойти обратно до расположения роты.
Рота! Равняйсь! Смирно! Слушай приказ начальника училища: за самовольный уход из училища, распитие спиртных напитков старшину Ханнанова Федора из училища отчислить. Повторяю для остальных, исключения не будет ни для кого. Старшина, выводи роту на физзарядку.
Старшина дал команду, и курсанты потянулись на выход. На улице Сёмке поочередно пожали руку Димка и Серега.
 - Ну, что! Не зря мы в церковь заходили, все-таки есть Бог на свете, все видит, вот и Федьку разглядел, – улыбнулся Сёмка, и парни побежали.
Из подъезда вышел старшина и, увидев Сёмку, отозвал его в сторонку:
 - Ты это, извини меня за вчерашнее, больше такого бардака не будет.
 - Угу, - понимающе хмыкнул Сёмка.

Настроение было просто супер! Даже зарядка пролетела за один миг.
 - Вольно! Разойтись! Приготовиться к завтраку, - скомандовал старшина.
 - Давайте покурим, - предложил Сёмка.
Димка вытащил пачку сигарет «Аэлита». Сёмка сел на другую скамейку, где расположился какой-то старшекурсник. Он курил сигарету, а рядом лежали конспект и учебник. «Ух, ты», - подумал Сёмка, прочитав название: «Самолётовождение». Старшекурсник выбросил окурок и лениво пошел в сторону учебного корпуса. Видимо, сдавать зачеты.

Постепенно все становилось на свои места. Стены училища стали родными. Выезд в колхоз прошел прекрасно. Сёмка любовался природой. Она была не такая, как на Севере: золотистые снопы льна, свекольные поля с бесчисленным количеством зайцев. Приятная, теплая погода без резких, порывистых ветров и проливных дождей. Первый раз в жизни Сёмка увидел, как растет пшеница. Вспомнил рассказ бабушки о том, как она в годы войны собирала колоски в поле, мяла их в ладошках и ела зерна. Он как-то раз сделал так же, но это было невкусно.
Плохо было одно: не было здесь таких рек, как Обь и Северная Сосьва. Все чаще и чаще вспоминался дом. «На охоту, на рыбалку бы сейчас», - мечтал Сёмка.
В глубинке Латвии угнетало то, что все местные жители разговаривали на латышском языке. По-русски с курсантами говорить никто не хотел. Однажды, когда парни убирали с поля свеклу, пошел проливной дождь, машина была уже наполовину загружена, и свеклы оставалось немного.
 - Давайте догрузим, - предложил Сёмка.
И они догрузили машину. Переждав дождь в каком-то амбаре, курсанты, обляпанные грязью, пошли в клуб, куда их поселили. Возле одного дома стояли несколько мужичков и громко разговаривали на латышском. Увидев курсантов, один, брезгливо поморщившись, выкрикнул:
 - Смотрите, это идут советские офицеры.
Да, любви местных жителей не чувствовалось…
Месяц пролетел быстро, за это время парни успели познакомиться друг с другом.

Обратно они возвращались уже дружным коллективом. Подъезжая к училищу, Сёмка обрадовался ему, как родному дому.
Командиром учебной группы был назначен Колька, тот, что учил «зеленых» курсантов заправлять постели.
Начались занятия. Вот тут-то Сёмке предстояли новые испытания. Если в школе была простая математика, то здесь начали читать курс с элементами высшей математики. Пошли сложнейшие предметы: общая электроника, радио- и светотехнические средства обеспечения полётов и организации связи в гражданской авиации. А ещё профилирующие дисциплины, завязанные на математике и расчетах, – воздушная навигация, авиационная метеорология, организация летной работы, управление воздушным движением, безопасность движения. Все это свалилось на Сёмку, и у него пошли двойки. Надо было что-то предпринимать.
Сёмка сидел в комнате и глядел в конспект, стараясь уловить суть написанного. Но в голову ничего не приходило.
В комнате для самоподготовки остался только он и Шурка Смирнов из Сочи. Шурка был из числа школьных золотых медалистов, да и здесь у него были одни пятерки. Сейчас он основательно готовился к экзамену по математике. Сёмка робко попросил:
 - Шур, не поможешь мне разобрать пример? Вообще что-то не могу врубиться.
Тот внимательно посмотрел на Сёмку и ответил:
 - Не… Некогда. Сам учу.
На душе у Сёмки стало ещё хуже. Он с завистью поглядывал на Шурку. Встретившись с ним взглядом, Шурка сказал:
 - А хочешь, ты мне свою стипендию будешь отдавать, а я с тобой позанимаюсь.
 - Идет, - с радостью согласился Сёмка.
Шурка оказался и способным учителем, и терпеливым. Он виртуозно менял тактику, чередуя нагрузки от сложного к простому, и наоборот. Он сумел разбудить Сёмкины способности и заставил думать и анализировать.
К концу первого семестра Сёмка забыл, что такое двойки, хотя учиться было по-прежнему трудно. Дело шло к первой зимней сессии. Те, кто сдаст все без двоек, поедут в отпуск домой, а те, кто не сдаст, останутся в училище.
Отсутствие стипендии, конечно, ощущалась: не сходишь в буфет и не купишь творожный сырок, не выпьешь из автомата чашку ароматного кофе. Зато на уроках Сёмка уже понимал суть предметов и становился активным участником лекций. Преподаватели уже не были такими деспотами, какими казались поначалу, и время от времени Сёмка во время лекций задавал им вопросы. Вот и последний экзамен.
Сёмка получил от родителей деньги: тридцать три рубля на билет и ещё двадцать пять - на подарки. Одной сестре - коробку конфет, другой - карандаши в четыре ряда. Ну, и друзьям жвачку «Дональдс» да сигареты «Сент-Морис» с ментолом. Знакомый курсант старшекурсник, спекулирующий джинсами, дал в долг ему джинсы фирмы «Ли».

Сёмка смотрел на родной поселок через иллюминатор самолёта, заходящего на посадку.
В шапке с кокардой, в черной шинели, с чемоданом в руке, зашагал он к дому. В ожидании подарков повисли на шее сестренки. Из кладовки, поставив в угол мерзлую лосиную лопатку высотой в Сёмкин рост, вышел отец.
 - Ну, здорово, коль не шутишь, - подал он сыну руку. - Как учишься? Не так, как в том анекдоте?
 - В каком? – переспросил Сёмка.
 - Да вот так же, как ты, приезжает сын домой в деревню к родителям из московского международного института. Самого-то давно выгнали оттуда, а родителям не говорит. Отец умный был, спрашивает: «А скажи-ка мне, сынок, как по-английски будет «лопата»? Тот, не задумываясь, отвечает: «Лопэйтус». Отец: «А туалет?» «Туалейтус». Тут отцу все стало ясно, он и говорит: «Ну что, сынок, как я вижу, хватит тебе учиться, а сейчас бери в руки лопэйтус и иди чистить туалейтус, - и отец громко рассмеялся. – Пойду позову соседа, да обмоем твой приезд.
 - Ага, - кивнул у Сёмка и, посмотрев на младшую, сказал:
 - А я тебе конфет классных из Риги привез!
 - Покажи! - взвизгнула от радости она, от нетерпения подпрыгивая на месте.
Сёмка неторопливо открыл чемодан и вытащил оттуда коробку конфет, обтянутую целлофаном. Конфеты назывались «Зимняя сказка».
 - Держи!
Она тут же осторожно сняла прозрачную пленку, аккуратно открыла коробку и увидела в коричневых пластмассовых грохотках овальные и квадратные шоколадные конфеты. Приняв коричневую пластмассу тоже за шоколад, она завороженно выдохнула:
 - Ух, ты… Все в шоколаде…
Потом все смеялись над ней. Конфеты, конечно же, тут же были съедены, а коробка была торжественно выставлена на самое видное место, в серванте.
 - Ну а тебе вот! - Сёмка подал средней сестре внушительную коробку цветных карандашей.
 - Ой, спасибо, - сказала она, очарованная не меньше младшей.
 - А ты дашь их мне порисовать? - запищала сестрёнка, завидуя подарку старшей сестры.
Старшая же не спеша открывала коробку, а когда открыла, закричала на весь дом:
 - Смотрите, карандаши-то четырехэтажные!
Одним словом, радости девчонок не было предела.
Пришли с улицы отец с другом.
 - Ну а тебе, пап, вот, - и Сёмка протянул отцу керамическую бутылку рижского бальзама.
 - Вот это да! А как его пьют? – спросил отцовский друг.
 - Как, как, – засмеялся отец, - ртом.
 - Его нужно в водку добавлять один к десяти, - пояснил Сёмка. - А как нынче куропатки?
 - Ой, сын, и не говори, куропатки нынче много, снег-то большой. Тальник мелкий завалило, так они на таловых кустах гирляндами сидят.
 - Я завтра на охоту, - радостно сказал Сёмка.
Что-что, а по охоте он соскучился. Нет ничего азартнее, чем с ружьишком в руках, на лыжах красться вдоль тальников и выглядывать на белом снегу белых куропаток. В январе откуда-то с севера прилетает розовая куропатка, гораздо крупнее местных. Когда на солнце берешь ее в руки, она отливает розовым светом.
Неделя каникул пролетела как один день. А какой фурор произвел Сёмка в курсантском суконном кителе, в погонах с буквой «К» на встрече выпускников! Когда вышли покурить, Сёмка, хоть и не курящий, достал из кармана темную пачку «Сент-Мориса» с ментолом и угостил всех по одной. Протянули руки все, даже некурящие.
 - Вот это ништяк! – сказал бывший комсорг класса Колька Невиницын, затянувшись заморской сигареткой. Экзамены в летное училище Колька провалил и ждал призыва в армию. А пока работал столяром в местном промкомбинате.
 - Вот ещё жвачки попробуйте, - предложил Сёмка.
Взяв по одной, никто не стал ее жевать, положили в карманы. Ведь жвачка – это было что-то! Ее жуют только американцы вместе с президентом Джимми Картером…
Тут вдруг Сёмку понесло:
 - А у меня настоящие джинсы, американские, - и повернулся по кругу.
 - Ух, ты! И правда, - вздохнул кто-то и прочитал, - «Ли».
Сёмка улыбнулся и сказал поговорку:
«Нам собаки не страшны, наши жопы в джинсах «Ли».
 - А где ты все это купил? – спросил кто-то.
Гордо выпятив грудь, Сёмка приврал:
 - В Риге есть морской порт. Американцы, немцы, голландцы стоят на рейде. Вот когда их отпускают на берег, мы у них и покупаем.
Зависти одноклассников не было предела: «Вот жизнь так жизнь. Не то, что у нас тут. Рыба да мясо». Блеснувший западной «фирмой», Сёмка был в зените славы.

Вот и снова в Ригу. Вспоминая этот школьный вечер, Сёмке было немного стыдно за свой выпендреж и хвастовство. «Ладно, - успокаивал он себя, - зато жвачки попробовали и сигарет».
Самолёт в Риге приземлился ночью.
Сёмка тихонько зашел в свой кубрик, разделся и уснул как убитый. А утром начались курсантские будни. На общем построении начальник училища объявил о приезде министра гражданской авиации Бориса Павловича Бугаева. Была объявлена подготовка к встрече, разработан план мероприятий. По четыре часа в день курсанты занимались строевой. А ещё драили учебные классы, чистили снег, который потом вывозился куда-то за Ригу. Командиры рот и преподаватели были взволнованы. Ну, что! Министр гражданской авиации – персона серьезная.
«Вот бы перевестись отсюда в летное, - мечтал Сёмка, - да только не дадут, наверное». И тут неожиданно ему в голову пришла мысль. Недавно из Москвы в училище приезжал генерал. Было общее построение, потом он обходил роты, задавал курсантам вопросы. «А что, если я напишу на его имя рапорт о переводе меня в летное училище и на общем построении наберусь смелости и вручу ему лично». От такой идеи его на морозе даже в пот бросило. Закончив утреннюю уборку и дождавшись начала занятий, на лекции по политэкономии Сёмка достал чистый листок бумаги и стал писать рапорт: «Министру гражданской авиации Борису Павловичу Бугаеву от курсанта сто семьдесят второй учебной группы Рижского лётного училища. Прошу вас перевести меня в любое летное училище по специальности «пилот», так как мечтаю стать лётчиком, но не смог пройти по конкурсу. Число и подпись». Затем он аккуратно сложил письмо и убрал в нагрудный карман кителя. С этого момента он жил в ожидании чуда.
Вот и настал день встречи министра. Торжественное построение, духовой оркестр, приветствие министру начальника училища.
Начался строевой смотр. Министр был в хорошем расположении. Он шел в метре от шеренг, задавал вопросы курсантам, те бойко отвечали. Так постепенно министр приближался к Сёмкиной роте.
Во рту у Сёмки пересохло, в ушах звенело. «Надо взять себя в руки, а то будет поздно». Министр тем временем подходил все ближе и ближе. Сёмка проглотил слюну и, прикрыв на миг от страха глаза, звонко выкрикнул:
 - Товарищ начальник училища! Разрешите обратиться к министру гражданской авиации! Курсант, - и Сёмка четко назвал свою фамилию.
Министр остановился, с любопытством посмотрел на него и, улыбаясь, кивнул.
 - Молодец он у тебя.
Видя одобрение министра, начальник училища, нахмурившись, сказал:
 - Курсант… выйти из строя. Обращайтесь.
 - Есть, - с радостью ответил ему Сёмка. - Товарищ министр гражданской авиации, прошу вашего разрешения перевести меня в летное училище. Не прошел по конкурсу. Мечтаю быть лётчиком.
 - Сам откуда, товарищ курсант? - с любопытством спросил министр.
 - Север Тюменской области, - отчеканил Сёмка.
 - Летал у вас там, летал. Кстати, там же сейчас идет освоение нефтяных и газовых месторождений. И лётчики там нужны, особенно свои, северные, - и он, как на сына, посмотрел на Сёмку.
 - А на чем летать мечтаешь? – спросил он.
 - На вертолёте, - ответил Сёмка.
 - Ну что, курсант, повезло тебе. Пиши рапорт о переводе в летное училище.
 - Вот, - и Сёмка достал из нагрудного кармана заранее написанный рапорт.
 - А ты молодец, - улыбнулся министр и в правом верхнем углу поставил свою визу: «Перевести в Кременчугское летное училище». Подав рапорт начальнику училища, министр добавил:
 - Пишите приказ о переводе.
 - Есть! – ответил тот
 - Об исполнении доложить, - сурово добавил министр. – Вы удовлетворены, товарищ курсант?
 - Так точно! – уже улыбаясь, ответил Сёмка.
 - Ну, тогда встать в строй!
 - Есть!
Курсанты ошалело глядели на происходящее. Но не верилось и самому Сёмке.
 - А Кременчуг - это где? – спросил он у Сереги.
 - Украина, - ответил тот. - Виноградом и арбузами объедаться будешь.
«Вот и все! Теперь я буду лётчиком!» - с гордостью подумал Сёмка.

ДИМА
Несмотря на явное благополучие в обществе, Диме, да и не только ему, многое становилось непонятным. Политические игры Кремля, лидера Грузии Шеварднадзе, в особенности после 11 октября 1992 года, после парламентских выборов. Дима вздохнул облегченно: «Теперь Госсовет и Шеварднадзе порядок в Грузии наведут. Нужно только время». Димке как никому было видно, что страна обеднела. В авиации не стало керосина, запчастей. Зарплата практически не выплачивалась. А то, что стало происходить в Абхазии, было возмутительно.
 - Кто? Кто? Кто эти абхазы? – кричал в эскадрилье Дима, – да их всех надо на вертолётах за день вывезти и как собак утопить в море. Почему молчит Шеварднадзе, пусть даст приказ, мы с ними вмиг разберемся.
На гражданских вертолётах Дима уже не летал. Боевые задачи приходилось выполнять на военных машинах. Все доброе, связанное с Россией, было далеко в прошлом. А работа на Севере вспоминалась как хороший сон. Что больше всего настораживало в Грузии, так это события, происходящие в Абхазии. Начали появляться чеченские, абхазские боевики. Нечистыми оказались и российские войска. Такой яркий, импульсивный человек, как Дима, не мог оставаться в стороне ни от общественной жизни Грузии, ни от политической. А лётный опыт и присущая ему способность в любых ситуациях принимать собственное решение не остались незамеченными в Грузии, и, по понятным причинам, он считался «золотым» лётчиком. Дима не был ни министром, ни командиром полка, даже ни комэском. Он был просто лётчиком, выполняющим самые сложные, элитные задания.

1992-й год. Парламентские выборы. Осень. Дима сидел в эскадрилье, штудировал газеты. В такой ответственный для страны день он был в дежурном экипаже. Затрещал телефон. Дима поднял трубку и по-русски ответил:
 – Майсурадзе слушает.
 – Это я, – усталым голосом сказал его друг, командир авиационного полка ВВС Грузии, Зураб Джабуа.
Зураб Джабуа был прекрасным лётчиком. Летал практически на всех типах истребителей, имевшихся на вооружении Грузии. Мастер спорта по купольной акробатике. Да и вообще прекрасный человек. ещё месяц назад в его маленькой квартирке на проспекте Руставели, под водочку они рассуждали о ситуации вокруг Грузии, о политике. Радостного было мало. Непонятно, кто враг, кто друг. Надежда была на Шеварднадзе, на его политический авторитет, силу духа, любовь к Грузии. А если есть любовь, то и победа будет за нами. На том и разошлись. Но заноза в сердце осталась - ностальгия по родной молодой грузинской республике. По дороге домой Дима рассуждал: это что же получается: Федька, Влад и другие, с кем учился летать, – мои враги? Да нет, быть не может. И он вспомнил добродушного Федьку, флегматичного, но веселого Влада. С ним он летал сначала на «Ми-1», потом на «Ми-8». Влад – лётчик от бога, и человек прекрасный. Когда Димка уезжал с Севера, Влад был уже командиром лётного отряда. «Эх, – сокрушался про себя Дима, – вот бы с кем про все это поговорить. Может, сказали бы, что да как, но далеко они. Не докричишься».
Дима почувствовал что-то серьезное:
 – Что случилось, брат?
 – Изани Цервадзе сбили.
Изани летал командиром сверхзвукового истребителя «СУ-25».
 – Где? – дрожащим голосом спросил Дима. - Где?
 – В полутора километрах от Эшера. Давай, Дима, лети… Изани катапультировался, надо его спасать. Ты всех ближе и опыта у тебя больше. А мы тебя прикроем.
 - Ну, все, – ответил Дима, – мы поехали.
 – Значит, так, – сказал он экипажу, – работа есть. Надо спасать товарища. Изани сбили. Вертолёт упал в полутора километрах от Эшера.
Экипаж был проверенный и сплоченный. Быстро и молча они зашагали к вертолёту. Мимо них пронесся УАЗ-фермер, без номеров. Не доезжая до вертолёта метров пять, УАЗик резко остановился. «Спасатели», – мелькнула мысль у экипажа. Но когда подошли ближе, увидели в вертолёте спецназовцев в масках, увешанных оружием и разными приспособлениями.
Экипаж вошел внутрь. Дима обошел машину, внимательно оглядывая силовые узлы и агрегаты на предмет целостности, подтеков. В круглом контрольном отверстии хвостового редуктора проверил уровень масла. Все в норме.
 – Здравствуйте, – поздоровался он со спецназом.
Через дырки в масках спецназовцы молча смотрели на командира вертолёта, держа лежащие на коленях короткие автоматы.
 – Здравствуйте, – ещё раз поздоровался с ними Дима.
В ответ опять тишина. «Ну и черт с вами», – подумал он про себя и ещё суровее наполовину по-русски, наполовину по-грузински спросил:
 – А на лебедке кто из вас работал? – и уже яростнее, – а?!
Кто-то из них на чистом русском сказал:
 – Давай лети, командир.
Димка на командной радиостанции набрал частоту КН и спросил:
 – «Эльбрус», ответь «семерочке».
 – Отвечаю, – отозвался тот.
 – Вы что за зайцев мне тут насажали? Только мешаться будут – сами бы справились.
 – Оттуда… «сверху» прислали, нас не спрашивают.
Димка выругал их по-грузински и, выглянув к ним, спросил:
 – Разбиться-то не боитесь? Работа тяжелая.
Те так же безмолвно смотрели на него.
 – Запускай, – сказал он бортмеханику.
И экипаж начал свою работу. Завизжали, загудели электромоторчики, защелкали кнопки. Надрывно загудел электростартер. Ротор двигателя, как бы подхватив гул стартера, начал свою, более мощную, песню. «Да, – держа шаг газ и ручку управления, думал Димка, – попотеть придется». Ведь спасение утопающего на надувном плоту – это сложнейшая задача, которая требует мастерской, филигранной работы экипажа. Вот представьте себе: в море плавает мячик, над ним надо зависнуть на вертолёте. Если зависнуть высоко, то не хватит троса-лебедки, если низко, то от лопастей образуется воронка, вокруг которой – воздушный вихрь. Зимой – снежный, летом – песчаный. При низком подходе этот мячик или плот краем воздушной воронки будет попросту отталкивать от вертолёта, а значит, человек, находящийся там, погибнет. В действительности это выглядит так: над вами висит вертолёт - махина весом тринадцать тонн и такой же силы от нее идет воздушный поток. Не приходилось Диме делать таких работ. Ситуации с рыбаками на деревянном плоту в Каспии – совсем не то. Зашел, завис возле них, по трапу залезли, и вперед. А тут другое. Хотя на Севере тренировку такую делал. Тренировал его Влад, командир лётного отряда. Он заходил на красный бакен у реки Северная Сосьва. Примерно под ногами у пилота, под передним фонарем есть круглое зеркальце заднего вида для контроля над грузом, перевозимым на внешней подвеске. Влад завис над этим бакеном, поймал его в это зеркальце и сказал:
 – Вот он… прямо по курсу… под нами, – и, подработав шаг газом, добавил, – смотри, в зеркало бакен видно?
Дима глянул:
 – Вижу!
 – Вот и держи его там.
Дима взял ручку и доложил:
 – Держу!
Влад отдал шаг газ вниз, и бакен ушел вверх зеркала и исчез.
 – Теперь лови его.
Дима потянул шаг газ вверх, но бакена в зеркале не было.
 – Потерял, – улыбнулся ему Влад, – показываю ещё раз. Так они тренировались на бакене часа полтора, пока Дима не приноровился к этому упражнению.
 – Ну что, поехали домой? – довольный успехом ученика, сказал Владик.
На аэродроме он дал Диме допуск для работы с десантниками, десантирующимися на ленте. Но такой тренировки, как сегодня, делать никогда не приходилось.
 – Не приходилось, сделаем, – вслух сказал Дима.
И посмотрев второму пилоту в глаза, спросил:
 – Ну что, Слава, когда командирскую программу будем проходить? Хватит тебе вторым летать, у тебя все хорошо получается.
Набрав обороты, вертолёт плавно оторвался от земли и прошел в сторону моря. Экипаж сосредоточился на выполнении полёта. Идя в наборе высоты, Димка оглянулся назад, на спецназовцев. Те, открыв окна, смотрели через свои маски вниз на землю, на горы. «Фантомасы, – повернувшись на место, выругался в их адрес Димка, – Приднестровье уже прошли, теперь до Грузии добрались, наемники. Своих нет, что ли? Продадут и глазом не моргнут», – и победно улыбнувшись экипажу, Дима сказал:
 – Сейчас мы вам покажем фокус.
По курсу полёта был хребет гор, который полого поднимался до высоты трех тысяч метров, а потом так же резко обрывался, образуя почти отвесную трехкилометровую пропасть. Дима чуть подвернул вертолёт и, снизившись до высоты пятнадцати метров над хребтом, летел вперед. Одновременно с этим касательно вверх набирал высоту вместе с хребтом. Картина была потрясающе красивая. На скорости двести двадцать километров в час, на высоте пятнадцати метров над хребтом, а иногда и ниже, вертолёт несся вперед. Большие камни, каменные столбы, одинокие избушки, - вся эта картина стремительно проносилась за бортом. Спецназовцы, прильнув к окну, наслаждались полётом, упиваясь скоростью, мощью вертолёта, мастерством экипажа. Порой казалось, что этому не будет конца. Впереди показалась черта – конец хребта, за которым трехкилометровая пропасть. Дима прицелился к ней, и на громадной скорости вертолёт влетел в открытое воздушное пространство. Конечно, экипаж был готов к этому. Но им, расслабившимся и завороженным высотой и скоростью полёта, после вылета вертолёта из хребта показалось, что вертолёт резко остановился и замер в воздухе. А внизу земля, словно карта. В салоне что-то забрякало. Бортмеханик обернулся и, заулыбавшись, сказал:
 – Отпрыгнули от окон в ужасе, как тараканы!
 – Волки, – процедил сквозь зубы Дима.
Впереди блестело и переливалось на солнце Черное море. На горизонте виднелись черные силуэты стоящих на рейде кораблей. Перевалив через горы, Дима направил свой вертолёт на снижение. Теперь нужно было лететь низко, огибая рельеф местности, чтобы раньше времени не засветиться в радарах Апсуйской стороны.
В Сухуми у Димы осталась сестра с грудным ребенком, и он никак не мог их там найти. «И они о себе знать не дают», – злился Дима. Вертолёт тем временем снизился до минимальной высоты, мелькнула береговая черта, и на высоте пяти метров Дима пошел в район падения Изани. Предчувствуя предстоящую работу, он сокрушался: «И что из того, что я делал такие тренировки?» Тем не менее он был уверен в себе, но переживал за брата-лётчика. Спасение его – дело чести офицера. «Живой он, нет?»
 – Лебедку проверял?
 – Да, товарищ командир, – отвечал бортмеханик.
«Все-таки хорошие у меня парни», – довольно отметил про себя Дима. На море были небольшие волны, и эффекта «зеркала» не было. Работать на малой высоте у воды было проще. Прямо по курсу на малой высоте прошли два истребителя «СУ-25». Заметив вертолёт, они сделали круг, прошли параллельным курсом рядом с вертолётом, на месте нахождения Изани резко пошли вверх, и обратным курсом - на материк.
 – Ждали, – улыбнувшись, сказал Дима.
 – Отождались! – сказал второй. – Топливо выработали, да и на аэродром, а мы, как всегда, одни.
 – Ничего, – и кивнул на спецназовцев, – если что, автоматами отстреливаться будем.
 – Ага, – добавил бортмеханик, – по лопастям.
 – Да, бывало и такое, – согласился Дима.
Как-то раз на Севере заказчик уговорил экипаж свозить своих гостей на охоту за лосями. Что ж, полётели. Гости были из столицы и, конечно, вертолёт видели впервые (не говоря уже о знаниях правильного ведения огня из огнестрельного оружия). Лосей-то завалили, но прострелили лопасть, ладно, что секция не выпала. И наружный топливный бак прострелили. Командира вертолёта тогда на всех разборах и совещаниях как пацана драли.
«Ну что, теперь пора, – подумал Дима и, взяв ручку управления немного на себя, поднялся на пять-десять метров. – Ага, вот он!» Впереди виднелась черная точка плавающего плота.
 – Ну что, за работу, – сказал он бортмеханику и сгруппировался перед предстоящим заданием.
Движки, звеня, ровно пели свою песню, придавая уверенность экипажу. На пяти-десяти метрах Дима прошел над спасательным плотом. Изани лежал на нем лицом вверх. Увидев вертолёт, вяло помахал правой рукой.
Вертолёт, сделав круг, взял курс на ветер и стал заходить на плот.
 – Так, все как по инструкции… замедляем скорость… плот по курсу… заходим!
 – Тридцать метров, – доложил второй, – двадцать пять… висим.
Плавно держа плот по курсу, Дима медленно перемещал вертолёт вперед, стараясь накрыть им плот и тем самым вывести спасаемого из зоны действия воздушного вихря. Полукругом от вертолёта воздушный поток все-таки взаимодействовал с водой, вызывая рябь и мелкую волну. Вот граница подошла к плоту, закачала его, развернула. Но! Плот под вертолётом! Дима, глядя в зеркальце, поймал его. Бортмеханик доложил:
 – Висим, плот под нами. Начинаю работу.
 – Давай, – ответил ему Дима, продолжая наблюдать за ним через зеркальце заднего вида.
И опять ему вспомнился Влад. «Да, – подумал Дима, – летаешь ты где-то на Севере, тихо, спокойно. Трубы возишь, электроды, буровиков, а тут… такое творится».
 – Лебедка пошла, – доложил второй.
 – Хорошо, работай, – ухмыльнулся Дима.
Пока все шло хорошо. Даже настроение поднялось, когда Дима представил, как подойдет в вертолёте к Изани, улыбнется ему и похлопает по плечу. Неожиданно в наушниках послышалось: «Черт! Трос весь вышел из лебедки и в море упал».
 – А-а-а! – зарычал Дима.
Однажды на Севере случилось подобное, когда они с Владом отстреливали волков. Волка пристрелили в чаще, и сесть туда было невозможно. Тогда метрах в трехстах от убитого волка нашли полянку, сели туда, высадили егеря, а сами опять зависли над зверем. Егерь добрался до места по сугробу и махнул рукой: давайте! Бортмеханик стал выпускать такую же лебедку. Лебедка – это такой тросик с крюком. Бортмеханик через блок управления поднимает лебедкой этот груз, и так же, как сейчас, на заводе к барабану лебедки не завели, не закрепили трос, и он вместе с крюком упал в снег. Эх, и поматерился егерь, когда ему пришлось волочь волка на себе.
Но здесь был не волк, а человек, и, как доложил бортмеханик, человек раненый. Продолжая держать плавающего Изани в зеркале заднего вида, Дима нажал тангету и сказал бортмеханику:
 – Зайди в кабину.
 – Есть, – ответил тот и тут же появился в проеме двери, – что будем делать?
 – Удлинители какие-нибудь есть?
 – Удлинителей нет, но есть фал шестерка, должен выдержать, а спецназовцы через ролик вытащат вручную.
 – Давай действуй.
 – Есть, – ответил тот и скрылся в проеме.
Начались порывы ветра. Удерживать вертолёт на высоте двадцать метров становилось все тяжелее и тяжелее. Работать приходилось по-настоящему, отрабатывая механизмами управления каждый налётевший порыв ветра. Лишь бы только удержать вертолёт над плавающим Изани. Бортмеханик привязал к концу трала стремянку, чтоб его не затянуло воздушными потоками в лопасти, и стал медленно опускать ее вниз.
 – Сколько топлива? – спросил Дима второго.
 – Минут на десять, – ответил тот, – и нужно будет уходить на дозаправку.
Наконец в наушниках послышался голос бортмеханика:
 – Зацепило! Изани сам зацепил петлю в свой привязной замок.
 – Поднимаем, – Дима нажал тангету и спросил:
 – Может, так и зафиксируем фал, и так же на малой скорости переместим Изани до берега, а там погрузим?
 – Сейчас.
Через минуту в кабину заглянул спецназовец и, дыша перегаром, с явным украинским акцентом сказал:
 – Не надо перемещать его. Мы сейчас так вытащим.
Дима с бешенством взглянул на него и, наверное, первый раз в жизни не захотел сделать так, как и сам считал правильным. В зеркало было видно, как плот приподнялся из воды и стал слегка раскачиваться из стороны в сторону. Дима отдал ручку управления чуть от себя, и вертолёт метр по метру стал перемещаться в сторону берега. Надежды на спасение было все больше и больше. И вдруг Изани не стало. В наушниках голос бортмеханика произнес: «Фал оборвался! Резко тянули».
 – Суки! – заорал Дима и перевел вертолёт в горизонтальный полёт.
Сделав круг на малой скорости, прошел над плотом. Плот стоял, но в воде в неестественной позе лежал Изани.
 – Все, командир, надо уходить на базу. Топливо, – сказал второй.
Со стороны Сухуми, метрах в семи от их места прошла пара российских вертолётов. «Как стервятники на кровь», – зло подумал Дима.
 – Командира спецназа сюда!
В кабину тут же влез здоровенный детина. Дима, не оборачиваясь, сказал:
 – Сейчас я приводнюсь к воде. В бортпайке есть надувная лодка, сама надувается, аптечка. На воду одного бойца, пусть окажет первую помощь. Надувает лодку и гребет к берегу. Мы дозаправимся и заберем их.
Тот кивнул и сказал:
 – Ага, пройди над ним, живой или нет? – и скрылся в проеме.
 – Давай бортпаек, – рявкнул Дима.
 – Есть! – ответил бортмеханик.
Дима сделал круг и стал опять заходить над плотом, чтоб десантировать с лодкой бойца спецназа. Плот с Изани плавно приближался к вертолёту. Вдруг в салоне послышалась стрельба длинными очередями.
 – Это что? – вздрогнул Дима.
Голос бортмеханика в наушниках вздрогнул и произнес: «Они его убили».
За что? Руки и ноги стали слабеть. Стало душно. Дима хотел ещё что-то крикнуть, но ему было трудно. Собравшись с силами, он сказал второму:
 – Держи ручку! – и откинулся на спинку сиденья, стараясь продохнуть в себя воздух.
Очнулся он, когда вертолёт шел высоко в горах. До базы оставалось минут двадцать. ещё не верилось, что такое могло произойти с их боевым товарищем. Нарушены понятия чести, доблести, достоинства. «Все, – подумал Дима, – уйду из авиации, зачем она такая?» Бортмеханик дал Диме бумагу, на которой было написано: УНСО.
 – Украинский спецназ, – пояснил он.
 – Подонки они, а не спецназ. Мразь!
Тем временем показался аэродром базирования. Дима с прямой зашел на вертолётную площадку, сел на нее и выключил двигатели. Нарушая все правила, к вертолёту на бешеной скорости подъехал все тот же УАЗик. Спецназовцы быстро перегрузились в него и, громко смеясь и жестикулируя, поехали куда-то к себе. За рулем сидел такой же в маске.
 – Нелюди! – цыкнул им вслед второй.
Дима посмотрел на экипаж и сказал:
 – Пошли домой, я сегодня больше летать не смогу. И вообще летать больше не буду. Кого возить? Этих бандитов?
Он тяжело встал со своего места и, ступив на бетонную площадку, первый раз в жизни почувствовал тяжесть своего тела.
 – Плохо мне что-то. В санчасть зайду.
Едва дойдя до нее, Дима подошел к телефону, набрал номер. На том конце послышался усталый голос Зураба:
 – Докладывает командир вертолёта Майсурадзе. Ваш приказ по спасению экипажа не выполнен, а можно было, – и, не дожидаясь ответа, вошел в кабинет фельдшера.
Медсанчасть сверкала белизной и сияла светом. Дежурный врач сидела за столом и листала книгу. Дима опустился на стоящий рядом стул и сказал:
 – Поставь укол или таблетку дай, устал что-то.
Докторша серьезно посмотрела на него и сказала:
 – Сейчас, только давай для начала давление измерим.
Здоровье у Димы было крепкое смолоду. Бывало, на Севере с друзьями ночь кутил в ресторане, утром вставал из-за ресторанного столика, заходил в медсанчасть, проходил без замечаний предполётный медосмотр и шел на вылет.
День отлетывал саннорму в северных широтах, а дневная саннорма, ни много, ни мало, а семь часов, и лишь после прилета на базу падал спать. «Видно, все, - подумал он, - отвеселился… здоровье уже не то. Скоро на завалину пора».
Из радио на стене медсанчасти неслась веселая музыка. Леонтьева сменил Кикабидзе… Дима резко встал и заглушил звук. Заметив Димино состояние, врач строго сказала: «Ну-ка, ложитесь, товарищ командир, на кушеточку… давление, пульс измерим. Устал, наверное, сильно».
Ее уверенный голос внушал Диме спокойствие. Обычно строптивый, Дима в этот раз послушался и покорно лег. Врач надела ему на руку манжету и стала грушей накачивать воздух, все сильнее сдавливая руку. Между тем состояние Димы все ухудшалось. Посмотрев на цифры, врачиха воскликнула: «Ох! Милый ты мой! Да у тебя давление под двести, а ты на ногах стоишь!»
На лбу у Димы выступил мелкий пот. Ему вдруг стало все безразлично. Перед глазами поплыло, руки стали ватными. Он видел перед собой лишь ее белый халат…
От нашатыря резануло в носу, выступили слезы, прояснилось сознание. Дышать стало легче. Докторша все ещё водила ваткой перед его носом, но он уже пытался встать с кушетки. «А ну-ка, лежи! Герой нашелся, инфаркт заработать хочешь?» – прикрикнула докторша и, отвернувшись, стала чем-то побрякивать в стеклянном шкафчике.
 - Переутомились вы, товарищ командир, переутомились. Хорошо хоть догадался сюда зайти… Я тебя отсюда не выпущу, пока на ноги не поставлю. А сейчас пару уколов надо сделать.
Почему-то сейчас для Димы ничего не существовало, кроме этой комнаты и красивой докторши. Он просто лежал и наблюдал за ее действиями.
После уколов в голове появилась обволакивающая легкость. Перед тем как провалиться в темную яму, он успел подумать про врача: «Русская, а как хорошо лечит… и красивая!»
Проснулся он так же неожиданно, как и уснул: в комнату откуда-то с улицы почти бесшумно вошла докторша. За окном уже были сумерки. Дневные события казались делами давно минувших дней.
Увидев, что Дима проснулся, докторша улыбнулась и спросила: «Ну что, вроде, полегче?» Дима в ответ как-то виновато кивнул головой. «Вот, - протянула она ему пузырек с таблетками, - если не сможете уснуть, выпейте». Дима поблагодарил, встал с кушетки и бочком-бочком, расшаркиваясь перед ней, вышел на улицу. Было уже темно.
Не спеша, вразвалочку Дима шагал домой по вечернему городку. На улице не было играющей детворы, дул неуютный ветерок, поднимающий дорожную пыль, на столбах и домах трепетали листочки объявлений. Порой казалось, что город вымер, и кроме Димы никого в нем нет. «Странно, – подумал он, – как на войне».
Подходя к дому, Дима подобрал у скамейки брошенную газету. «Хоть чем-то мозги забить», – подумал он. Дома он тут же бухнулся на кровать. Ноги гудели так, как будто он прошел по горам километров сто. В голове звенело. Немного придя в себя, он взял газету. Последнее время он читал все, что печаталось в Грузии: газеты, журналы, листовки, стараясь понять, что же происходит на самом деле. Кто прав, кто виноват. Да, Шеварднадзе чистой души человек, до корней волос любит Грузию, но почему, почему он дружит с Микадзе? Это же вор в законе. Почему он с нормальными политиками и грузинами не дружит? Почему наемников зовет? Своей армии нет, что ли?
Дима встряхнул газету. На первой странице было интервью с одним из командиров КНК, Абдуллой Иранским. Его имя быстро облетело всю Абхазию, с тревогой говорят про него и в Грузии. Почему его не поймают? Почему президент медлит? Между тем газеты и листовки с его интервью кем-то распространяются. Вот что он говорит: «Сам я родом из Азербайджана, национальность моя иранец. В будущем январе мне будет двадцать восемь лет. До войны учился на зоотехника, у меня мать, отец, три сестры и один брат. Он тут, со мной воюет». «Сволочь ты, а не воин, – выругался Дима, резко приподнявшись на диване, – как и те спецназовцы». Дальше боевик говорил: «Мы с ребятами приехали сюда помогать абхазскому народу, наша цель – остановить этот геноцид, это нашествие грузинских нацистов. Мы не против грузинского народа, я уверен, народ тут не причем, простой народ хочет мира». «У себя, у себя останавливай, живи в Азербайджане или в Иране, шакал», – опять мысленно вспылил Дима и стал читать дальше: «Это грязные политики, фашиствующие молодчики. Кавказская война ещё не началась. Это только ее начало. Остановить ее можно и нужно. Единственное условие для этого, чтобы народы Кавказа сами могли решать свои внутренние проблемы».
 – Иранец, – с ненавистью прошипел Дима, – если эти политики будут принимать решения в любом конфликте – это же будет крах! Так было всегда и повторяется сейчас. И Россия должна понять, что потеряла Кавказ раз и навсегда. Взять, к примеру, Осетию и Ингушетию. Стараясь понять это интервью, Дима принялся читать дальше, несмотря на то, что кровь кипела.
«Наступает новое время, – продолжал боевик, – повышается сознание народов, многие поняли, что без мира и дружбы не прожить. И люди сейчас сами объединяются».
 – Вот тут ты врешь, собака, – сказал Дима, – это вы объединяетесь с оружием в руках. Да женщин и детей грабите.
И, вздохнув, продолжил чтение: «Ребята мои молодцы, готовы к самопожертвованию и уже жертвуют своей жизнью и здоровьем за свободу Абхазии. В моем отряде чеченцы, ингуши, абхазцы – интернациональная группа. Мы шли сюда через перевалы пешком, а до перевала на машинах ехали. Потом шли два дня без еды, без воды. Прошли через «дорогу жизни», трудно было, но когда есть цель, идти легче».
 – А почему мы ни разу не отрабатывали перевалы, хребты и тропы, – задумался Дима, – надо завтра подумать… может, и перехватим десяток-другой таких псов, как этот.
Далее следовали вопросы журналиста:
 – Правда ли, что вы были ранены в Шромской операции?
 – Так, пустяки, царапина.
 – А может случиться гуниба у нового Абдуллы?
От такого вопроса Дима аж подскочил:
 – Не может!
Боевик же продолжал отвечать: «Зачем гуниб? Гуниба не будет. Будет победа. Победа будет, когда все народы Кавказа объединятся в одну силу, в одну общую семью».
«Ух, ты, ленинскими фразами заговорил… понятно, чья школа», – злорадно подумал Дима.
Боевик: «И тогда, объединившись, ни у кого не будет возможности стравливать нас друг с другом».
 – Ваши любимые авторы? – продолжал сыпать вопросами журналист.
 – Любимые авторы? Любимый автор – это Дидро, французский писатель и философ. Высоцкий нравится.
Тут Диме стало неловко, он поймал себя на мысли, что за последние двадцать пять лет он не прочитал ни одной книги. «Врешь, наверное», – зло подумал он в адрес боевика.
 – Давайте, Абдулла, – продолжал диалог журналист, – мы встретимся с вами на набережной Сухуми, как назначают встречи абхазы.
Боевик ответил:
 – Мы собираемся в Новом Афоне, у нас есть, где встречаться – на могиле Саши Бордодыма, русского поэта, который воевал в нашем батальоне и погиб рядом.
 – Чем будете заниматься после войны?
 – Буду зоотехником.
Не дочитав до конца эту полугазету, полулистовку, Дима соскочил с дивана, смял ее, добежал до унитаза, кинул туда, со злостью расстегнул ширинку и, расслабившись, процедил сквозь зубы:
 – Вот, получай, Новый Афон, товарищ зоотехник.
Закончив унижение боевика Абдуллы, Дима смыл его, нажав кнопку бачка.
 – Так, – вспомнил он про таблетки, назначенные врачом, – надо их выпить, а то так до утра буду воевать.
Он высыпал их в ладонь, закинул в рот и запил водой.
 – Надо поспать. И что делать? Бросить, к чертовой матери, всю авиацию. Деньги есть, жена есть, дети есть. Поехать в Тбилиси, оформить пенсию.
Мысли крутились все медленнее. Снотворное действовало. Последнее, о чем он подумал, – это о сестре: «Где ты? Почему не звонишь? Я бы тебя тут же увез», – и крепко уснул.
Утром затрещал телефон:
 – Это Зураб говорит, да, уже в курсе вчерашнего полёта… в курсе. Меня там не было, я б их вместе с вертолётом утопил. Давай просыпайся и приходи ко мне, посидим, поговорим.
 – Ладно, – сказал Дима, – приду. Ты где? В штабе?
 – Да.
Утро было прекрасное. Тепло, солнечно, так и хотелось изменить маршрут и зайти в какую-нибудь шашлычную. Дима прошагал мимо дежурного по штабу. Даже не взглянув на него, поднялся на второй этаж, зашел в приемную Зураба. У Зураба в кабинете сидели четверо в гражданском и о чем-то громко спорили. Увидев Диму, Зураб не прервал разговор. Видно было, что гости из Тбилиси. Дима закрыл дверь и сел в приемной. Судя по шумным выкрикам из кабинета, разговор там был серьезный.
 – Не надо, не надо, не будем мы больше возить наемников.
 – А кто будет спасать Грузию, кто? – кричал другой. – Кого мы выставим против тех же бандитов?
 – У меня командир вертолёта сидит за дверью, спросите, повезет он чужих? Нет!
Стараясь не слушать разговор, Дима оглядел приемную, увидел на столе стопку бумаг, в углу которых было написано: «Сводка донесений». В них описывались зверства банд, боевые столкновения, потоки беженцев. Прочитав несколько, он положил их обратно и нахмурился. ещё три дня назад он вывез из села Гульриши женщин, потерявших мужчин, а также детей и стариков. Смотреть было страшно. После взлета он позвал к себе одного из тех, кто ещё мог хоть что-то говорить.
 – Что случилось, брат?
 –Утром боевики под прикрытием БТР напали на наше село. Стали обстреливать. А у нас на все село два автомата и две гранаты. БТР нам удалось поджечь, и он вышел из строя. Вскоре нас окружили. Соседа моего, Тимура, убили на месте, а меня с Игорем забрали в плен. Били меня прикладом от автомата, ногами, руками, чем попало, затем связали руки сзади. Какой-то чеченский боевик, увидев, что у меня золотой зуб, крикнул другому, чтобы тот тащил пассатижи - мол, мне он больше не нужен. Затем опять избили меня, уже с завязанными руками, а развязав руки, заставили вытаскивать трупы из подбитого БТР. Потом повезли меня к командиру. Командиром у них был Абдулла, которого освободителем Кавказа представляют. Тот посмотрел на меня и что-то сказал на своем языке. Меня закрыли в сарае. Ночью я развязал руки, осторожно выломал доски и сбежал.
 – Молодец! – похвалил его Дима, – Как твоя фамилия?
Чачадзе.
 – Иди, – кивнул ему Дима в сторону салона, – ты настоящий грузин, не трус.
«Зачем, – думал Дима, – Китавани ввел войска в Сухуми?». С этого все началось. Дима отказывался летать в вертолётных группах, наносивших удары по позициям повстанцев, а летал лишь в поисково-спасательных отрядах, требующих особых навыков и мастерства. Как это и было вчера.
У Зураба закончились переговоры, задвигались стулья, открылась дверь, и гражданские в черных костюмах вышли в приемную. Первый из вышедших приостановился, посмотрел на Диму, затем, повернувшись, спросил:
 – Это и есть наш воин Майсурадзе?
Увидев слащавый взгляд приезжего, Дима вспомнил автоматные очереди по плавающему в воде Изани.
 – Это кто воин? – резко встал Дима. – Кто вчера приказал расстрелять раненого Изани?
Зураб уже вышел в приемную и строго сказал:
 – Майсурадзе! Ну-ка, зайди в кабинет!
Дима, зло шипя вслед гражданским, зашел в кабинет, сел на стул за угол, чтоб больше не видеть их.
 – Ну, ты, Дима, даешь! – утешительно сказал Зураб.
 – Куда они вчера отправили меня… убивать Изани?
 – Да не знал я, что так все было рассчитано, что в случае неудачи лётчика нужно ликвидировать… больше они нас так не проведут.
Дима соскочил со стула, но Зураб поднял руки кверху и сказал:
 – Все, Дима. Стоп! Давай сядем, выпьем чаю и поговорим обо всем спокойно.
Дима покорно опустился на стул.
 – Знаешь, Дима, я полностью с тобой согласен. Плохо воевать, не зная, кто друг, а кто враг. То, что случилось вчера у тебя на борту, ужасно. Ответа нет. Но опять же, если ты и я сложим руки, кто тогда будет защищать Грузию? Если не мы, то кто? Вести от сестры есть?
 – Нет.
 – Вот видишь, каждого грузина задела эта война, и отворачиваться от нее мы не имеем права.
Они сидели, пили чай. Разговаривали, спорили, разрабатывали планы. На прощанье обнялись, и Дима пошел в свою пустую квартиру. Завтра будет новый день. Что от него ждать? Неизвестно.
Рано утром затрезвонил телефон.
– Алле, – сонно отозвался Дима.
 – Приходи, Дима, – сказал Зураб, – есть работа срочная.
 – Сколько времени-то?
 – Шесть.
 – Ладно.
 – Через двадцать минут машина будет у подъезда. Экипаж уже в эскадрилье.
Сон как рукой сняло. Дима сходил в ванную и уже допивал на балконе свой кофе, как у подъезда, взвизгнув тормозами, остановился полковой УАЗик. Водитель, молодой парень, вышел из машины и стал внимательно осматривать капот.
 – Привет, – крикнул ему Дима, – сейчас иду.
Выходя на улицу, подумал, что покой для него теперь в далеком прошлом. «Интересно, – рассуждал он дальше, – смолоду, когда летал в северных широтах Ханты-Мансийского округа, столько азарта было, на месте не мог усидеть, все хотелось вперед, в особенности, когда летал на «Ми-1». В то время понятия «покой» для меня вообще не существовало. А сейчас каждый день битва, а покой, как в песне, «нам только снится». Действительно, была мечта посидеть дня три в тишине, где есть цветы, речушка, мангал, вино, фрукты...»
УАЗик тормознул у штаба, Дима открыл дверцу и вышел на улицу. Поднялся по знакомым ступенькам на второй этаж и прямиком - к командиру полка.
У Зураба за столом сидел какой-то военный, на столе лежала развернутая карта.
 – Ну, вот и командир, – сказал Зураб и крепко пожал Диме руку. – Так, Дима, ещё одна проблема есть. Людей надо эвакуировать с одной высоты горной местности.
 – Много? – спросил Дима.
 – Человек семь.
 – Откуда? – спросил Дима, нагнувшись над картой.
Военный наклонился, нашел место и показал точку.
 – Вот здесь.
 – Да вы что? Там высота три тысячи пятьсот метров как минимум. Каких семь, я пять-то не увезу.
На что военный, посмотрев волчьими глазами на Диму, тихо сказал:
 – Они же тяжелораненые, боевики Абдуллы их зажали.
«Абдуллы, говоришь, – подумал про себя Дима, – ну, что, товарищ Абдулла, споем твоего любимого Высоцкого».
 – Давайте, – сказал он, – выполним этот полёт. Заправка полная, предельная загрузка шесть мест и пятьсот килограммов груза, и ещё никаких больше бандитов мне на борт не садить. Не поеду. Только личный состав.
Майор добро улыбнулся и сказал:
 – Наши полётят, гвардейцы.
 – Вот это уже лучше, – ответил Дима. – Ну что, майор, пойдем в штурманскую, изучим подходы. Может, и не получится их забрать.
Тот встал с места.
 – Ну, Дима, блесни мастерством, я уверен, что все будет в порядке. Да, прикрывать тебя будут два «крокодила». Они будут с интервалом в час взлетать, а там по обстановке.
 – Связь у них есть?
 – Да, есть, свяжетесь.
 – Ну, пошли, – и он первым встал и вышел из кабинета Зураба.
 – Ну что, – поздоровался Дима со вторым. - Давай посмотрим, куда сегодня полётим, говорят, там стреляют, – сказал Дима бортмеханику.
– Мы уже привыкли, – ответил тот.
– Платили б больше, – протянул второй пилот.
Дима сурово глянул в его сторону. Он не был жадным до денег, скандалов в бухгалтерии не устраивал, получал то, что есть. Он не уважал тех, кто летал с психологией шофера: пошел на полёты, отлетал программу, вылез из кабины, вышел за ворота аэродрома и забыл о небе. Таковых было много, и на Севере, и здесь, в Грузии. Работа лётчика – это постоянный поиск новых тактических приемов, новых маневров, фигур пилотажа, отработка сложных элементов полёта. Иногда результаты – это долгая система тренировок, просчета всех возможных вариантов. Иногда наоборот – экспромт. Но всегда за ними глубочайшее знание машины, ее возможностей, сильных и слабых сторон. И, конечно же, мастерство самого лётчика.
 – Садиться-то там где? Поди-ка «кастрюля» или «лезвие ножа».
 – Терраса, сказали, есть, – ответил майор.
 – Ну, терраса так терраса, будем садиться на нее. Давай, майор, сади своих, да поедем.
И пошел в санчасть.
«Кастрюля» – это посадка вертолёта как бы на дно каменной кастрюли, когда лопасти едва не задевают стены скал. Столбы – это плоскость на вершине скал. Плохо было садиться на «лезвие ножа» – так называют площадки на острых скалах. Это когда нос вертолёта висит на одном склоне скалы, а хвост - на другом. Рядовому командиру с такой работой не справиться, да и духу не хватит. В таких переделках работают филигранные лётчики, в единственном экземпляре каждый.
«Ну вот, опять куда-то полечу, сам не знаю куда», – бурчал Димка, не спеша, шагая к своей машине. Экипаж и гвардейцы были уже на борту. Он внимательно осмотрел машину и, поднявшись на борт, поздоровался со всеми на грузинском.
 – Ну что, Абдуллу полётим ликвидировать, – зло сказал Дима, – что-то развелось их тут. Что им надо на нашей земле? Поубивать их надо, да в ущелье сбросить.
Выговорившись вдоволь, он сел на командирское место.
 – Ну, – вопросительно посмотрел он на экипаж, – летим?
И выглянул из своего блистера, стараясь увидеть авиатехника, а увидел торчащий из входной двери ствол пулемета.
 – Во! – обернувшись к экипажу, сказал он. – Нас будет охранять пулеметчик… молодцы! Выглянул в салон к гвардейцам:
 – Первый раз чую настоящий боевой дух у тех, кого вожу. Обязательно Абдуллу кончите, я верю. - Ну, что, запускай, – сказал он бортмеханику.
Бортмеханик запустил движки, экипаж выполнил весь необходимый комплекс предвзлетной подготовки. Лопасти набрали обороты, пригнув траву низко к земле. Аккуратно подобрав шаг газ, Дима поднял вертолёт в небо и взял курс на точку, где бойцы Грузии ведут неравный бой с бандитами Абдуллы. У Димы был свой почерк полёта. Иногда ему нравилось выполнять полёты на предельно маленькой высоте, когда, вжикая, под вертолётом проносятся верхушки деревьев, или же замереть на большой высоте.
Вертолёт плавно набирал высоту. Стрелка высотометра перевалила за два километра, затем – за три. Экипаж смотрел вперед, туда, где придется взять раненых, пройдя через ад.
 – Спросите у пулеметчика, есть у него опыт ведения огня с вертолёта или нет?
Через минуту майор заглянул в кабину и сказал:
 – Профессиональный бортстрелок, с большим опытом. В кошку попадет.
 – То-то, – кивнул головой Дима.
За бортом вертолёта панорамы сменяли друг друга, контрасты поражали воображение летящих. Яркое солнце, синее небо, и вдруг - тени скальных пород. Сочный зеленый лесной массив как бы играл с голубыми зеркалами горных озер. Глядя на это великолепие, не верилось, что где-то стреляют, где-то есть раненые, кровь, смерть.
 – Смотри, смотри! – бортмеханик показал пальцем вправо.
Две «сушки» на эшелоне шли в сторону Сухуми. Наверное, отработались по высотам, и домой. Только чьи они, непонятно: российские или грузинские? Вертолёт, оглушая рокотом ущелья и скалы Кавказа, неумолимо приближался к месту назначения, туда, где грузинские гвардейцы, неся потери, заблокировали передвижение боевиков Абдуллы. Вообще, эта война непонятна для всех. От самых границ нескончаемые потоки беженцев. Сожженные дома, их черные остовы – пейзаж любой войны. В санаториях, где ещё недавно царили праздник, счастье и лето, – теперь беженцы. Женщины, старики, дети. Тут совсем другая жизнь – военная, в которой не берут денег за проезд и накормят в любом доме. Тут в ходу обращение брата к сестре. На контрольном пункте после проверки документов угостят мандаринами. Тут не говорят «враг», говорят «они» и «наши». «Наши» носят зеленые повязки на лбу, чтобы отличаться в бою. За Новым Афоном начинается зона боевых действий. Дальше река Гумиста – передовая. На левом берегу гвардейцы, на правом – абхазы. Впервые мусульмане со всех республик шли на помощь православным, проливая при этом кровь. За что? За что люди сознательно идут на смерть? За это призрачное и мифическое понятие «свобода и независимость»? Или это бездарная работа политиков?
В кабину заглянул майор и показал на склон над ущельем: «Там, там они!» – и снова скрылся в салоне.
«Посмотрим, – подумал про себя Дима, – вот вершина хребта». Хребет, отвесный со всех сторон, в карнизах которого были хорошо видны гвардейцы, на многих окровавленные бинты.
 – Садиться будем на вершину хребта над карнизом, как раз на «лезвие ножа».
Ветер тоже был неудобный, заходить надо со стороны ущелья, а там боевики Абдуллы.
Ну что, боевики так боевики. У нас своя задача. Сделав разворот, вертолёт стал заходить на пятачок на склоне, вокруг которого держали оборону гвардейцы Грузии. Началась стрельба со склонов и ущелья, вспыхивали шарики огней. Вертолёт плавно приближался к своей площадке. Неожиданно на подходе поймал нисходящий поток – словами не передать. Газ максимален, а машина просаживается вниз, на скалы. Прямо перед кабиной, как в кинофильме: экран и скалы летят снизу вверх. Стоит задеть лопастями одну, и все. До дна ущелья три с половиной километра, но до него вряд ли что долетит. Экипаж оцепенел, казалось, что замерли не только тело и сознание, но остановилось и сердце, пока машина боролась с воздухом.
Вертолёт, как баскетбольный мячик, швырнуло вверх почти на исходную точку.
Поймав момент, Дима сбросил шаг газ и плюхнулся прямо на каменное лезвие. Нос вертолёта - с одной стороны ущелья, а хвост как бы свисает с другой.
Боевики оживились. Начался обстрел со всех сторон. От попадания пуль трещала обшивка вертолёта. Дима держал машину практически на висении, чуть прижав ее задними стойками к скале. Вдруг в наушниках голос:
 – Кто там?
 – Седьмой, – настороженно сглотнув слюну, ответил Дима, – неужели россияне? Хана тогда. От попадания прямо по фюзеляжу раздался звук, похожий на удар кувалдой.
 – Сейчас прикрою.
 – Давай, если сможешь, – ответил Дима.
Где-то слева мелькнул силуэт «Ми-24», или, как его прозвали во всем мире, «крокодила». Через пару минут обстрел прекратился. Начали загрузку раненых. Но чтобы их поднять на борт, надо было почти вертикально лезть со скалы. Одного затащить – почти целая операция, а их двадцать три оказалось. Бортмеханик и второй тоже помогают. Дима то и дело поглядывал на стрелку топливомера. Казалось, что она, как и секундная, стремительно бежит к нулю. А погрузили ещё только половину. Ну, ещё минут десять, и сколько погрузят, столько погрузят. Страшная картина - смотреть на такие операции. В кабину зашел второй. Руки и куртка были в крови.
 – Все двадцать три,– сказал бортмеханик и тоже сел на свое место.
Дима тут же дал газ на максимум. Но мощности движков на такой высоте не хватает. Конечно, есть варианты, как выдавить из движков максимум. Но все равно нормально не взлетишь. Топливо было на исходе. Дима, быстренько прикинув в уме варианты, глянул вниз ущелья, на рельеф склона и с большим тангажем свалился в пропасть. Второй пилот вытянутыми ногами уперся в стойку приборной доски. Вертолёт тем временем падал вниз, стремительно набирая скорость. Почувствовав момент, Дима взял ручку управления и, сделав вираж в сторону, направил вертолёт в сторону ущелья, вниз. Такой взлет с падением был у Димы не первый. Но все равно хладнокровно относиться к ним невозможно. Машина набрала скорость, и с набором Дима стал выходить из ущелья. Второй и бортмеханик тем временем нашли тряпку и стали вытирать друг у друга кровь. Вертолёт держал курс на базу. Движки, урча, тащили вертолёт. Экипаж, закрыв дверь кабины, сосредоточился на выполнении полёта. На подлете Дима передал количество трехсотых. С КП сказали, чтобы он зашел к командиру полка. Взметая в небо клубы пыли, вертолёт приземлился на базовом аэродроме. У стоянки стояла машина скорой помощи и два автомобиля «Урал». Сбавив обороты, Дима сказал механику:
 – Давай открывай.
Сам даже не захотел посмотреть на раненых, страшно было.
 – Кто самые тяжелые? – сурово спросил доктор.
 – Этот и этот, – показал один из раненых гвардейцев.
 – В «скорую» их, остальных грузите в УРАЛы.
Через десять минут всех погрузили. УРАЛы, зарокотав дизелями, повезли гвардейцев в госпиталь. Дима спрыгнул на землю, стараясь не смотреть на кровь, не дышать запахом медикаментов.
 – Смотри, командир! – крикнул бортмеханик.
Дима подошел к борту вертолёта, на задней створке зияло шесть пулеметных отверстий.
 – К счастью, никакие узлы и агрегаты не задеты.
 – Посмотри внимательней, – сказал ему Дима, – а я до штаба дойду, Зураб зачем-то звал.
 – Ну, молодцы, ну, молодцы, – радовался Диме полковник, – доложили мне «крокодилы», как ты виртуозно со скал гвардейцев снимал. Ну что, Дима, проблема с лётчиками в Грузии… проблема… таких, как ты, не найдешь, даже если нанимать кого. Так вот, Дима, активно заработали бандиты. В район Араду надо закинуть медикаменты, боеприпасы, продукты. Сделать это надо сегодня.
 – Ну что, Зураб, сделаем, если надо, – улыбнувшись, ответил Дима.
 – Только учти, нужно между ними как-то незаметно проскользнуть.
Дима, наизусть знавший горы, усмехнулся:
 – Проскочим как-нибудь.
 – Спасибо.
 – Что спасибо?! – резонно возразил Дима, – грузины мы… вот и все! – и вышел из штаба.
У КП увидел бортмеханика.
 – Все нормально, товарищ капитан, сквозные дыры, ничего серьезного пули не задели. Так… обшивку только.
 – Ну, хорошо. Вертолёт грузят?
 – Нет еще, – ответил бортмеханик, – дежурный офицер сказал, не ранее, чем через два часа погрузят.
Дима тут же вспылил:
 – Через два часа? Да через два часа облака горы закроют и что, опять через море, через абхазов, через их установки прорываться?! – и, плюнув, пошел к дежурившему у штаба УАЗику.
 – Домой, – сказал он, – когда все будет готово, заберешь… спать хочу.
Шагнув через порог, Дима глянул на электрочайник, заварник, пачку зеленого чая. Захотелось заварить чайку, выйти с чашкой на балкон и пить его, любуясь цветущими розами. Он быстро разделся, прошел на кухню. Поставил чайник и стал наводить на кухне порядок, до блеска полируя стол. Квартира была не его, а для дежурных экипажей ВВС Грузии. Диму как лучшего воздушного маэстро поселили в этой квартире одного. Закипела вода. Дима ошпарил кипятком фарфоровый чайник, хорошо промыл его и высыпал туда столовую ложку зеленого чая. На балконе он протер стол, стул и расположился там, как на даче. Опять вспомнился Север. Что ни говори, а двадцать пять лет - эпоха в его жизни. Как там Федька, Влад, Яшка… вот когда им жилось хорошо. Все было в их руках. И дефицит, кстати, тоже…
Как-то ему вручили путевку под Тюмень, в санаторий. Хорошо отдохнул. Массажистка там была, высокая, с толстой косой. Всегда улыбалась почему-то. Дима спросил ее:
 – Ты откуда?
Она серьезно посмотрела на него и ответила:
 – С юга.
 – С юга? – удивился Дима. – А откуда?
Она также серьезно ответила:
 – Из Новосибирска.
 – Как? – от удивления Дима сглотнул слюну. – Разве Новосибирск – это юг?
 – Когда я еду на поезде домой, то на вокзале написано: «Поезда в южном направлении».
Спорить, конечно, он с ней не стал, решил: пусть так и думает, что Новосибирск – это юг.
«А чай хорош получился», – думал он про себя, допивая вторую чашку. Но, несмотря на все это, усталость говорила о себе. Чувствовалась какая-то тяжесть. Дима перебрался на диван и тут же крепко уснул. Во сне он продолжал пить чай на зеленом склоне горы. Неподалеку паслась отара овец, а пастух угощал жареным на костре мясом барана. Потом Дима подошел к реке, которая стремительно неслась куда-то вниз в долину. В белой нейлоновой рубашке и с закатанными штанинами он по камням дошел до ее середины. Вот где давило на ноги, даже стоять было трудно. Что это? В прозрачной воде чернели стрелки рыб. Форель? – удивился он.
 – Эй, – крикнул Дима пастуху, – вот бы удочку мне, смотри, форели сколько.
Пастух поднялся и сказал:
 – Есть только нитка с блесной, бери.
Дима по камням снова вышел на берег, взял у пастуха рыбацкую снасть. Форель ловилась здорово! Десятки крепких извивающихся рыбин трепыхались в сумке. Смеясь от счастья, Дима вышел из воды победителем.
 – Давай уху сварим, - как мальчик радовался он.
Зачерпнув котелок чистой, как слеза, воды, пастух положил туда рыбу, поставил на костер, и вскоре оттуда ароматно запахло…
Зазвонил телефон. Вздрогнув, Дима соскочил, ругаясь, что прервался такой прекрасный сон.
 – Ну что, Дима, разбудил себя? Все готово… машина ждет.
 – Иду, – буркнул он и, одевшись, вышел на улицу.
УАЗик послушно ждал своего пассажира. Сев на заднее сиденье, Дима опять задумался. Может, бросить все к черту, и домой? Дома жена, она так хорошо умеет встречать гостей, такой стол богатый накрывает. К дочкам сходить, ведь дедушка уже. А все как пацан по горам приключения ищу.
Между тем, сделав залихватский разворот, УАЗ остановился у здания КП, из дверей которого тут же вышел дежурный офицер.
 – Отдохнул? – спросил он у Димы.
 – Да.
 – Министр обороны приехал, говорит, с тобой полётит… так что, смотри.
Дима, к удивлению офицера, никак не отреагировал.
Облачность была десять баллов, хоть и высоко, но, как и предполагал Дима, горы закрыло, и лететь в район Араду теперь придется с моря. «С моря, так с моря», – подумал он. И пошел на борт.
Осень. Солнце уже не светило так ярко и не грело. Особенно после обеда, ближе к вечеру. Шагая к вертолёту, он грустно смотрел по сторонам. Дожди пойдут, снег, слякоть, уж лучше как на Севере. Мороз, так мороз. «Ну ладно, посмотрим», – успокаивал он себя. У вертолёта стоял другой УАЗик. У стойки колеса бортмеханик разговаривал с каким-то гражданским. Увидев командира, они как бы подтянулись, а гражданский пошел навстречу и, не доходя шагов пять, протянул ему руку:
 – Наслышан, наслышан о тебе, командир… считаю за честь пожать тебе руку. Георгий, – представился он.
Дима ответил на рукопожатие:
 – Майсурадзе. Ну что, все готово? – спросил он бортмеханика
 – Да, товарищ командир, груз на Ткварчели погрузили.
Осмотрев вертолёт, покачивая головой, Дима вошел в салон. Он был до потолка забит продуктами и медикаментами.
 – Хорошо нагрузили!
– Тонна восемьсот, – подсказал второй.
 – Ну, тогда вперед.
 – Запускаем, – сообщил бортмеханик.
 – Вот оно где, мое счастье, – улыбнулся Дима, – пока летаю – я живу.
Вертолёт пошел в разгон, взметая в небо клубы пыли.
«Ну что, игра в прятки начинается, – ухмыльнулся про себя Дима, – позиции боевиков не обойти… российские ПВО отслеживают все движения в небе и оповещают сепаратистов и их боевиков… значит, все надо делать как всегда». Снизившись до высоты десяти метров, Дима погнал вертолёт в сторону Черного моря. Пролетев километров тридцать от береговой черты, сделав разворот на восток и прижавшись к воде почти вплотную, вертолёт помчался к берегу. Дима уже привык к таким полётам. Он уверенно держал по курсу только ему одному видимый ориентир.
От низкой высоты за бортом вертушки поднимаются пенные буруны. Если в вертолёт посадить школьника и дать ему это увидеть – восторгу не будет предела. Побережье надвигалось все быстрее и быстрее. Вот район Араду. Зенитные расчеты не успели среагировать на неожиданное появление грузинского вертолёта. С борта было отчетливо видно, как зенитчики несутся к своим установкам. Громыхнув над их головами и обдав их горелым керосином, вертолёт стремительно ушел в сторону гор. Второй и бортмеханик победно переглянулись и засмеялись над горе-зенитчиками, прошляпившими неприятельский вертолёт. Неожиданно из села в небо взлетели лучики трассеров от пулеметов и автоматов. Несколько пуль колотнули по обшивке вертолёта. Казалось, что небо в алмазах, а свинца в воздухе больше, чем облаков. Дима тут же повернул машину влево и залетел за склон. Стрельба прекратилась. Петляя как зайцы, они обходили практически все населенные пункты, приближаясь к месту назначения. Выкрутились: впереди показался Ткварчели.
Сделав круг и высмотрев площадку для посадки, Дима сделал разворот, и вертолёт коснулся колесами футбольного поля. Со всех сторон к вертолёту бежали люди. Прилет вертолёта – это главное событие в жизни города. Дима сбросил газ до минимального, бортмеханик выключил двигатели. Очнувшись, Дима поймал себя на мысли, что весь полёт от береговой линии прошел как за одну секунду. Хотя на самом деле он длился один час и сорок две минуты. В кабину зашел министр обороны. Он не скрывал своего восхищения:
 – Не думал, что вертолёты так могут летать... особенно когда летели над селом.
Дима вежливо улыбнулся ему и спросил:
 – Вы где при СССР работали?
Министр, не задумываясь, ответил:
 – В КГБ.
 – А я при СССР в Ханты-Мансийском округе летал.
Люди тем временем выстроились вереницей и стали разгружать вертолёт.
Министр обороны вышел из вертолёта и тут же уехал. Покинул вертолёт и Дима. Сразу посыпались вопросы:
 – Ну, как в Сухуми? Что говорит Шеварднадзе? Перемирие будет?
Дима, как мог, так и отвечал, хотя ему самому ничего не было понятно. Не знал он, что это последний рейс вертолёта ВВС Грузии в Ткварчели.
Почему? Почему Россия не желает выступить на стороне Грузии? Этот вопрос витал на устах почти у каждого жителя Грузии. Всему миру было понятно: объедини усилия Россия и Грузия, и войне в Абхазии придет конец. Но все было иначе.
Примерно через полчаса у вертолёта остановился тот же УАЗ. Министр обороны, явно не в духе, вылез из него, и, ни с кем не прощаясь, зашел на борт вертолёта.
 – Поехали, – сказал он Диме.
 – Сейчас двоих тяжелых подвезут, им на операцию надо, – ответил Дима.
Министр сел на боковое сидение и нервно забарабанил пальцами по колену. Повернувшись к Диме, он тихо сказал:
 – В Гаграх абхазы и их боевики убили всех грузин. Так что в городе нет больше мирных жителей. Россия заявила, что нанесет ответный удар на обстрелы со стороны Грузии. Так что к провокациям надо быть готовыми.
Подъехала машина скорой помощи, врачи понесли одного больного на носилках, а женщину с желтым от болезни лицом вели под руки родственники.
 – Раковые, – пояснила врач, подписывая сопроводительный лист.
На улице закрапал дождик. Налётел порыв ветра, качнув кончики лопастей вертолёта.
 – Это хорошо… хоть в облаках прошмыгнем незаметно для их ПЗРК.
Вслед за больными в вертолёт сели с десяток местных жителей.
 – Опасно, – предупредил их бортмеханик.
Они послушно согласились, кивнув головами. Салон вертолёта в эту минуту был для них единственным спасением.
– Ну что, – кивнул бортмеханику Дима, – поехали.
Тут же, загудев турбинами, вертолёт стал раскручивать лопасти, набирая мощь.
Зависнув в полуметре над землей, он, низко опустив нос, разогнался над стадионом и лишь перед воротами вратаря резко взмыл ввысь.
 – Красиво, – выдохнул кто-то из провожающих.
Пацаны, оцепенев от восторга, глядели ему вслед. Прижавшись к нижней кромке облаков, Дима вел вертолёт на базу. Через полчаса полёта в разрывах облаков мелькнула рябь воды. Над морем Дима снизил высоту до десяти метров и полётел вперед, разгоняя перед собой чаек. Затем снова берег, высота. Вот и база. Вертолёт с прямой приземлился на площадку и, поурчав, сбросил обороты.
 – Все на сегодня, – выдохнул Дима, – сколько мы налётали?
 – Шесть часов пятьдесят минут, – ответил бортмеханик.
Дима, повернувшись к министру, добавил:
 – Трудовых часов, заметьте.
 – О такой военной элите я расскажу лично Шеварднадзе, – ответил тот и, пожав экипажу руки, вышел из вертолёта.
 – Военной? – буркнул Дима. – Нашел военных, мы хоть одного с вертолёта убили. – обратился он к экипажу, – а? Пойдемте, – и широко расправив плечи, вышагнул из вертолёта.
Идя по аэродромным плитам, он прокручивал в уме все события, то и дело ругая Шеварднадзе.
«Зачем, зачем? – мысленно спрашивал он Шевардндзе, – ты ввел войска Госсовета Грузии в Абхазию? Что, думал, испугаются и разбегутся? Ардзинба виноват был, его надо было убить, а не людей. А теперь? Где сестра моя? Где? Позор! Позор!» – ругался он, вспоминая, как в начале октября войска Госсовета Грузии бежали от наступающих абхазов и сдали оружие российским войскам. «Все! Сестру вытащу оттуда, и на пенсию. Хватит!» – убеждал он сам себя. Пройдя КП, вышел на улицу.
Вдруг Дима услышал беззаботные ребячьи голоса. В это военное время это большая редкость.
 – Дима! – крикнул из штабной двери Зураб. – Пойдем, министр хочет угостить тебя коньяком.
 – Спасибо, – ответил он, – я устал и хочу поиграть в футбол, – кивнул он в сторону ребятишек.
 – Точно, – заулыбался Зураб, – они уже час как галдят, там стадион.
 – Я пошел, – сказал Дима.
Пройдя через заросли орешника, Дима вышел на такой же стадион, на какой садился сегодня в Ткварчели. Пятеро пацанов гоняли мяч в одни ворота. Ноги сами вынесли Диму на поле. Он подошел к мальчишкам и, улыбаясь, спросил:
 – Меня возьмете к себе?
Они тотчас остановили игру и один из них, прищурившись, спросил:
 – А вы хорошо играете?
Честно говоря, в футбол Дима никогда не играл. В школьные годы он рос кривоногим крепышом. Был хорошим бойцом. А вот с мячом как-то не заладилось.
 – Нет, – серьезно ответил ему Дима, – ещё хуже, чем вы.
Этот парень был, видимо, главный, он громко объявил:
 – Играем на двое ворот, до трех мячей, – и подкатил под ногу Диме мяч.
Поставив ногу на мяч, Дима повернулся к своему игроку.
 – Ну, держи пас, – и слегка пнул ему мяч.
Тот полётел совсем в другую сторону. К счастью, игрок из его команды перехватил мяч и побежал к воротам. Дима бегал и крутился волчком, то теряя мяч, то снова завладевая им. Пацанам появление взрослого в игре придало энергии и азарта. Голы по очереди влетали в ворота.
Закончили игру, когда на улице уже стемнело. Пожав друг другу руки, игроки разошлись. Радостный, хотя и уставший, Дима подходил к своему дому. Хотелось бухнуться на кровать и уснуть, как в детстве.
Проснулся он от какой-то небывалой тишины. Встал и по привычке вышел на балкон. Светило солнце. Роса блестела не только на траве, но и на деревянных перилах. Почему-то не чирикали воробьи.
Дима представил вчерашнее ущелье с засевшими там боевиками. Кто гонит их туда воевать, непонятно. Стало немного не по себе. «Эх, - вздохнул он, - и почему я не сплю у себя дома?
Он подумал о том, что надо бы вскипятить чайник, но решил ещё немного поспать. С грустью и тревогой вспомнил о сестре: «Почему она не дает о себе знать? Жива ли?» Дима надеялся, что Мария жива – у кого поднимется рука на женщину с грудным ребенком?

Тем временем Мария, пригибаясь от свиста пуль, с ребенком на руках выбиралась из осажденного города. Там шел ожесточенный бой.
Россию, как гаранта перемирия, боевики и абхазы игнорируют. Продолжается штурм практически безоружного города. Тысячи мирных граждан пытаются спастись морским путем и горными тропами.
Днем было страшно. Возле моста Мария увидела троих мужчин, лежащих на траве лицом вниз – это были убитые. Война набирала обороты. В назидание всем каждый день кого-то расстреливали. Диктор пытался воссоздать образ Левитана, с жутким акцентом начиная обзор новостей: «По данным информбюро Абхазии, на восточных фронтах войска Грузии несут огромные потери личного состава. Противоборствующая сторона – защитники Абхазии наступают без остановки».
Воспользовавшись моментом, Мария потеплее закутала ребенка, собрала нехитрую снедь и закоулками стала выбираться из города в сторону гор. Как ей казалось, днем там стреляли меньше. Ну, вот и окраина. Рядом маячили силуэты других беженцев. «Дорога жизни» вела всех через Кодорское ущелье. «Дальше через перевал - в Грузию. Тяжело будет, ведь придется преодолеть высоту в три тысячи метров. Там сейчас снег, заморозки, – говорил идущий рядом мужчина. – Но там хоть есть надежда выжить, а здесь все равно убьют».
«Надо было плед взять», – пожалела Мария, но возвращаться за ним было уже некуда. В городе опять шла ожесточенная стрельба.
На землю быстро опустились сумерки. Прошло ещё немного времени, и наступила кромешная тьма. Идти по дороге стало невозможно. Был риск попасть под колеса проезжавших автомашин. А по обочине беженцы то и дело натыкались на колючую проволоку. Через некоторое время они набрели на какой-то сарайчик. Мужчина посветил спичкой.
 – Сухо, – сказал он, – тут и заночуем.
Беженцы, низко пригнувшись, зашли внутрь. Это было маленькое помещение размером три на три метра. Немного постояв в нерешительности, Мария опустилась на пол, чтобы покормить ребенка. Хорошо, что молоко есть.
Вскоре все стали засыпать, больше от усталости и пережитых эмоций. Внизу в городе то и дело слышалась стрельба, раздавались взрывы. Самое страшное было, когда неподалеку останавливалась машина.
Из продуктов Мария взяла с собой только крупу, соль и бутылку растительного масла. Сумка-рюкзак получилась внушительных размеров, весом килограммов в пятнадцать.
Ну, теперь можно подумать и о себе. Есть не хотелось, но чтобы было молоко, организму нужны калории. Мария положила в рот горстку риса и стала его жевать. Те, кто не спал, молчали. Хоть им и удалось вырваться из оккупации, страх не проходил. Казалось, вот-вот откроется дверь, и ворвутся пьяные боевики.
Мария с ужасом вспоминала вчерашний день. У нее сидела бабушка Лия из соседнего дома. Она жила одна. Мародеры забрали из ее дома все самое ценное, требовали денег, грозили убить. Лия сама пришла к Марии и ночевала у нее уже три дня.
 – Никуда я не пойду, – вздыхала она, – дом не брошу, да и сил нет. Кому мы, грузины, сделали чего плохого? И войну вместе с абхазами пережили, и работали, и голодали вместе.
 – Ничего, – успокаивала ее Мария, – все уладится, Россия поможет. Мне бы вот дочку спасти, а самой и умереть не страшно.
Грабили всех. Больно было сознавать свою незащищенность и беспомощность. Война набирала обороты, и грузинам стало совсем невыносимо. Мария то и дело прислушивалась к гулу вертолётов. Она никому не говорила, что ее брат Дима – командир вертолёта.
Они с бабушкой Лией не запирали двери – так лучше, на случай, если в дом вломятся боевики.
Вчера днем они с соседкой тихо сидели за столом. Мария читала книгу, бормотало радио. Неожиданно на веранде послышались шаги, и на пороге появились пять фигур в камуфляже. Один из них, наведя на Марию дуло автомата, грозно спросил:
 – Мужчины в доме есть?
Марию охватил страх и, глядя в черное дуло автомата, она не смогла проронить ни слова.
 – Нет у нас мужчин, нет, – запричитала бабушка.
Боевик перевел дуло автомата с Марии на младенца и так же четко спросил:
 – А отец этого ребенка где?
Другой боевик цыкнул:
 – В войсках Госсовета, где ж ему ещё быть.
 – Нет отца у него, – сказала соседка, – уже год как от рака умер.
Чеченец продолжал выяснять обстановку.
 – Почему сидите, когда к вам гости пришли?
Бабушка тут же подскочила и нарочито сурово сказала Марии:
 – И правда, Мария, гости правы, встань.
Двое прошли по комнатам, срывая занавески, один остался у двери с автоматом, а чеченец продолжал задавать вопросы:
 – Кто у вас дома оставил оружие?
 – Да обыщите все, нет у нас оружия, и денег нет!
Порыскав по дому, чеченец сказал:
– Ну что, мы к вам ещё заглянем, – и вожделенно посмотрел на Марию.
Страх у Марии стал проходить. Ее единственным желанием была нормальная, спокойная жизнь. На следующий день вместе с тысячной армией беженцев она была в пути.

Постепенно усталость взяла верх и, почувствовав ровное дыхание младенца, Мария уснула. Проснулась ночью от сырости и холода, в потемках потеплее укутала младенца тем, что было под рукой. Малышка проснулась, зашевелила ножками, и Мария дала ей грудь. Наевшись, малютка тихо засопела.
Утром вчерашних попутчиков уже не было. «Да, – грустно подумала Мария, – каждый сам за себя». Малышка тоже не спала, таращила глазки на щели в потолке и забавно шевелила губами. Посмотрев на дверь, женщина поняла, что надо идти. Она быстро собрала вещи, взяла на руки ребенка и вышла на улицу.
Утреннее солнце разогнало сырость, стало теплее. Настроение улучшилось. Неподалеку дымила сгоревшая крышка от колеса, валялись деревяшки. «На черный матрас можно положить ребенка», – мелькнула у нее мысль. Мария аккуратно положила на матрас ребенка, сумку. Затем перепеленала дочку и разожгла костер. В кружке сварила кашу, умылась, поела. В ручье постирала пеленки.
Прошел ещё час. Внизу, в городе, опять загрохотала канонада и беспорядочная стрельба. Мария быстро допила чай, сложила свой скарб в сумку. Закрывая ее, заметила карандаш и школьную тетрадь. «А это зачем тут?» - подумала она.
Небо в сторону моря было синим и безоблачным. И в этом чистом небе парили десятки черных хищных птиц. От этой картины стало жутко. Неужели орлы действительно спутники войны? А ночью у них начнется кровавая трапеза?..
Взяв свои пожитки, подхватив дочку, Мария не торопясь пошла к дороге. Погода стояла теплая. Но, несмотря на это, в горле у Марии першило - первый признак простуды. Так, шаг за шагом она продолжала свой путь. Ей предстояло преодолеть высоту в три тысячи метров. На смену мрачным мыслям быстро пришла усталость. От мысли, что ей не дойти, Мария чуть не сорвалась на плач. Но, взяв себя в руки, справилась, боясь, что ее настроение передастся ребенку. А усталость наваливалась все сильней и сильней. Руки уже с трудом держали дочку. Но желание выбраться из этого ада и спастись придавало ей сил. Она поднималась и поднималась, уже по военной дороге вдоль Кодорского ущелья. Неожиданно возле нее притормозил грузовик, и хриплый мужской голос крикнул:
 – Залезай в кузов!
Повинуясь его команде, Мария подошла к кузову, подала кому-то ребенка, затем сумку и наконец забралась сама. В маленьком кузове, вперемешку с баулами, сидели примерно пятнадцать человек.
Водитель рванул вперед. Такие же горемыки, как она, убегающие от войны, молча сидели, мужественно перенося тряску. Дети, женщины, старики. Тент кузова был весь испещрен дырками и прорезями. Место, которое уступил Марии мужчина, находилось в самом невыгодном месте: из прорванного тента летела копоть от выхлопной трубы. Лицо у мужчины было черным. Он то и дело морщился, вытягивал шею, ловя ноздрями свежий воздух.
Машина мчалась по разбитой дороге уже около трех часов. «А если б меня не подобрали?» - подумала Мария. – Самой мне столько бы не пройти».
Мысли ее переключилась на брата. Вспомнилось детство.

Как-то летом родители привезли их к бабушке в деревню. Обрадованная бабушка тут же засуетилась и попросила внуков: «Иди, Димочка, вон туда и сорви десяток помидорчиков, а ты, Машенька, сорви пяток огурчиков…». Дети тут же кинулись выполнять поручения. Осторожно ступая в сандаликах по колючей траве, Машенька пробиралась к грядке с огурчиками. Она была девочка городская, и с любопытством разглядывала все, что попадалось ей на пути. «Ой!» - обрадовалась она, увидев перед собой красивый полосатый зеленый огурчик. Машенька тут же нагнулась и крепко схватила свою находку. Ладошки обожгло об острые пупырышки, как огнем! Девочка тут же отдернула руки и заплакала от боли и обиды.
Заметив ревущую сестренку, подбежал Димка:
- Что с тобой?
Маша сквозь слезы еле слышно вымолвила:
 - Они колются, - и зарыдала уже в полный голос.
 - Смотри, - озорно крикнул Димка. - Подбежал к грядке с огурцами и с силой сорвал один из них. Затем сделал кольцо из пальцев и пропустил через него огурчик. Шипы слегка сгладились. Так же он поступил со всеми остальными. Отдал огурчики сестренке, а сам побежал дальше обследовать огород.
Машенька осторожно собрала огурчики и понесла их бабушке. «Вот внучка-то у меня молодец!» - обрадовалась бабушка, тут же открыла крышку громадного сундука и, порывшись в стопке белья, вытащила плитку шоколада, с обертки которого улыбался космонавт Юрий Гагарин. Половину шоколадки Маша отдала брату.
Димка был старше сестры на шесть лет и очень любил с ней играть, потому что она была веселой и любопытной.
– Машка! - крикнул он ей с порога.
– Да! - радостно отозвалась она.
– Открой рот, глаза закрой!
И Димка тут же положил ей на язык ароматную спелую клубничку. Сестрёнка млела от наслаждения. Таким способом он скормил ей ещё несколько ягод и снова убежал.
Вскоре вернулся и скомандовал:
– Открой рот, глаза закрой!
– Ага, - с готовностью отозвалась Маша, ожидая ещё какой-нибудь вкуснятины.
Но вместо ягод почувствовала во рту что-то холодное и скользкое, а когда это холодное ещё и зашевелилось, с ужасом выплюнула его. «Это» оказалось маленьким лягушонком. Чувство жуткой обиды переполнило ее. Слезы так и брызнули из глаз. Машенька опрометью бросилась к бабушке. Расстроенная не меньше внучки бабушка пригрозила выдрать негодника крапивой. На что Машенька сказала ей сквозь слезы: «Не надо, бабушка!» Представив, как брата хлещут крапивой, Маша зарыдала ещё больше. Выплакавшись бабушке в плечо, она наконец успокоилась, спрыгнула с ее колен и побежала во двор, к подружкам.

Марии вспомнилось и другое.
Однажды их дядя подарил Димке на день рождения подержанный и неисправный мотоцикл «Восход».
– Вот! - сказал он. – Отремонтируешь, и будешь ездить. А не сможешь – ходи пешком!
С этого момента у Димки началась новая жизнь. Неделю он собирал запчасти, выменивал на них все ценное, что у него имелось. Рассталась со своей копилкой и Маша, не меньше брата мечтавшая прокатиться с ним по улицам. И вот, в один прекрасный день мотоцикл заработал!
– А ты меня научишь? А когда? - тараторила сестрёнка.
Димка снисходительно сказал:
– Ну, годика через четыре!
Димка сел за руль. Маша бегала вокруг мотоцикла:
– А я? А я?
Но брат строго сказал: «Я ещё сам не умею!»
И под ее завистливым взглядом отжал сцепление, включил скорость и резко с места поехал вперед, в сторону арки, из которой собирался вырулить на улицу… Маша, затаив дыхание, смотрела на него. Мотоцикл же, вопреки желанию ездока, по касательной проехал мимо арки, и на Димке оказалось висевшее на веревках белье. А после этого он врезался в цветочную клумбу. В воздухе мелькнули его кеды, а мотоцикл, ещё немного потарахтев, заглох. Маша оцепенела.
Через несколько секунд в ворохе испачканного белья зашевелился Димка. Выбрался оттуда и, стараясь улыбаться окровавленным ртом, направился к сестре. Открыв рот, он прошепелявил:
– Посмотри, что у меня во рту?!
От страха Маше показалось, что во рту у Димки вместо зубов было одно кровавое месиво, она зажмурилась от ужаса и пролепетала:
– Ой, Димка! У тебя ни одного зуба нет! - и заревела.
– Да не ной ты, - одернул ее брат, стараясь до конца держаться мужчиной.
Димка развернулся и пошел в дом сдаваться родителям.
Мама на кухне мыла посуду. От вида окровавленного сына, тарелка выпала у нее из рук
– Ой, сыночка моя, - запричитала она и тут же кинулась за бинтами и йодом. Отец Димки, слесарь ЖЭКа Анзор, услышав шум, вышел из комнаты и, увидев сына, спросил:
– Ну что, накатался?
Мать хотела, чтобы отец забрал у Димки мотоцикл, но тот, понимая, как это важно для мальчишки, только и сказал:
– Один раз упал, больше не упадет.
Через месяц Димка стал настоящим профессионалом и на спор разгонялся до ста километров. Мотоцикл был весь разукрашен наклейками. Осознавая свое преимущество над сверстниками, Димка катал одноклассниц вокруг школы. Маша же была вне конкуренции и накатала за спиной брата не одну сотню километров.

Наступила ночь, в такт мыслям Марии надрывно загудел двигатель машины. Резко рванув, машина устремилась вперед, и в ночной тишине послышался треск автоматных очередей. По тенту грузовика что-то громыхнуло. Проехав ещё какое-то время, машина остановилась. Сквозь ночную тьму угадывалась какая-то хибарка. Выгрузившись из кузова, пассажиры вошли в убогое жилище.
Кто-то достал из сумки свечу, зажег ее, кто-то – ведро, а водитель, бывавший тут раньше, показал, где набрать воды. Объединенные общей бедой, люди отчаянно превозмогали все тяготы в желании выжить.
Затопили печь. Марии досталось место на деревянных нарах в углу, неподалеку от печки. Пока она кормила грудью дочку, люди вскипятили на буржуйке ведро воды, и кто-то шепнул ей:
 – Давайте кружку, чаю нальем.
Дали ей и кусочек сыра.
 – Спасибо, – застенчиво поблагодарила она.
Глядя на милое личико малышки, она в темноте нащупала сумку и стала понемногу зачерпывать крупу из кулька, заставляя себя поесть. Потом ее сморила усталость, и она крепко уснула. Разбудили ее шум и людская суета.
 – Попейте чаю, через полчаса поедем, – шепнула ей пожилая женщина.
Нос у Марии заложило, губы от жара онемели, знобило. «Прохватило», – горестно подумала она. «Хватит ли меня до конца, - мелькнула в голове тревожная мысль. Кинув в чай кубик сахара, она выпила его и попросила еще.
Вскоре народ засуетился, настала пора грузиться в автомобиль. Минут через десять, поковырявшись в движке, водитель завел машину и стронулся с места. От соседки по кузову Мария узнала, что ехать надо будет до села Сакени. А дальше идти пешком вдоль Кавказского хребта.
В кузове по-прежнему трясло, температура у Марии не спадала, очень хотелось спать. Видя состояние женщины, соседка предложила:
 – Давай я подержу ребенка, а ты отдохни.
Мария молча протянула ей малышку. Сон сморил ее мгновенно. Впервые за три дня пути Мария смогла нормально поспать. Грузовик в очередной раз резко тряхнуло, и она проснулась. Перед ней была безрадостная картина. Трепещущий на ветру тент, испещренный пулевыми отверстиями и дырами. По спине Марии струился пот. Жар по-прежнему не проходил. Шея до того ослабела, что еле держалась на плечах. Мария вспомнила о ребенке, нежно приняла дочку из рук женщины, а потом покормила. Какое счастье, что у нее есть молоко!
Управившись с ребенком, заставила себя пожевать немного риса, запивая его растительным маслом.

В сумерках грузовик въехал в село Сакени. И снова беженцы выгрузились из кузова, и понесли свои пожитки в такую же хибарку, как вчера.
 – Сюда, сюда! – показала Марии место на нарах сердобольная женщина.
А Марии становилось все хуже и хуже, жар не спадал, голова кружилась. Как во сне, Мария перепеленала ребенка, напоила водой из бутылочки, и стала готовить свое место ко сну. В какой-то момент она потеряла сознание и бухнулась на пол. В глазах мелькнули искры. Но боли почему-то не было.
 – Вставай, вставай, милая, совсем что-то ты раскисла, – протянув руку, женщина помогла ей лечь на нары. – Ой, ой, – запричитала она, – температура-то у тебя! – Люди, есть ли у кого аспирин?
Таблетка у кого-то нашлась…
Через полчаса Марии стало легче, захотелось поесть. Женщины принесли ей каши и горячего сладкого чая.
 – Спасибо вам, – прошептала она.
В ответ на такую заботу у Марии из глаз покатились слезы. Увидев это, одна из беженок строго сказала:
 – А вот этого не надо. Пей давай, ты мать.
 – Спасибо, - выдохнула Мария.
Женщина сказала ей, что дальше машина не пойдет, дороги нет. Завтра надо будет идти пешком. Говорят, не каждому под силу пройти эти перевалы по тропам. Назад тоже дороги нет...

Мария проснулась утром. Разговаривая вполголоса, люди собирали свои пожитки. Некоторые уже ушли вперед, к перевалу. Температура по-прежнему держалась, но успокаивало то, что хуже не стало. «Может, пройдет», – надеялась про себя Мария. Она решила не торопиться, а подождать, пока все уйдут.
 – Ну, – увидев, что она проснулась, женщина показала ей на кастрюльку с кашей, – мы пошли, а тебе я воду поставила, вари кашу, – и дала ей кусочек сыра. – Положи, молочком пахнуть будет. Счастливо тебе, – и пошла к выходу.
Мария успела лишь кивнуть головой на прощание. Вот и вода закипела в кастрюле. Укутав ребенка потеплее, Мария достала из сумки крупу, соль, масло. На глаза опять попался карандаш. «И зачем я его взяла?» – подумала она.
Сил с каждым часом становилось все меньше. В любую минуту могли появиться боевики. Вспомнив холодный, безжалостный взгляд чеченца, Мария вышла на улицу, в ручье наскоро простирнула пеленки, собрала вещи.
 – В путь, – сказала она самой себе.
Впереди возвышался громадный, неприступный Кавказский хребет. Здесь, наверху, парящих орлов было почему-то больше, чем внизу. Глянув вниз, Мария увидела белое покрывало облаков. Вспомнив напутствие женщины идти по траве направо, она двинулась в путь. Тропа то и дело и терялась. Иной раз казалось, что она идет не туда.
Глаза застилала пелена, Мария едва держалась на ногах, а надо было ещё крепко держать ребенка и нести на спине сумку. Сколько, сколько ещё этих мук? За что ей эти испытания?
Ища поддержки, Мария стала читать про себя «Отче Наш», затем «Богородицу». Стало легче, отчаяние отступило. Тропа то и дело терялась, но ориентироваться можно было по брошенным предыдущими беженцами тюкам и посуде. Погода здесь была другой: прохладно, сыро, заморосил дождик.
Мария обратила внимание на валявшийся у кустов тюк. Собравшись с силами, она подошла к нему, аккуратно развязала. Сразу под руки попалась заботливо сложенная толстая шерстяная кофта. Все равно намокнет и сгниет. Мария завернула в нее малышку и снова вышла на тропу, которая становилась все круче и круче. А переходы у Марии становились все короче.
На каком-то этапе Марию догнала вереница таких же усталых, как она, людей. Практически без сил она вошла в село Чубери. В сумерках мигал огоньками костер. С заплетающимися от усталости ногами Мария подошла к людям, сидящим возле костра, и опустилась на землю…
Очнулась она в каком-то сарае, пахнущем навозом. Оказывается, женщин и детей разместили в сарае для скота. Она нащупала в темноте свою малышку и стала ее целовать. Потом тихонько заплакала, стараясь никого не разбудить. Наконец, окончательно придя в себя, освободила грудь и стала кормить малышку. По спине бежали мурашки, слабость не проходила. Спать не хотелось. Безысходность постепенно становилась реальностью. Она просто сидела в загоне для скота и держала в руках младенца. Так прошла эта холодная ночь.
Из разговоров женщин Мария узнала, что завтра последний, самый тяжелый переход, а там за перевалом село Лохани - там спасение.
Утро началось с того, что на ноги Мария встала вместе со всеми и, как зомби, с пеленой перед глазами, двинулась в путь. Стоял туман. Лужицы были покрыты льдом. Цепочка людей продолжала изнурительный подъем в горы. Тропа вела через дикий лес. Грязь по колено. Осенние сапожки утопали в грязи, но Мария, с трудом вытаскивая ноги из этой жижи, шаг за шагом ступала вперед. Нужно преодолеть последнюю преграду…
Наконец лес и грязь кончились. Впереди опять подъем. Он почти отвесный. Сотни людей, как жучки, карабкаются по нему вверх. Тяжело дыша, Мария увидела перед собой огромный тюк, на котором можно было передохнуть. Собрав последние силы, она подошла к нему, положила поклажу и малыша, развязала тюк и увидела резиновые сапожки. Какой-то тряпкой вытерла свои одеревеневшие ноги и надела эти сапожки. Надо покормить ребенка, но не было сил даже взять его на руки.
Мария откинулась спиной на тюк. Боковым зрением метрах в двадцати от себя она увидела орла. Его черный взгляд безучастно наблюдал за ее стараниями. Чувство тревоги за младенца мгновенно придало ей сил, она встала, взяла малышку на руки и стала ее кормить. Неожиданно на почти вертикальной скале загрохотали камни. Вниз, к подножию, нелепо переворачиваясь, стремительно летело женское тело. Карабкающиеся вверх люди на секунду оглянулись и снова начали свой изнурительный подъем. Понимая, что ее возможности иссякли, Мария встала на ноги. Взяла на руки малыша и, как призрак, шатаясь, пошла к тропе у подножия горы. Вот первый камень. Второй. Но метр за метром Мария шла, шла, как будто у нее появилась какая-то новая сила.
Увидев впереди нечто похожее на плато, Мария прошла к его основанию, оперлась спиной на его каменный свод, опустилась на землю и тут же потеряла сознание.
Сознание вернулось к ней так же внезапно. Тумана не было. Небо прояснилось. Перед ней простирался великолепный пейзаж. Горные реки, зеленый ковер горной растительности. Мария чувствовала в груди с трудом бьющееся сердце...
 – Все, – сказала себе Мария, глядя вниз на живописную равнину, – все… это конец. А малышка? Он ведь тоже умрет вслед за мной, даже ночи не выдержит. Как? За что мне это?
От такого всплеска эмоций сердце Марии забилось сильнее. Решение пришло само. Рука потянулась к сумке, нашла там карандаш и тетрадный лист. И, искоса поглядывая на четверых присевших отдохнуть беженцев, пристроила лист на камне и стала писать: «Люди, именем Бога прошу вас, донесите и спасите этого младенца, Раба Божьего, до Тбилиси и отдайте его брату моему, Диме. Вам от того воздастся». Далее она написала адрес, фамилию, имя, отчество ребенка. Свое имя. Пока она писала, на нее опять нашло забытье. Медленно открыв глаза, она с облегчением увидела отдыхавших беженцев. Мария отогнула покрывальце на груди ребенка, вложила туда листок, обессиленными руками подняла дочку и с трудом встала сама. Подошла к беженцам и, посмотрев на бородатого мужчину, попросила:
 – Подержите ребенка три минуты, я сейчас, – и протянула ему ребенка.
И тут же отвернувшись, поймав направление края плато, за которым пропасть, пошла в этом направлении. Остатки ее энергии улетучивались с каждым шагом, приближавшим ее к краю плато. Сделав ещё один шаг к пропасти и не дойдя до нее, Мария опустилась на камни. Голова ее упала на грудь. Бездыханное тело, вытянувшись на камне, закончило свой тяжелый путь.
Внизу, в долине, по-прежнему буйствовала зелень. Солнце стояло в зените. Всего в одном дне езды на автобусе, в Сочи, шумели веселые дискотеки. В ресторанах грузины отплясывали лезгинку, осыпая девушек цветами. В Лазаревском и Дагомысе беззаботные отдыхающие пели в летних кафе «Черные глаза». Правители Грузии и провозглашенной новой Абхазии, утоляя свои амбиции, вынашивали новые замыслы и претворяли их в жизнь. А вереницы беженцев с обеих сторон ценой неимоверных усилий продолжали штурмовать перевалы и непролазные чащи в поисках всего-навсего лишь мирной и спокойной жизни.

Продолжение: https://dzen.ru/media/id/5ef6c9e66624e262c74c40eb/budni-i-romantika-656ae8f8c24a771809694c0e